Кочевники на тропе войны: образ жизни и военная организация
Печенеги, или пачинакиты, как их именовали византийские хронисты, были той самой конфедерацией тюркоязычных племен, что вихрем пронеслась по южнорусским степям в IX-XI веках. Их выход на историческую авансцену ознаменовал новую эру в военном деле Восточной Европы, понуждая соседей – Византию, Русь, Венгрию, Хазарский каганат – с неослабевающей тревогой вглядываться в степные горизонты. Сама их жизнь была войной – непрестанной борьбой за пастбища, скот и право дышать вольным степным воздухом. Кочевой быт, где мужчина сызмальства не мыслил себя без коня и оружия, лепил из них прирожденных воинов, для которых набег виделся делом столь же обыденным, как и выпас стад.
Основой печенежского общества была родоплеменная структура. Византийский император Константин VII Багрянородный в своем трактате «Об управлении империей», датируемом серединой X века, скрупулезно перечисляет восемь печенежских «фем» (округов или, точнее, племенных объединений), каждая из которых делилась на более мелкие подразделения – «колена» или роды. На западной, правой стороне Днепра (которую император называет «по эту сторону», то есть ближе к Византии, Болгарии и Руси), кочевали четыре племени: Эрдим (встречается транслитерация Иртым), Цуры (или Чур), Хопон и Цопон. На восточной, левой стороне Днепра («по ту сторону», в направлении Алании, Хазарии и Херсона) находились другие четыре племени: Гила (или Юла), Кулпеи, Харавои и Талмат. Во главе каждого из этих восьми племен стоял свой «архонт» или «великий князь», чья власть, по всей видимости, была выборной или, как минимум, скреплялась авторитетом совета старейшин и самых доблестных воинов. В лихую годину крупных военных кампаний или перед лицом общей угрозы печенежские племена могли сплачиваться под рукой единого предводителя – кагана, хотя сам институт верховной власти у них отличался меньшей централизацией, нежели, скажем, у хазар или позднее у монголов. По данным арабского географа аль-Бакри (XI век), бразды верховного правления у печенегов передавались по наследству в одном роду, что намекает на существование определенной династической линии, по крайней мере, на закате их истории.
Военная машина печенегов была прямым порождением их кочевого уклада. Все взрослое мужское население почиталось воинами и по первому зову племенных вождей обязано было встать под копье. По прикидкам современных историков, общая численность печенежской орды, способной выставить рать, могла варьироваться от 20-30 тысяч до, пожалуй, 50-60 тысяч сабель в периоды наивысшей консолидации. Однако подобные цифры достигались лишь в исключительных обстоятельствах. Чаще в набегах участвовали ватаги от нескольких сотен до нескольких тысяч бойцов. Византийцы, к примеру, оценивали силы печенегов, что вторглись в Болгарию в 917 году вкупе с венграми, примерно в 30 тысяч душ – цифра, вероятно, близкая к пределу их мобилизационных возможностей.
Каждый ратник сам обеспечивал себя конем, оружием и дорожным харчем. Централизованной системы снабжения, сродни той, что бытовала в регулярных армиях оседлых держав, у печенегов и в помине не было. Это сообщало их войску необычайную мобильность и спартанскую неприхотливость, но одновременно сковывало продолжительность крупных походов и возможность ведения затяжных осад. Основной тактической ячейкой был, надо полагать, отряд из сородичей, спаянных кровью и способных как один действовать на поле брани под началом своего родового предводителя. Такая система, зиждившаяся на кровнородственных узах, гарантировала высочайшую сплоченность и круговую поруку в бою. Печенеги нюхом чуяли степь, знали все броды, живительные источники и укромные места для засад, что давало им неоспоримую козырную карту перед любым супостатом, дерзнувшим вторгнуться в их кочевья. Их разведка, пронырливая и всевидящая, казалось, вырастала из-под земли, как свидетельствовал византийский историк X века Лев Диакон.
