Если бы кто-то сказал мне двадцать лет назад, что я буду вот так — в три часа дня, у окна с занавесками в жёлтую крапинку, — пересчитывать копейки с банковской смс-ки и давиться обидой, я бы не поверила. Глупо, но я всегда думала, что плохое случается с кем-то другим. С чужими, не с нами.
— Мама, а деньги пришли? — дочка, Аня, появилась в дверях кухни. Волосы ещё мокрые — только что из душа.
— Сейчас, погодь, гляну...
Обычный звонок — тихий, как капля на стекле. Смс-оповещение от банка. Я к телефону — привычным движением, уже, кажется, на уровне рефлекса. Прочитать сумму, пересчитать "в уме", мысленно добавить к зарплате, выделить на еду, на учебники, про себя — мысленно опять отнять.
Сумма? Крохотная. Не сумма вовсе, а, пардон, издёвка! Даже стыдно вслух выговорить — меньше, чем коммуналка за месяц.
Ужас не в цифре — в ощущении. В одном мгновении понимаешь: вот он. Вот твой муж. Вот его вклад.
Пальцы дрожат, а губы сами по себе сжимаются в тонкую полоску. В горле пересохло, хоть бы глоток воды...
— Мама, так сколько?
— Мало, Ань, очень мало вышло, — отвечаю, стараясь не смотреть ей в глаза.
— Опять мало? — удивление у дочери, но больше не злость — усталость. Смирилась, вон оно как.
Я стыжусь этого смирения. Ещё вчера она ждала отца с тортом и шариками, теперь вымученно улыбается.
Давлюсь словами. Сколько раз я себе клялась: хватит, больше не буду ждать от него "подарков судьбы".
Но всё равно — внутри скребёт: а вдруг в этот раз...
А вдруг ошиблась, и всё наладится?
Чёрта с два!
Я не выдержала. Проглотила обиду, как горячий чай на голодный желудок. Думала — не стану звонить. Потом всё же не удержалась.
Набираю номер. Звоню.
— Да, Ира? — бодрый голос, как у человека, спокойно спящего по ночам.
— Здравствуй, Сергей. Это что за сумма пришла?
— Ну, так я тебе говорил: сейчас трудности. Уволили, временные подработки... Жена кредит взяла, малышка болеет, ну ты же понимаешь…
Понимаю. Нет, не понимаю!
— Сергей, это даже не смешно. Это... это с чем сравнить? — не могу найти слова.
— Слушай, я чем могу, тем и помогаю. Хочешь больше — иди работай сама. Твои проблемы, извини.
Вот и всё. Вот и поговорили.
Я повесила трубку и посмотрела в окно — там мартовский снег скрипит под ногами прохожих. Где-то внутри меня тоже что-то трещит — обида рассыпается на мелкие льдинки.
"Странно. Вроде мы не чужие. Была семья, была радость…"
А вышло — чужие до самого мозга костей. Как можно? Как не стыдно?
Дочка тихо сидит за столом. Крутит ложку в чашке, чай давно остыл.
— Мам, а у Алины папа деньги переводит… десять тысяч.
— Ну, у них, наверное, другая ситуация, — выдыхаю я.
Мне бы в этот момент соврать: у нас всё хорошо, нам ничего не надо. Но нет сил.
— Может, я ему позвоню? Сама…
От этого мне становится совсем тошно. Не девчонка должна просить. Не ребёнок.
Я поджимаю губы. Бью кулаком по столу — едва слышно. Решено!
Пора заканчивать с этим. Надо идти и говорить прямо.
После обеда — я к Сергею. Не тяну, не стараюсь выглядеть слабой, не сломаться, не разреветься. Просто выпрямилась, как собиралась на комсомольское собрание.
— Сергей, у нас разговор. Или ты занимаешься ребёнком, или я иду к юристу.
Он смотрит как на чужую.
— А что ты, Ира, разошлась? Ребёнок подрос, пусть сама уже разбирается. Я что — её банк-автомат?
— Она твоя дочь. Моя — тоже. Но я не буду больше ходить с протянутой рукой. Дальше — через закон, — говорю спокойно, но внутри всё клокочет.
Он отвернулся, покачал головой.
— Решай сама, Ира.
