Ночью Ивану не спалось. Фёдор с Машей позволили ему лечь в бане, и дверь он оставил открытой нараспашку. В годы войны мужчине приходилось спать на холодной земле, так что жёсткий пол бани с нехитрой тонюсенькой постилкой казался ему мягче любой кровати.
Вечер Иван провёл на кладбище возле могилы Настёны. Он и перед войной часто туда наведывался, стараясь, чтобы Антонина не знала. Сидел и разговаривал с первой женой, как будто с живой. Сейчас могила была заросшей, неухоженной, крест покосился. Иван убрал траву, поправил крест. Сидел потом долго, говорил тихо:
— Повиниться я перед тобой, Настена. Думал, никогда больше не полюблю. Не полюблю, как тебя. Эх, а жизнь-то длинная оказалась. Столько всего, столько... Как теперь правильно поступить? Ты мне подскажи.
В баню к Фёдору Иван пришёл, когда стемнело. Не хотелось ему встречаться с хозяевами, даже ужинать в избу не зашёл. Лежал, глядя на звёзды, в распахнутую дверь. Часто выходил, скручивал цигарку. Долго дымил, задумчиво дымил. Знал солдат, что как только закроет глаза, провалится в сон, сразу вернётся в тот самый бой. Бой, в котором рассекло ему голову, и в котором встретил ее! Аню... Анечку.
Бой выдался страшный. Ротный скомандовал — «в атаку», и солдаты побежали с ружьями наперевес. Побежали по мёрзлой земле поздней осени с криком — «за Родину!»
Так было легче. Криками солдаты подбадривали себя. Когда рядом звучит сотня голосов проще идти в наступление. Только голосов становится все меньше после автоматных очередей, после разрывов гранат.
Фашисты тоже пёрли вперёд, многократно превосходя по численности. Очередная попытка наступления превращалась в отступление. Немцы были повсюду. Когда заканчивались патроны наши кидались в рукопашную.
Иван уже не бежал, он отстреливался на месте, понимая, что они вновь отступают и надо уходить. Атака сорвалась. Только вот куда бежать? В какую сторону? Иван потерялся на поле с развороченными воронками, под свистом пуль. На секунду его оглушило. Как в замедленной съемке он увидел фашиста, выдергивающего чеку из гранаты. Фашист размахнулся и кинул гранату в его сторону. Иван все это видел, а предпринять ничего не успел, даже упасть на землю. Фашист стоял далеко, граната не долетела, и это спасло Ивану жизнь. На землю его уронило взрывной волной. Дикая боль пронзила череп. Солдат успел подумать, что это все, конец. Перед тем, как потерять сознание, вспомнил свою Настёну. На черном от земли лице растянулись в подобии улыбки обветренные губы.
«Скоро встретимся», — думал солдат.
Пришел в себя от боли в голове. С огромным трудом разлепил веки, испытывая резь в глазах от забившихся в них сухих травинок. Сначала все плыло, а потом он увидел ее....
Настена склонилась над ним, почему-то в грязной косынке с медицинским крестом.
Трудно было понять Ивану, почему на том свете Настена выглядит именно так, почему не уходит боль в голове, почему все еще он слышит гул боя?
Настена плакала, склонившись над солдатом, и горячие слезы отрезвили Ивана.
— Родненький, миленький, помогай мне.
И понял, друг Иван, что не Настёна это вовсе. Похожая на первую жену молодая санитарка, схватила его за плечи и пытается тащить волоком. Маленькая, хрупкая, молодая. Ей, наверное, столько же лет, сколько было Настёне, когда замуж за Ивана выходила. Она плачет от страха, потому, что вокруг нет наших. Остались только погибшие и слышна уже фашистская речь.
— Уходи, — прошептал Иван. — Уходи, спасайся, оставь меня.
— Не уйду, — плачет санитарка, — помогай мне. Отталкивайся от земли, мы доползем с тобой, мы сможем.
— Уходи, — хрипел Иван, — сам понимая, что поздно уже, им обоим не спастись.