Немалую лепту в военную организацию вносили и женщины. Хотя они и не рубились в сечах наравне с мужчинами, на их хрупкие плечи ложилась вся проза тылового обеспечения: установка и разборка юрт, стряпня, присмотр за детьми и скотом, а прижми нужда – и оборона становища. В годину испытаний, когда на кону стояла защита семей и нажитого добра, женщины могли смело браться за оружие, выказывая отвагу, не уступавшую мужской. Археологические находки в печенежских курганах иногда включают женские погребения с оружием, что подтверждает их деятельную роль в жизни кочевого общества, отнюдь не сводившуюся лишь к домашним хлопотам.
Печенежское войско не знало муштры и железной дисциплины в европейском ее понимании. Подчинение вождям зиждилось скорее на их непререкаемом авторитете и личной преданности воинов, нежели на формальных уставах. Однако это отнюдь не означало разброда и шатания. Веками отшлифованные приемы коллективной охоты и выпаса скота с легкостью преображались в боевые порядки. Воины нутром чувствовали маневры друг друга, молниеносно откликаясь на сигналы предводителей, подаваемые зычным голосом, взмахом руки или особыми знаменами-бунчуками. Эта поразительная гибкость и способность к мгновенной смене тактики нередко ставили в тупик их более тяжеловесных и прямолинейных недругов.
Смертоносный арсенал степняка: вооружение и защитное снаряжение
Вооружение печенежского воина было идеально подогнано к суровым реалиям степной войны и тактике молниеносных кавалерийских наскоков. Краеугольным камнем его арсенала был сложносоставной лук – грозное оружие, бившее без промаха на расстояние до двух-трех сотен метров. Печенежские луки, как и у большинства кочевников Евразии, склеивались из нескольких слоев дерева, рога и сухожилий, что даровало им завидную упругость и убийственную мощь. Стрелы шли в ход самые разные: граненые бронебойные – для прошибания доспехов, широкие плоские – для нанесения рваных ран незащищенным целям, а также огненные и свистящие – для подачи сигналов или наведения паники на вражеских скакунов. Каждый всадник таскал при себе колчан, набитый несколькими десятками таких «подарков». Искусство стрельбы из лука с коня, причем на полном аллюре и во все стороны света, оттачивалось сызмальства и достигало у печенегов подлинной виртуозности. Византийский писатель Кекавмен в своем «Стратегиконе» (XI век) с плохо скрываемым пиететом живописал меткость печенежских лучников, способных «снимать» всадников с седел на почтительном расстоянии.
Кроме лука, непременным атрибутом ближнего боя служила сабля. Печенежские сабли, что попадают в руки археологов, обыкновенно щеголяют слабоизогнутым клинком длиной 70-90 см, пригодным как для рубящих ударов с плеча, так и для коварных уколов. Они были проворнее и легче прямых мечей, что давало немалое преимущество в скоротечной конной рубке. Рукояти сабель нередко щедро украшались костяными или металлическими накладками. Ножны мастерили из дерева, обтягивали кожей, а порой и снабжали металлическим прибором.
Копья также числились в арсенале печенегов, хотя, быть может, и не столь повально, как луки и сабли. Это были, как правило, пики с довольно коротким древком, сподручные для одноручного использования в конном бою. Наконечники копий отливали самых разных форм – от узких граненых до широких листовидных. Иные воины могли щеголять и более длинными копьями, требовавшими двуручного хвата, особенно когда предстояло проламывать сомкнутый строй пехоты.
В роли вспомогательного оружия выступали боевые топоры и кистени. Топоры были компактными, с узким лезвием, удобными для метания или для того, чтобы раскроить доспех в ближней свалке. Кистени – увесистые гирьки на ремне или цепи – являли собой эффективное дробящее оружие, способное оглоушить супостата или нанести серьезную контузию даже сквозь броню.