Вот так, одним махом все карты на стол.
Я вечером прихожу домой и впервые — впервые! — честно сажусь на кухне напротив Ани:
— Доченька, знаешь… У нас с деньгами теперь будем скромнее. Да, папа не может, или не хочет помогать, но я всегда буду рядом, понятно? Всё, что могу, будет нам с тобой.
Аня кивает. Глаза у неё — чуть влажные, но внутри — будто стало ещё теплее. Как будто тайну какую вместе пережили, и от этого ближе стали.
Я целую её в макушку, перебираю волосы и думаю — ну и что?
Ну, не будет вчерашнего пирога.
Зато у нас будет завтра.
Всю ночь, как назло, не спалось. Ходила из комнаты в комнату, слушала, как дочка ворочается за стенкой — скорее всего тоже не спала. На кухне посуда не мыта, хлеб покрылся коркой, а на душе — неуютно, будто кто-то внутри тихонько тасует мысли и обиды, перемешивает воспоминания со злостью. Держалась, только чтобы утром не показать дочке, как мне горько.
Шла на работу мимо детской площадки — где раньше Анечка бегала в розовой курточке, на качелях, а я за ней — с улыбкой, с термосом чая в руках. Вспомнилось, как Сергей тогда подходил, подбрасывал её к небу, а я злилась, что колготки порвёт или грязь в глаза попала. Вот ведь были времена... Жили не шибко богато, но жили. А теперь?
— Ну что ты, Ирина, опять о своём? — вздохнула соседка Ольга, встречая меня у лифта. — Всё-то у тебя на лбу написано, только спросить хочется: кто обидел?
Ольга — она из тех, кто без чужих бед не может. Много не спрашивает — сразу чай заваривает, пирожки в микроволновку сует.
— Муж, опять алименты? — Ольга кивает на меня заговорщицки.
Я киваю в ответ, не играя героиню. Уже и слёз не осталось.
— Ну давай, рассказывай, сколько на этот раз? — мы обе усмехаемся: вроде смеёмся, а на душе как на похоронах.
— Копейки, Оль, копейки. Даже молока не купишь, — выдавливаю из себя.
— У меня сестра в суде работает, — оживляется Ольга. — Сказала: боятся они бумажек этих, бывшие мужья. Им дай свободу, всю жизнь по двадцать рублей перечислять будут...
Я, как на автомате, слушаю. На душе от её бодрости чуть теплее: не одна я в этот ничтожный кроссворд с алиментами играю.
Потом на работу. Кто там на работе считает мои деньги? В бухгалтерии — только отчёты да цифры. Подходишь с просьбой об авансе — начальница с бумажкой:
— Ну, Ирина, вы же у нас старая гвардия, выручим. А вам, женщины, без мужиков — одно мучение.
Тут бы и рассмеяться, да, видать, устала. Только кивнула, поблагодарила, аванс взяла — ощущение, будто сама себя пожалела.
Вечером еле пришла домой. Аня в комнате — готовит какой-то проект по обществознанию, всё жмётся к учебнику.
— Мама, а может мне после школы работу найти? Я у одноклассницы спрашивала, её брат мороженым подрабатывает летом...
Тут меня передёрнуло.
— Аня, тебе рано. Ещё своё возьмёшь, не спеши чужую ношу на плечи класть.
Она — хмурится, губы кусает, видно, что неправда моя её не радует.
— Мам, может, ты папе скажешь ещё раз? Может, он не понимает, что нам нужно?
Вот ведь проклятье — вечно на повторе одна и та же мелодия: "Попроси... позвони... объясни..." А у самой уж не осталось ни слов, ни сил.
— Доченька, — сажусь рядом, беру руку — такие тонкие, худющие пальцы, — я с отцом говорила. Теперь будем стараться сами. Он... пусть он своей жизнью занимается.
— Мне так обидно, мама, — говорит она тихо, — вот у Димы папа каждый выходной его в кино водит, а у нас — только обещания.
— Милая моя, — выдыхаю, — вот уж одно обещай: мы с тобой — не хуже других. Просто другие у нас испытания.
Я стараюсь говорить твёрдо. Для неё. Для себя. Для того, чтобы не быть той женщиной, которая каждый месяц ждёт, что бывший муж вдруг станет человеком.
