— Я устал. Хочу пожить один, — Сергей даже не посмотрел в мою сторону, складывая рубашки в чемодан.
Мне было сорок пять. Двадцать лет брака растворились в этой фразе, как сахар в остывшем чае.
Я села на край кровати и смотрела, как методично он упаковывает свою жизнь. Галстук в полоску — подарила на годовщину. Запонки — купили вместе в Праге. Всё это теперь уезжало от меня в коробке из-под обуви.
Квартира опустела не сразу. Сначала исчез его халат с крючка в ванной. Потом — вторая зубная щётка. Кружка с надписью «Лучший муж» спряталась в дальний шкаф — смотреть на неё было невыносимо.
Я перестала покупать его любимый сыр с плесенью. Перестала ставить два бокала на стол.
Работа спасала. Я водила экскурсии по Москве — рассказывала туристам о Пушкине и Булгакове, о купеческих особняках и сталинских высотках. Улыбалась, шутила, отвечала на вопросы.
Никто не догадывался, что дома меня ждёт только кот Барсик и бесконечные вечера с книгой. Дети уже выросли, жили далеко.
***
— А вот здесь жила Марина Цветаева, — я показывала на дом в Борисоглебском переулке. — Трудная судьба, трудная любовь...
— Простите, можно вопрос? — раздался голос с лёгким акцентом.
Я обернулась. Передо мной стоял мужчина в нелепой шапке-ушанке, явно купленной в сувенирном магазине. Седые виски, добрые глаза за стёклами очков.
— Конечно, спрашивайте.
— Вы сказали, она писала стихи о любви. А сама была счастлива?
Странный вопрос для туриста. Обычно спрашивают, где туалет или как пройти в метро.
— Счастье у неё было сложное, — я задумалась. — Но она умела любить. До конца.
Он кивнул, будто это было важно именно ему, а не Цветаевой.
После экскурсии он подошёл снова.
— Меня зовут Майкл. Я из Чикаго. Простите, если это прозвучит странно, но... можно купить вам кофе? Мне просто очень понравилось, как вы рассказываете. Я хорошо знаю русский.
Я хотела отказаться. У меня были свои правила — никаких кофе с туристами. Но что-то в его взгляде... Не флирт, нет. Искренний интерес. Как будто я была не просто экскурсоводом, а человеком.
— Хорошо, — услышала я свой голос. — Есть неплохая кофейня на Покровке.
Так началось то, что изменило мою жизнь. Но тогда я думала — ну выпьем кофе, поговорим о Достоевском, и разойдёмся.
Откуда мне было знать, что этот странный американец в смешной шапке останется в России навсегда?
Майкл оказался упрямым. Приходил на мои экскурсии еще три дня подряд. Покупал билет, внимательно слушал, задавал вопросы.
Потом — кофе. Потом — прогулки по Патриаршим. Потом — ужины в маленьком грузинском ресторане на Маросейке.
— Зачем вы здесь? — спросила я спустя неделю прогулок, когда мы сидели у фонтана на Чистых прудах. — В смысле, в России. Туристы обычно неделю — и домой.
— Я преподаю английский в языковой школе. Работа на год, — он снял очки, протёр их рукавом. — Но дело не в работе. Я просто... влюбился в вашу страну. В людей, в язык. Даже в эти ваши сложности с падежами.
— Падежи — это кошмар, — засмеялась я.
— Да, но красивый кошмар. Как... как вальс. Сложно, но когда понимаешь ритм — невозможно остановиться.
***
Мы встречались два года. Он научился варить гречку и понимать Гоголя в оригинале. Я научилась не бояться быть счастливой.
Барсик полюбил Майкла больше, чем меня — предатель пушистый.
Предложение он сделал зимой, на катке в Парке Горького. Упал на одно колено прямо на льду — мы оба рухнули, смеясь. Кольцо закатилось под ограждение. Искали полчаса, отморозили руки. Нашли. Я сказала да.
Свадьба была скромной. ЗАГС на Красных воротах, ужин с друзьями, никакого лимузина и голубей. Нам было по пятьдесят. Какие голуби?
Десять лет пролетели как один день. Мы жили в моей двушке в Медведково. Майкл работал, я продолжала водить экскурсии.
По вечерам читали друг другу вслух — он Марка Твена, я Чехова. Спорили о еде, готовили блины по воскресеньям, ездили на дачу к друзьям.