И вдруг очередной взрыв, совсем рядом. Это уже наши кидали гранаты по фрицам. Они спасли Ивана с санитаркой. Девушка с красным крестом на косынке упала на Ваню всем телом, а сверху их присыпало комьями мёрзлой земли.
Санитарка лежала прямо на Ване, и он, уткнувшись носом в ее шею, шептал, чтобы не шевелилась. Вдыхал сладкий запах ее волос. Сквозь гарь и запах пороха он чувствовал эту сладость. И в тот момент для Вани не было ничего важнее спасения ее жизни.
А немцы наступали. Гортанно переговариваясь, протопала пехота, лязгая траками, совсем рядом проехал танк. Иван слышал, как добивали раненых на поле, и благодарил Бога, что земля их засыпала.
Голова болела нестерпимо, но солдат стискивал зубы, боясь застонать.
Сколько они так лежали, Иван не знает. Когда всё стихло, наступила ночь. Только тогда санитарка попробовала приподняться. Это было чудо, но она совсем не пострадала, жаловалась только на шум в голове. А Иван не мог разогнуть затекшие конечности, не мог даже доползти до ближайшего перелеска. Девушку звали Анна, но об этом Ваня узнал потом.
Потом, когда она дотащила его непослушное тело до тёмных деревьев, когда попытался он там подняться на ноги.
Рана на голове Ивана выглядела страшно. Голову будто раскроило надвое, и непонятно было, как череп остался цел, непонятно, как не истёк Ваня кровью. Возможно от того, что рану полностью забило землей.
Эту землю санитарка по имени Аня вычищала, когда слегка рассвело. Вычищала, обрабатывала тем, что имелось у нее в санитарной сумке. Заматывала бинтом голову, постоянно вздыхая.
— Зашить надо, зашить. Вот только доберемся до госпиталя...
Тогда, казалось, это будет несложно сделать — добраться до госпиталя. Ни Иван, ни Аня еще не понимали, что они оказались на земле, захваченной фашистами. Немцы продвинулись далеко вперед и на то, чтобы выбраться с оккупированной территории у Вани с санитаркой ушел месяц!
Месяц плутали они по лесам, крались ночной порой по захваченным деревням. Стучались в избы, просили поесть, просили теплые вещи, когда выпал снег. Им везло, ни разу не нарвались ни на старост, ни на полицаев. Все жители деревень помогали, кто вещами, кто едой. Иногда оставляли заночевать в избе, и это было настоящим счастьем — погреться хоть несколько часов перед тем, как снова мёрзнуть и красться по оккупированной территории ночами. В основном, ночами.
В самые холодные дни они согревали друг друга, как могли. Согревали своими телами. Тогда и случилось между ними то самое....
Иван не был уверен, чем это было для Ани, но для него это была любовь! Сильная, настоящая, как с Настёной. Не зря Аня оказалась так похожа на первую жену. Она должна была встретиться на пути Ивана. Это судьба послала её на поле боя.
Несколько раз за месяц Иван с Аней подбирались к нашим, близко подбирались, но так и не смогли перейти линию фронта. Фашисты расположились плотно, и приходилось солдату с санитаркой вновь углубляться, вновь петлять.
Были моменты отчаяния. Стыдно признаться, были именно у Вани, у мужчины! Анна держалась. Держалась, как стойкий оловянный солдатик. Только сильно переживала за ранение солдата.
Зашить рану так не получилось. В то время, как Иван попал в госпиталь, это делать было поздно. Именно поэтому шрам выглядит столь ужасно — широкий, ярко-красный, безобразный. На нем не растут волосы, и чтобы не разделять голову отталкивающей безволосой бороздой, мужчина начал бриться налысо.
Через месяц блужданий у Ивана случился один из таких моментов отчаяния. Он услышал звуки боя и наплевал на опасность. Провел Аню перед самым носом фашистов, провел, прикрывая собой. Если суждено погибнуть, то пусть он погибнет первым, потому, что жизни без этой молодой женщины солдат себе уже не представлял.
