— Коньяк и Excel, — как мы с коллегой за полночь свели баланс

Если бы вы видели наше управление статистического контроля в последнюю декаду декабря, заподозрили бы, что внутри открылся портал в скандинавский ад: холодно, свет флуоресцентный, люди бродят без зрачков, потому что их съело сводное годовое. В этом аду я — заведующая сектором № 4 (финансовые показатели), а Дима Волков — мой сосед через узкий коридор. Дима — главный специалист, тот самый, который всегда говорит «сделаем» и при этом двигает файлы со скоростью эстонского почтальона.

К 27 декабря мы накопили 118 необработанных форм «Ф-17». Срок сдачи 29-го до полудня. Секретарша Таня принесла нам фирменные корпоративные мандарины, но они пахли не цитрусом, а паникой. Я отсортировала очередные цифры, почувствовала, как в груди распускается лиловая язва выгорания, вышла в коридор и поймала Диму:

— Волков, ты сегодня после шести свободен?

— Если «свободен» = «хочу сбежать», то да, — он протёр очки рукавом и тяжело выдохнул.

— Нужна помощь по «Ф-17». Закончим к ночи — живём. Я достану коньяк.

Он моргнул:

— Коньяк — аргумент. Но я раз в жизни клялся не пить на рабочем месте.

— Сними галочки: конец года, правила отменены, — отбрила я и уже представляла, как открывается «Excel» и «Киндзмараули» одновременно.

В 18:10 я закрыла служебную дверь, защёлкнула ключ. Официантка из соседнего кафе принесла два ланча «по-домашнему» (договорились утром). Бутылку коньяка «Старый Кахети» я достала из тумбочки — подарок от клиента за «своевременность» в августе.

Мы включили люминесцентную лампу над столом, запустили файлы. Расклад был такой: я просматриваю цифровые хвосты (несовпадения), Дима правит формулы, синхронизирует таблицы.

— Чувствуешь себя хирур­гом, — пробурчал он, перебрасывая блок строк. — Тут плюс пять миллионов, тут минус шесть. Пациент жив?

— Пациент кричал бы, если бы умел, — шеп­чу, поправляя пролившийся соус. — В коньяке есть анальгетик.

Через сорок минут первая порция цифр съехалась до нуля. Мы чокну­лись крышкой термоса. Запах теплого алкоголя перемешался с запахом жареной котлеты: странная, но приятная химия.

Налили по два пальца. Я делаю глоток: горит в горле, мозг остывает. Дима кривится:

— Я больше по белому вину.

— Вино не годится, когда кровь кипит от «Ф-17».

Он подмигивает — смешное выражение: глаза усталые, но щенячий блеск. И вдруг — рапид-фото: я вижу, что весь год избегала всматриваться в его лицо. Были только задачи, письма, формат «срочно». Сейчас я впервые вижу человека, а не три буквы «Гл. Сп.».

Часы тарахтят. Внутри офиса, кроме нас, никого. Мы идём лист за листом. Дима ставит музыку — «Мумий Тролль» тихо.

Я ловлю себя на удовольствии: цифры складываются легче, смех плещется между формул. Он рассказывает, что в 15 лет собирал радиоприёмники, мечтал стать математиком, но ушёл в статконтроль «потому что ипотека».

Я отвечаю, что когда-то рисовала акварелью, но таблицы заменили мне пейзажи.

— Может, однажды ты снова возьмёшь кисть? — спрашивает.

— Может, если перестанут колоть зарплаты, — шучу.

Коньяк заканчивается. Последние 12 форм. Полночь. Он включает «Перемен»— не очень оригинально, но «перемен» действительно хочется.

02:17. Последний файл отправлен в голов­ное ведомство: статус «Принято». Я, как обычно, должна прыгать от радости, но тело гудит необычным током.

Мы смотрим друг на друга через мониторы. Голоса — тише.

— Всё, — выдыхаю. — Новый год будет без штрафов.

— Новый год будет, — повторяет он и делает шаг ко мне.

В кабинете неоновый полумрак. Я чувствую тепло его ладони на моей щеке — неожиданно естественно, как если бы он делал это сотню раз. Мы целуемся. Нежность приходит без стука.

В три ночи мы понимаем: возвращаться по разным адресам — нелепо. Мой дом за городом, такси — час, его квартира — ещё дальше. «Ко мне ближе» — шепчет он.

Я смеюсь: — Главное, предупреждай, где лежит запасное бельё.

Московские улицы пусты, такси летит. Мы молчим, руки переплетены. Ни одной мысли о морали — лишь гудящие в ушах е-клетки, которым дали пер­вый выходной за год.

