Степь в этой части Поволжья, куда занесла нас очередная экспедиция профессора Лаврентьева, встретила нас не тишиной, а гулом. Низким, едва уловимым, от которого вибрировали пломбы в зубах и волосы на руках вставали дыбом. Мы стояли у подножия Кургана Плача, и профессор Лаврентьев, обычно скептик до мозга костей, не отрывал от древнего насыпного холма своего георадара, экран которого светился безумной какофонией помех. Это был мой, Ильи, первый выезд с ним в качестве техника-ассистента, и я уже понимал, что эта экспедиция в забытую богом степь Поволжья будет отличаться от пыльных лекций.
«Аномалия, – пробормотал Лаврентьев, больше себе, чем мне. – Чистейшая, концентрированная аномалия. Никаких магнитных руд, никаких подземных вод, а приборы сходят с ума».
Курган Плача. Местные из вымершей деревушки Кресты, что в десяти километрах к северу, обходили его десятой дорогой. Говорили, ночами отсюда не просто стоны доносятся – здесь сама земля плачет. И еще говорили, что птицы над ним не летают, а те, что залетят случайно, падают замертво. Мы поначалу посмеивались. Пока вчера не нашли у самого основания кургана идеально сохранившуюся тушку лисы. Ни ран, ни признаков болезни. Просто сухая, будто выжатая, мумия, с остекленевшими от ужаса глазами. А сегодня утром – стаю воробьев, рассыпанных по траве, как горсть серых камней. Их маленькие тельца были твердыми и холодными, словно их мгновенно обезводили.
«Энергетический вампиризм, Илюша, – хмыкнул тогда Лаврентьев, но в глазах его не было смеха. – Или неизвестное науке излучение. Вот это мы и будем вскрывать». Его одержимость этой «аномалией» была почти фанатичной. Он привез с собой кучу самодельного оборудования, датчиков, анализаторов. Он не просто искал сарматское золото, он искал разгадку феномена Кургана Плача.
И вот, на пятый день, когда бур наконец пробил что-то твердое на глубине, гул усилился. Он стал почти слышимым, превратившись в низкий, давящий на барабанные перепонки инфразвук. А из скважины ударил поток ледяного воздуха с таким запахом древней пыли, тлена и чего-то еще, неописуемо чуждого, что у меня на мгновение потемнело в глазах.
«Есть! – выдохнул Лаврентьев, его лицо сияло безумным восторгом. – Погребальная камера! И она нетронута!»
Он первым полез в узкий лаз, который мы расширили. Я – за ним. Остальная часть команды – опытные рабочие и пара студентов-археологов – остались наверху, готовя оборудование для подъема находок.
Погребальная камера оказалась нетронутой. В центре, на каменном возвышении, лежали три мумифицированных тела, покрытых истлевшими, но некогда богатыми тканями, золотыми пластинами, оружием. Вожди. Сарматские цари. Вокруг них, в нишах и у стен – еще с десяток мумий, поменьше ростом, в более простой одежде. Слуги, воины, может, жены. Их лица, высохшие, пергаментные, с ввалившимися глазницами, казалось, следили за нами.
Золото, оружие, керамика – находки были бесценны. Лаврентьев сиял. Мы работали как одержимые, описывая, фотографируя, упаковывая. И никто поначалу не обратил внимания, что плач из кургана стал громче, настойчивее. Теперь он был слышен даже днем. И к нему примешивался какой-то сухой, шелестящий звук, будто кто-то ворочается в старых одеждах.
Первым исчез Васька, один из местных рабочих. Ушел вечером в степь «до ветру» и не вернулся. Искали с фонарями – ни следа. Лаврентьев предположил, что тот просто сбежал, испугавшись «дурной славы» кургана. Но его вещи остались в палатке.
На следующую ночь в погребальной камере, где мы оставили часть оборудования, кто-то разбросал инструменты и перевернул ящики с находками. И на пыльном полу, рядом с центральным захоронением, я увидел четкий отпечаток босой, высохшей ступни. Гораздо крупнее человеческой.