Защитное облачение печенегов было развито поскромнее, чем у их оседлых визави, что объяснялось их ставкой на стремительность и уклонение от лобовых столкновений. Тем не менее, воины знатные да побогаче могли позволить себе негу щеголять в доспехах. Наиболее ходовым типом был, по всей видимости, ламеллярный доспех, собранный из небольших металлических либо кожаных пластин, намертво нашитых на кожаную или тканевую основу. Такой панцирь давал сносную защиту от стрел и сабельных ударов, не слишком сковывая движений. Кольчуги, более накладные и мудреные в изготовлении, попадались реже, в основном у вождей и их ближайшей челяди. Находки фрагментов кольчуг в печенежских курганах намекают на знакомство с этим видом брони, возможно, добытой как трофей или выменянной у торговцев.
Шлемы также пускали в ход, хотя и не поголовно. Это были, как правило, сфероконические или куполовидные навершия, склепанные из нескольких металлических пластин, порой с наносником или бармицей – кольчужной завесой для защиты шеи и плеч. Простые ратники могли обходиться кожаными или войлочными шапками, быть может, упрочненными металлическими бляхами.
Щиты у печенегов были круглыми либо миндалевидными, невеликими, сработанными из дерева и обтянутыми кожей, часто с металлическим пупком-умбоном в центре. Они служили в первую голову для отбивания ударов и как заслон от стрел в круговерти конного боя.
Конская сбруя играла роль не менее значимую, чем доспех и оружие самого всадника. Печенежские седла были легки, но крепки, с высокими луками, что обеспечивали седоку мертвую хватку в седле и позволяли орудовать сноровисто. Стремена, известные кочевникам с незапамятных времен раннего средневековья, давали твердую опору ногам, что было бесценно при стрельбе из лука и нанесении разящих сабельных ударов. Удила и прочие элементы уздечки были отменно приспособлены для филигранного управления конем в пылу сражения. Археологические сокровища печенежских курганов свидетельствуют о высочайшем уровне кузнечного и кожевенного промыслов у печенегов, позволявшем им ваять качественное и донельзя функциональное снаряжение. Боевых скакунов иногда оберегали кожаными или войлочными попонами, возможно, армированными металлическими пластинами, хотя полный конский доспех, щегольство тяжелой кавалерии Запада или Византии, у печенегов, судя по всему, был не в чести.
В сухом остатке, комплекс вооружения и защитного снаряжения печенежского воина был оптимально выверен для ведения летучей войны на бескрайних степных просторах. Легкость, быстрота и дальнобойность лука брали верх над тяжелой броней, что целиком и полностью отвечало их излюбленной манере боя.
Вихрь степной атаки: тактика и стратегия печенегов
Военное искусство печенегов шлифовалось веками кочевой вольницы и беспрерывных стычек с самыми разными супостатами. Их тактика, зиждившаяся на натиске и неуловимости, на виртуозном умении использовать каждую складку степного ландшафта, несла смертельную угрозу даже для самых закаленных и слаженных армий. «Война для них – услада», – чеканил о печенегах епископ Бруно Кверфуртский, на собственной шкуре испытавший их нрав в начале XI века, и эта фраза, как никакая другая, вскрывает их нутряное отношение к ратному ремеслу.
Альфой и омегой печенежской тактики была их летучая конница. Легкие, неутомимые степные скакуны позволяли их седокам покрывать немыслимые расстояния, возникать как из-под земли и так же молниеносно растворяться в степи, унося с собой богатую добычу и толпы пленников. Печенеги почти никогда не ввязывались в затяжные баталии с превосходящими силами неприятеля, предпочитая изнурять его обманными отступлениями, коварными засадами и беспрестанными ядовитыми обстрелами из луков. Классическим их финтом был так называемый «степной хоровод» или «танец смерти», когда конные лучники на полном карьере кружили вокруг вражеского отряда, будто осы, жаля его градом стрел и выцеливая наиболее уязвимых бойцов. Если супостат отваживался на контратаку, печенеги мгновенно рассыпались, увлекая его за собой под разящий удар притаившихся резервов или в хитроумно расставленную западню.