"Ждать не буду. Надо искать выход самой."
А вечером, когда дочка ушла спать, я, как в молодости, достала старую записную книжку, да начала обзванивать знакомых — вдруг где-то работу предложат получше. Стыда не было, была решимость. Дочка — это мой тыл, и для неё я должна быть крепче чугунной сковородки.
— Ира, ну наконец-то! — удивился старый коллега по институту, — у меня как раз на складе сотрудник выбыл, приходи, устроим. Зарплата больше, график удобный... Ты же всегда умела выкручиваться.
Я положила трубку и впервые за многие вечера улыбнулась:
"Всё. Теперь — только вперёд."
Утро началось с редкой для меня лёгкости — будто слетела с плеч тяжёлая накидка тревоги. Уснула плохо, но проснулась рано, смотрю на себя в зеркало, а в глазах уже что-то другое мелькает: не обида, не раздражение, а какая-то, наверное, надежда. Всё-таки не зря говорят — когда прижало к стенке, просыпается у человека второй, третий и даже четвёртый резерв.
На кухне по привычке сварила крепкий чай, зажгла плиту — пахнет с утра то ли детством, то ли вчерашними пирогами, которых, впрочем, давно уже не готовила... Хлебнула чай — крепкий, тёмный, как вечер за окном накануне, а во рту — сладко от того, что сегодня у меня уже план.
Аня выглядывает — в пижаме, лохматая, как одуванчик, но уже улыбается хитро.
— Мам, ты сегодня выходная? — спросила она, косясь на часы.
— Нет, — говорю, — скорее, второй рабочий. Пойду сегодня собеседование проходить.
Она сначала даже не поняла — собеседование… А потом лицо осветилось.
— На новую работу? А куда? — и взгляд такой — и радость, и опаска.
— Потом скажу, — отмахнулась я, — не хочу сглазить. Удачи мне пожелай.
— Держу кулачки! — шепчет Аня и тянется обнять по-взрослому, крепко.
А ведь и правда: взрослеть она стала прямо на глазах, но всё ещё — моя девочка.
День прошёл, как в водовороте. Первая встреча — на складе, запах картона, шорох бумажек, какой-то странный уют: когда-то работала торговым агентом — не пропаду. Предложили — больше, чем получаю сейчас, а главное — перспективы.
И вечером, возвращаясь домой, будто распрямилась наконец-то. Зашла в магазин — без чувства вины купила Ане яблоки и, вот чудо, по старой памяти кекс с изюмом. Нет, не торт, как когда-то папа ей покупал, а наш, домашний, обыденный — и от этого самый настоящий.
Дома — Аня за книгой, музыка что-то мурлычет из колонки. Воздух, знаете ли, уже не такой тяжёлый. Нет напряжения этого, когда каждый шаг — проба почвы.
— Мам, как? — спрашивает тихо.
Я киваю. Так просто, но внутри, будто птичка вырвалась на волю.
— Нас взяли! — и вижу: в её глазах появляется то, что я сама так давно искала — уверенность. Своя маленькая семейная крепость.
А потом за ужином, как всегда, болтали о всяком. Я рассказала ей чуть больше про новую работу — что будет сложно, да и я ведь не молоденькая уже, но ничего — пусть привыкает видеть не сломанную мать, а упрямую, работящую, которая никогда не сдаётся.
— Мам, — вдруг спрашивает Аня, — а если будет туго, я ведь могу тоже чем-то помочь? Может, летом устроиться стажёром куда-нибудь?..
Я улыбаюсь.
— Летом, если уж сильно захочешь — мы вместе на работу сходим. Только и учись не бросай.
Смеёмся вдвоём — уже легче.
И знаете… Пусть с алиментами вышел прокол. Но теперь, кажется, я уже никого не жду. У нас с дочкой всё по-честному: свои маленькие заботы, свои крыша, чайник, кекс на столе и… своё завтра.
На прощанье, уже в кровати, обнявшись, как в детстве, я шепчу ей на ухо:
— Нам с тобой, Анечка, можно всё. Главное — вместе.
А на сердце — легко.
Правда.
Обожаю читать Ваши комментарии! Отдельное спасибо за лайки и подписку 👇