Но им пришлось разлучиться. После госпиталя Ивана вернули в роту. Вернее, в то, что осталось от его роты. Аня осталась работать в госпитале. Они не теряли связи. Иван писал письма на адрес госпиталя. Каждый день готов был писать, рассказывая о своих мыслях, чувствах. Домой перестал писать, а Ане писал.
Что напишешь Антонине, кроме того, что жив-здоров, кроме вопроса о детях? С Тоней мужчина никогда разговаривать не умел, только о хозяйстве, о делах. Раскрыть ей душу, посоветоваться?!! Ивану даже думать об этом смешно. Тоня вроде стала своей за годы совместной жизни, а близости с ней нет. Никогда не было. Может, жена и рада была бы по душам поговорить, но только Иван не стремился. Хотел он хозяйку в доме, он ее получил. А любить после Настёны разучился. Так считал до войны, до того момента, пока не встретил Аню.
Через три месяца после возвращения в роту, получил Иван письмо.
«Здравствуй, мой дорогой Ванечка. Хочу тебе сообщить, что в госпитале я больше не работаю. Не ищи меня там. Я вынуждена вернуться домой по причине беременности. Да, Ваня, у нас с тобой будет ребёнок, и я счастлива! Беременность была нечаянной, но дитё будет желанным. Ванечка, поверь, тебя это ни к чему не обязывает. Я знаю, что ты женат, всегда знала. Мы с тобой столько перенесли и выжили, поэтому я верю, что ты не погибнешь. Судьба тебя бережет, и будет беречь дальше. Дома ждет семья, возвращайся к ним. У тебя дети, ты им нужен.
Никогда я тебя ни в чём не упрекну. В конце письма напишу адрес. Если захочешь когда-нибудь увидеть ребёнка, я буду рада. Но жить ты должен с ними, вернуться к ним.»
Иван читал письмо, перечитывал много раз. Хранил возле сердца, чувствуя, как сильно начинает бояться шальной пули, с какой неохотой идет в атаку. Жить, очень хотелось жить!
Письмо, словно тёплый комок счастья, согревало сердце, прорастало в груди радостью. Он уже испытывал подобное чувство когда-то очень давно. Когда Настёна забеременела Лизой. Теперь понимал, что испытать подобное можно только когда ждёшь ребёнка от любимой женщины.
Тоня носила Стёпку, переваливаясь как утка. Ваня не испытывал ничего кроме раздражения на неуклюжую жену. Стёпку он любил не меньше Лизы. Наверное, не меньше....
Все понимал, что это его сын, его плоть и кровь, но тут другое.
Что бы там Аня не писала, что он должен вернуться к семье, Иван твердо знал, как только кончится война, он поедет по адресу написанному на желтой странице письма, что хранится возле сердца. Только туда! Правильно это, неправильно, наплевать!
И как же так случилось, что теплой июльской ночью Иван стоит во дворе избы Федора и смотрит на звездное небо? Как он оказался в Ключевке?
Не приняла его Аня после победы. Вернее приняла, счастлива была, но все время твердила, что это неправильно.
У Ивана родился сын. Серёже уже годик и он чем-то напоминает Стёпку. Как бы хотел Иван навсегда остаться с Аней и с Серёжей! А она заладила:
— У тебя семья, у тебя дети...
И вообще, всё оказалось не так просто. При попытке трудоустроиться к Ивану появились определённого рода вопросы. Понял Иван, что в Ключёвку вернуться всё-таки придётся.
— Аня, я разведусь, разведусь с Антониной, — сказал он своей любимой.
— Не вздумай, — побледнела молодая женщина. — Ваня, не надо, я не приму тебя. Ты помнишь, что я писала в письме? Что я рожаю ребёнка для себя и ни в коей мере не хочу тебя им привязать. Ты можешь иногда навещать Серёжу, не более того. Я не хочу быть разлучницей. Не принесёт это нам с тобой счастья. Ты нужен своим детям. Вернись и живи с ними.