Особое место в их тактическом репертуаре занимал маневр ложного отступления. Мастерски разыгрывая панику и беспорядочное бегство, они выманивали неприятеля на преследование, до предела растягивали его боевые порядки, а затем, улучив момент, круто разворачивались и всей массой обрушивались на расстроенные ряды врага. Этот пируэт требовал высочайшей выучки и слаженности, что красноречиво говорит о великолепной подготовке печенежских воинов. Византийские стратеги не раз и не два попадались на эту удочку, расплачиваясь тяжелыми потерями. К примеру, в кровавой сече при Доростоле в 971 году, где киевский князь Святослав Игоревич бросил в бой печенежских союзников, их притворное бегство едва не обернулось полным разгромом для византийского авангарда.
Засады были еще одним излюбленным блюдом в их тактическом меню. Печенеги с непревзойденным искусством использовали складки местности, овраги, камышовые заросли и лесные опушки для невидимого размещения своих отрядов. Они могли сутками, затаив дыхание, выжидать, пока враг не подставится, и затем, как черт из табакерки, атаковать с нескольких направлений разом, сея панику и сумятицу. Особенно лютовали они в ночных вылазках на вражеские станы и обозы. Бесшумно подкравшись под покровом ночной мглы, они обращали в пепел шатры, угоняли табуны лошадей и безжалостно вырезали сонных воинов, прежде чем те успевали схватиться за оружие и дать отпор.
При столкновении с крупными, хорошо организованными армиями печенеги всячески чурались генерального сражения «грудь на грудь». Вместо этого они предпочитали тактику «тысячи булавочных уколов», беспрестанно дергая противника мелкими налетами, рвя его коммуникации, истребляя фуражиров и отсекая от спасительных источников воды. Их задача-максимум – измочалить врага, сломить его боевой дух и принудить к отступлению либо заставить принять бой на заведомо проигрышных для него условиях. Если же неприятель оказывался слишком крепким орешком, печенеги, не мудрствуя лукаво, попросту растворялись в безбрежных степях, уводя с собой несметные стада и предавая огню траву, оставляя супостату лишь обугленную, безжизненную пустыню. Эта тактика «выжженной земли» была дьявольски эффективна против армий, целиком и полностью зависевших от подножного корма.
Осадное ремесло у печенегов хромало на обе ноги. Не имея ни осадных орудий, ни сноровки для штурма каменных твердынь, они крайне неохотно пытались брать крепости нахрапом. Вместо этого они склонялись к изнурительной блокаде, уповая измором принудить гарнизон выкинуть белый флаг, или же пробовали овладеть городом лукавством, используя перебежчиков или фактор внезапности. Однако чаще всего, наткнувшись на добротно укрепленный пункт, печенеги, недолго думая, грабили окрестности дочиста и уносили ноги, не желая размениваться на бесперспективную осаду. Русские летописцы оставили немало красочных свидетельств о том, как печенеги «приидоша и сташа около града», да так и не солоно хлебавши убирались восвояси. К примеру, знаменитая осада Киева в 968 году, когда неугомонный князь Святослав витал где-то на Дунае, едва не завершилась падением стольного града от голодухи, но печенеги так и не отважились на генеральный штурм и ретировались при первой же весточке о приближении воеводы Претича.
В стратегическом плане печенеги были типичными степными корсарами. Их главной страстью и целью был захват ясыря – скота, дорогих побрякушек, пленников, которых потом с выгодой сбывали на невольничьих толкучках Крыма или Востока. Они не горели желанием завоевывать и удерживать чужие земли, предпочитая безраздельно властвовать в степных океанах, служивших им и домом, и кормушкой. Однако их разбойничьи вылазки имели далеко идущие политические последствия, обескровливая соседние державы, парализуя торговые артерии (к примеру, хрестоматийный путь «из варяг в греки» то и дело попадал под их горячую руку в районе днепровских порогов) и вынуждая тратить несметные сокровища на латание пограничных дыр.