Дома у него маленькая студия, запах кофе и апельсина (корзина с мандаринами на столе). Он включает гирлянду — мягкий жёлтый свет. Кровать — аккуратно застелена клетчатым пледом.

Снимаем пальто, ботинки. Дальше всё случается как глоток кислорода после горящей шахты. Нежно, но с голодом. Не роман порнографа — роман двух зажатых менеджеров, которые вспомнили, что кожа теплее любой отчётности.

Просыпаюсь от запаха кофе. Открываю глаза — белая стена, полка с радиодеталями, Дима на кухонном уголке в пижамных брюках.

— Доброе утро, — улыбается. — Ваниль? Я нашёл твой чай в сумке.

Чувствую, как щёки полыхают. Конечно, неловко. Но когда я вспоминаю коньяк, таб­лицы, объятия — внутри тепло.

Он ставит чашку:

— Если надо бежать, я вызову такси.

— Не надо. Сегодня суббота. Хотя… — я вспоминаю про списки задач. Смахиваю мысль: «Сегодня задач нет».

Мы болтаем: о книге, что он читает («Сапиенс»), о моей ненаписанной акварели. Смеёмся над мемом, где Excel срав­нивают с вышивкой крестиком.

В полдень я всё же вызываю такси. Перед уходом он поправляет мне шарф, словно проверяет — точно ли мир настоящий.

— Слушай, — говорит, — давай булочку съедим после работы, чтобы точно знать, что это не сон?

— Булочку можно и до работы, — отвечаю.

Он смеётся:

— Договорились.

Мы идём в соседнюю пекарню. Большие витрины, запах корицы. Я впервые за год позволяю себе круассан с фисташками. Дима бесцеремонно платит, хотя в ведомственной столовой мы считаем копейки.

Разговоры выходят за пределы офиса: он любит старый джаз, мечтает побывать в Порту. Я признаюсь, что боюсь самолётов. Он подшучивает: «полетим поездом».

В отделе никто не догадывается. Мы не прячемся нарочно, но и не шумим. В переписке эмодзи сведены к точке-с-запятой, но глаза говорят louder: я ловлю его взгляд через стеклянную стену переговорки, и цифры перестают клацать, зрачки расширяются.

Усталость остаётся, конечно. Конец января — новый план, новые отчёты. Но теперь вечера не похожи на шестую попытку умереть: мы встречаемся «на перекуре» в 17:40, обсуждаем, какой фильм пересмотреть, и мир загорается оранжевыми огоньками (то ли гирлянда в памяти, то ли огни города).

Через месяц я беру выходной и приезжаю к нему с рюкзаком: две рубашки, зубная щётка — символический узел «я остаюсь». Он готовит рыбу, я режу салат: оказа­лось, он терпеть не может майонез, я — каперсы, а вместе мы соглашаемся на олив­ковое масло с лимоном.

Ночью я просыпаюсь — он дышит ровно. Смотрю на профиль и впервые за много лет чувствую абсолютный покой: никто ничего не требует, никто не проверяет.

В марте начальница зовёт меня:

— Быстрее всех сдала квартал. Как?

Отвечаю честно:

— Делегирование и правильная мотивация.

В голове всплывает коньяк. Я улыбаюсь внутренно.

Дима в это время внедряет скрипт, сокращающий скучную операцию в отчёте. Коллеги хлопают. Я понимаю: вместе мы не только спим, но и работу облегчились.

В начале апреля мы оформляем заявку на отпуск – первый совместный. Планируем поезд до Питера: моя фобия самолётов учитывается. Дима бронирует крошечный лофт, я выписываю список арт-пространств.

В голове одна мысль: никогда не догадывалась, что из уравнения «выгоревшая + усталый» может сложиться «счастливая пара».

Сейчас конец мая. В кабинете холодный кондиционер, таблицы снова множатся. Но когда я выхожу на лестницу, Дима ждёт — держит пакет с кофе в зёрнах:

— Обед?

Я киваю, и мы идём. Чувствую: здесь и есть финал второго эха — то, что казалось едино­ра­зовой вспышкой, стало спокойным светом.

Чуда не случилось в смысле волшебной палочки. Чудо в другом: внутри рутины нашлась живая трещина, и сквозь неё проросла жизнь.

Коньяк больше не нужен. Таблицы — ещё нужны, но теперь я знаю: любой файл можно закрыть, выключить лампу и уехать по ночному городу, если рядом человек, который скажет:

— Булочка?

А булочка — это смех, сахар, тепло и маленький пароль от будущего, где отчётность заканчивается ровно в тот момент, когда живые ладони находят друг друга на холодной клавиатуре.

Конец первой служебной сказки.