Лаврентьев помрачнел, но приказал продолжать работу. «Нервы, Илья, – сказал он мне, заметив мой испуганный взгляд. – Или кто-то из местных решил нас припугнуть».
Но это были не нервы. Той же ночью я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит. В тусклом свете луны, пробивавшемся сквозь щель в палатке, я увидел темный силуэт у входа. Высокий, сутулый. И этот шелест… Я замер, боясь дышать. Силуэт постоял мгновение и бесшумно удалился в сторону кургана.
Утром мы не досчитались еще одного рабочего. А в самой погребальной камере одна из мумий «слуг» изменила положение. Раньше она лежала на спине, теперь – на боку, одна рука была вытянута вперед, будто пытаясь дотянуться до чего-то. И пальцы… они были скрючены не так, как вчера.
Ужас начал охватывать лагерь. Даже Лаврентьев перестал отшучиваться. Он приказал выставить посты, но кто пойдет ночью сторожить оживающие мумии?
А они оживали. Медленно, но верно. Сначала двигались только по ночам, в темноте кургана. Потом стали смелее. Мы слышали их шаркающие шаги, их сухое, астматическое дыхание. Они были не просто мертвецами. В их пустых глазницах горел какой-то древний, нечеловеческий разум. И голод. Не физический голод – они не искали плоти. Они искали… нас. Наши души, нашу жизненную силу.
Первое нападение произошло днем. Одна из мумий-воинов, высохшая, обтянутая пергаментом кожа, с пустыми глазницами, из которых сочилась темная пыль, вдруг с невероятной для своего состояния скоростью бросилась на нашего фотографа, Костю, когда тот работал в камере. Костя закричал. Мы прибежали на крик. Мумия держала его костлявыми руками, а ее лицо… оно было близко к лицу Кости, и казалось, она что-то высасывает из него. Костя обмяк, глаза его остекленели. Когда мы оттащили тварь, он был мертв. Но не просто мертв. Он выглядел так, будто из него вынули всю жизнь, оставив лишь пустую оболочку. А мумия… она будто стала чуть плотнее, ее движения – увереннее.
Хозяева Кургана Плача пробудились. И они были голодны.
Мы забаррикадировались в одной из больших палаток. Лаврентьев, бледный, но решительный, лихорадочно перебирал свои записи, что-то бормоча про сарматские ритуалы, про духов-хранителей. Нас осталось четверо: профессор, я, водитель нашего грузовика Степаныч – здоровый мужик, но сейчас трясущийся как осиновый лист, – и Лена, студентка-реставратор, которая приехала с нами.
Мумии окружили палатку. Мы слышали их шелест, их бормотание на языке, от которого кровь стыла в жилах. Они не ломились, не кричали. Они ждали. Высасывали нашу волю, наш страх.
«Они хотят свое золото, – вдруг сказал Лаврентьев, поднимая на нас воспаленные глаза. – И… и души. Чтобы слуги служили им и в загробном мире. Мы осквернили их покой, взяли то, что принадлежит им».
«Так давайте вернем! – воскликнул Степаныч. – Выбросим все это барахло к чертовой матери!»
«Боюсь, теперь этого недостаточно, – покачал головой профессор. – Они уже почувствовали вкус жизни. Нашей жизни».
Ночью они начали действовать активнее. Ткань палатки в одном месте затрещала, и внутрь просунулась костлявая, обтянутая серой кожей рука. Степаныч с криком рубанул по ней топориком, который мы держали наготове. Рука отвалилась, но из обрубка не потекла кровь – только посыпалась сухая пыль. А снаружи раздался многоголосый, шипящий вой, полный ярости.
Идея пришла ко мне внезапно, как вспышка. Сарматы были огнепоклонниками. Огонь для них был священной стихией, очищающей, но и разрушительной. А еще Лаврентьев упоминал центральный артефакт, который он успел вынести – тяжелый золотой диск со спиралями, источник той самой аномальной энергии. Он лежал у меня в рюкзаке.