Печенеги также с большой охотой встревали в политические игрища своих соседей, подряжаясь то на службу Византии супротив Руси или Болгарии, то становясь на сторону русских князей в их бесконечных междоусобных разборках. Их военная мощь была той гирей, что могла склонить чашу весов в региональной политике, и многие венценосцы почитали за благо заручиться их сабельной поддержкой. Константин Багрянородный без обиняков советовал византийским самодержцам блюсти мир с печенегами, ибо «когда император ромеев находится в мире с пачинакитами, ни росы, ни турки [венгры] не могут нападать на державу ромейскую по вражде». Это как нельзя лучше иллюстрирует стратегическую весомость печенежской орды в хитросплетениях международных отношений той бурной эпохи. Их поразительная способность молниеносно перебрасывать внушительные силы на громадные расстояния делала их одновременно и крайне опасными врагами, и бесценными союзниками.
Конь печенега – крылья степного воина
В быту и в ратном деле печенега конь занимал совершенно исключительное, почти священное место. Это был не просто живой транспорт или орудие боя, а преданнейший камрад, символ безудержной свободы и сама квинтэссенция кочевого мироустройства. «Печенег без коня – что сокол без крыльев», – наверняка гласила их степная мудрость, и это была истина в последней инстанции. С младых ногтей мальчишки впитывали искусство верховой езды, которое для них было столь же органично, как дыхание для людей оседлых культур. К возмужанию каждый печенег превращался в непревзойденного джигита, способного вытворять на коне самые головокружительные фортели.
Печенежские аргамаки принадлежали к выносливой степной породе – невысокие (в среднем 130-140 см в холке, этакие степные крепыши), но поразительно неутомимые, спартански неприхотливые к корму и условиям содержания, способные без устали совершать броски по пересеченной местности в любую пору года. Они стоически переносили и летний зной, и трескучие зимние морозы, мастерски умели тебеневать – выкапывать корм из-под глубокого снега. Густая, лохматая шерсть служила им надежной защитой от любой непогоды. Эти бесценные качества делали их идеальными скакунами для нужд летучего кочевого воинства. Хотя они, быть может, и уступали в росте и стати холеным рыцарским дестриэ или могучим византийским боевым коням, их юркость и способность мгновенно восстанавливать силы давали печенежской коннице неоспоримые тактические козыри. По прикидкам, печенежский всадник мог за сутки отмахать до 100-120 километров, и так несколько дней кряду – результат, о котором большинство европейских армий того времени не могло и мечтать.
Каждый воин-печенег держал, как правило, нескольких коней – одного боевого, самого сильного и резвого, и пару-тройку заводных, или походных, что использовались для перевозки нехитрой поклажи и для смены под взмыленным боевым товарищем. Это позволяло поддерживать сумасшедший темп марша и всегда иметь под рукой свежих, полных сил скакунов для грядущей схватки. Холить и лелеять коней было первейшим долгом и святой обязанностью воина. Их регулярно вычесывали, следили за каждым копытцем, подбирали самый сочный корм. Потеря коня в бою или в дальнем походе была для печенега ударом под дых, зачастую равносильным собственной гибели.
Джигитовка у печенегов граничила с цирковым искусством. Они могли на полном карьере, словно заправские акробаты, стрелять из лука во все стороны, рубиться саблей до седьмого пота, метать копья, уворачиваться от вражеских клинков, свешиваясь набок или даже проскальзывая под брюхо своего скакуна. В ходу был и такой трюк: всадник, прикинувшись убитым или тяжело раненным, мешком падал с лошади, а затем, когда доверчивый супостат приближался, молнией вскакивал и поражал его наповал. Лошади были вышколены и приучены к грохоту битвы, лязгу оружия и запаху крови; они безбоязненно врезались в самую гущу сражения и сами не дураки были покусать и потоптать копытами вражеских коней и пехотинцев.
Конское убранство, как уже отмечалось, было легким и донельзя практичным. Седла с высоченными луками обеспечивали каменную посадку, а стремена давали возможность уверенно стоять на ногах при исполнении замысловатых боевых финтов. Уздечки с железными или костяными мундштуками гарантировали отточенный контроль над лошадью. Нередко конскую амуницию богато расшивали различными бляшками, игривыми подвесками и цветастыми кистями, которые служили не только для услады глаз, но и, возможно, несли в себе сакральный смысл, оберегая коня и седока от злых чар. Археологические раскопки печенежских курганов щедро делятся с нами россыпями деталей конской упряжи, что лишний раз подчеркивает ее запредельную важность.