И вот однажды, январским вечером, когда за окном падал снег, а мы пили чай с вареньем из черноплодки, Майкл отложил планшет.
— Знаешь, я тут подумал... Мы столько говорим о России, но я видел только Москву и Питер. А ведь страна огромная.
— Ну да, — я пожала плечами. — Одиннадцать часовых поясов.
— Вот именно! Почему бы нам не проехать её? Всю. От Москвы до Владивостока.
— Майкл, нам по шестьдесят.
— И что? Мы же бодрые. Купим автодом, поедем не спеша. Байкал увидим, Урал, Сибирь...
Я посмотрела на него. Глаза горят, как у мальчишки. И вдруг поняла — а почему нет? Всю жизнь я рассказывала другим о России. Может, пора увидеть её самой?
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Продадим мою машину, возьмём твои накопления с книжки. Хватит на подержанный автодом. Остальное — на бензин и еду.
***
Через месяц мы стояли на стоянке у автосалона, разглядывая белый «Форд» 2008 года. Потрёпанный, но крепкий. Внутри — кровать, плитка, крошечный холодильник.
— Берём? — Майкл сжал мою руку.
— Берём, — выдохнула я.
Первую ночь мы ночевали под Владимиром. Майкл полчаса не мог разжечь газовую горелку, матерился по-английски, потом по-русски. Я смеялась до слёз. Макароны сварили на костре, как пионеры.
— Это же Россия, детка! — крикнул он утром, выбираясь из автодома. — Смотри!
Туман стелился по полю, солнце пробивалось сквозь берёзы. Он стоял босиком на росе, раскинув руки, счастливый как ребёнок.
Я сфотографировала этот момент. До сих пор храню.
В Казани нас позвали на день рождения — случайно разговорились с женщиной на рынке, когда выбирали помидоры.
Майкл пробовал эчпочмак, губадию, чак-чак, восторгался татарской выпечкой. Хозяйка дома, Гульназ, учила его правильно произносить названия блюд и смеялась над его акцентом.
— У вас тут столько разных традиций уживается, — удивлялся он. — И татарские блюда, и русские, и всё вместе на одном столе.
— А как иначе? — пожала плечами Гульназ. — Мы же все тут выросли вместе. Моя бабушка русская была, дед — татарин. Вот и готовлю всё подряд.
На Урале сломалась подвеска. Местный механик Толя чинил три дня, не взял денег сверх запчастей.
— Вы же гости, — махнул рукой. — К нам американцы раз в сто лет заезжают. Историческое событие!
Майкл помогал ему в гараже, учился материться по-уральски. Вечерами пили чай с Толиной женой Светой, слушали истории про медведей.
***
Байкал встретил штормом. Мы стояли на берегу, волны били о камни, ветер сбивал с ног. Майкл молчал. Потом сказал:
— Теперь понимаю, почему вы говорите так о Байкале. Это же... живое существо.
***
В бурятской деревне его научили лепить позы. Старушка в дэгэле показывала, как защипывать края. Получались кривые, но бабушка хвалила:
— Ничего, научится! Американские пальцы, им трудно. Но старается — молодец!
Под Читой попали на сельскую свадьбу. Увидели машины у клуба, остановились спросить дорогу — затащили за стол.
— Какие гости! Из Америки! — кричал тамада.
Майкла заставили танцевать. Он отплясывал что-то между твистом и казачком. Весь зал ревел от восторга. Невеста подарила ему расшитый платок «на счастье».
Во Владивостоке стояли у океана. Конец пути. 11 000 километров позади.
— Знаешь, что я понял? — Майкл обнял меня. — Россия — это не медведи и нрав суровый. Это... как бы сказать... Это душа, которая не прячется. Вы злитесь — открыто. Радуетесь — от всего сердца. Помогаете — без расчёта.
— Мы просто не умеем притворяться, — улыбнулась я.
— Вот именно. И знаешь что? Я больше не турист. Я дома. Где бы мы ни были — Москва, тайга, океан — я дома, потому что ты рядом. И эта ваша прекрасная страна — тоже мой дом теперь.
Я прижалась к нему. Шестьдесят лет — а сердце бьётся как в шестнадцать.
Обратно ехали через Транссиб — автодом отправили контейнером. В купе пили чай, смотрели на проносящиеся леса.
— Следующим летом махнём по Золотому кольцу? — спросил Майкл.
— Договорились, — кивнула я.
Читайте от меня:
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.