Я бежал последним, отмахиваясь горящей канистрой, как безумный. Пламя пожирало высохшие тела мумий-слуг, но три царские фигуры, окутанные дымом и яростью, неумолимо приближались. Их золотые доспехи плавились, обнажая почерневшие кости, но в пустых глазницах горел неугасимый огонь древней воли. Лаврентьев и Лена уже скрылись в темноте, их крики доносились со стороны нашей разбитой машины.
Главный Хозяин, тот, что в рогатом шлеме, преградил мне путь. Его меч, казалось, сам сочился холодом. Я понимал – это конец. Но сдаваться без боя я не собирался.
«Хочешь свою игрушку, тварь?! – заорал я, выхватывая тот самый золотой диск из рюкзака. – Получай!»
Я не знал, что делаю. Просто инстинкт. Я швырнул золотой диск прямо в центр грудины Хозяина, туда, где под истлевшими тканями угадывалось нечто вроде сердца.
Раздался не крик, а какой-то ультразвуковой визг, от которого, казалось, лопнут все мои сосуды. Диск, коснувшись мумии, вспыхнул ослепительно-белым светом. Хозяин застыл, его тело начало вибрировать, покрываться трещинами, из которых сочился не дым, а чистая, слепящая энергия. Он вскинул руки, его костлявые пальцы скрючились, а затем… он взорвался. Взорвался фонтаном золотой пыли и ледяных осколков, которые осыпали меня с головы до ног. Две другие царские мумии, охваченные этой же волной, просто рассыпались в прах.
Остальные мумии-слуги, потеряв своих повелителей, замерли, а затем медленно, одна за другой, начали оседать, превращаясь в кучки истлевших костей и тряпья.
Я стоял, оглушенный, весь покрытый золотой пылью, которая тут же начала таять, впитываясь в мою кожу, обжигая холодом.
Лаврентьев и Лена были мертвы. Их тела, покрытые инеем, лежали у машины. Видимо, ударная волна или то, что вырвалось из Хозяина, достало и их. Степаныч тоже не выжил, его растерзанное тело я видел еще у палатки. Я остался один. Один посреди пылающего лагеря и затихающего Кургана Плача.
Официальная версия – несчастный случай, взрыв газового баллона, трагическая гибель всей экспедиции, кроме меня, чудом выжившего, но получившего тяжелую контузию и амнезию. Меня нашли через два дня местные пастухи, бредущего по степи. О Кургане я ничего «не помнил».
Прошло несколько лет. Золотая пыль давно смылась с моей кожи, но холод остался. Не тот обычный холод, от которого можно укрыться одеждой. А внутренний, ледяной, который иногда пробирал до костей даже в самый жаркий день. Врачи ничего не находили. Но я знал. Часть энергии Хозяев Кургана вошла в меня.
Иногда я вижу сны. Не кошмары, нет. Скорее… отголоски чужой, древней памяти. Бескрайние степи, кони, битвы, кровавые ритуалы под огромной, чужой луной. И шепот. Шепот на языке, который я никогда не учил, но понимаю каждое слово. Они говорят со мной, Хозяева. Или то, что от них осталось. Они во мне.
Я больше не Илья, студент-археолог. Я стал чем-то другим. Я чувствую древние захоронения за километры. Прикосновением руки могу заставить увядший цветок на мгновение расцвести… или превратить живую мышь в иссохшую мумию. Это не дар. Это проклятие.
Курган Плача все так же стоит посреди степи. Говорят, он затих. Больше оттуда не доносится плач. Но я знаю, что он не умер. Он просто ждет. И иногда, когда внутренний холод становится невыносимым, я чувствую непреодолимое желание вернуться туда. Не как осквернитель. А как… как новый Хозяин.
И это пугает меня больше, чем любые ожившие мумии. Потому что теперь я сам – часть этого древнего, безжалостного мира. Живой артефакт, хранитель их силы и их голода. И я не знаю, как долго смогу сопротивляться их зову. Зову Кургана Плача.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшнаяистория #хоррор #ужасы #мистика