Лошадь была не только боевым побратимом, но и неиссякаемым источником пропитания (конина и хмельной кумыс составляли львиную долю рациона кочевников), сырьем для одежды и всяческой утвари (из шкур и сухожилий плели ремни, арканы, натягивали тетиву на луки). Даже золотистый конский навоз шел в дело – как бесценное топливо в стылой, безлесой степи. Так, вся жизнь печенега была намертво сплетена с его четвероногим другом. Богатство и вес человека в обществе зачастую измерялись поголовьем принадлежавших ему скакунов.
В ратной стратегии печенегов конь был не просто средством доставки воина на поле брани, а полноправным, активным участником кровавой драмы. Слаженность, помноженная на интуитивное взаимопонимание всадника и коня, была альфой и омегой успеха. Печенежская конница, подобно живому, дышащему организму, накатывала на врага стальной волной, рассыпалась серебряными брызгами и собиралась вновь, нанося выверенные и смертельные уколы. Именно это абсолютное превосходство в коннице, зиждившееся на уникальных дарованиях степных лошадей и запредельном искусстве верховой езды, позволяло печенегам на протяжении двух столетий безраздельно хозяйничать в причерноморских степях и держать в ежовых рукавицах своих могущественных соседей. Их военная мощь напрямую коррелировала с состоянием их бесчисленных табунов. Любой массовый падеж скота от бескормицы (лютого джута) или повальных эпидемий мог в одночасье подкосить их боеспособность, что, по всей видимости, и стало одной из главных пружин их последующего ослабления и неминуемого заката.
Печенеги в огне сражений: от набегов до решающих битв
Летопись печенегов – это бесконечная вереница войн, хищнических набегов и виртуозного лавирования в мутных водах восточноевропейской политики. Их кипучая военная активность оставила глубокий, кровоточащий след в судьбах многих народов и держав. С момента своего эффектного появления в причерноморских степях на исходе IX века, бесцеремонно вытурив оттуда венгров, печенеги немедленно и громогласно заявили о себе как о силе, с которой придется считаться.
Одной из первых масштабных заварух с участием печенегов стала их беспощадная война с Хазарским каганатом. Измотанные внутренними распрями и неослабевающим давлением других кочевых орд, хазары не сумели оказать печенегам достойного отпора. К началу X столетия печенеги уже железной рукой контролировали необъятные территории между Доном и Дунаем, наглухо отрезав Хазарию от ее лакомых крымских владений и перекрыв кислород важнейшим торговым артериям.
Взаимоотношения печенегов с Византийской империей напоминали качели: сложные и донельзя многогранные. Ромейская империя то отчаянно сражалась с ними, отражая их подобные саранче набеги на цветущие балканские провинции, то хитроумно использовала их в качестве наемной сабли против своих заклятых врагов – болгар, венгров, русов. Уже поминавшийся нами император Константин Багрянородный, видя в печенегах ключевую гирю на весах северных рубежей, настоятельно советовал блюсти с ними худой мир, умасливать дарами и натравливать на Русь и венгров. Он же подмечал и завидную предусмотрительность степняков: выступая в поход, те неизменно оставляли часть воинов для прикрытия своих кочевий и домочадцев. Эта немаловажная деталь показывает, что даже в пылу крупных кампаний печенеги не теряли головы и помнили об обороне собственных тылов.
Особенно искрили отношения печенегов с Древнерусским государством. Их кочевья, словно кость в горле, перекрывали для Руси жизненно важный торговый путь «из варяг в греки» в его низовьях, особенно в кишащем опасностями районе днепровских порогов. Печенеги с завидной регулярностью куролесили на купеческих караванах и русских дружинах, дерзавших следовать этим путем. Русские летописи буквально пестрят душераздирающими упоминаниями о печенежских разбоях. В 920 году, как свидетельствует «Повесть временных лет», князь Игорь Рюрикович впервые скрестил мечи с печенегами. В 968 году они мертвой хваткой обложили Киев, нагло воспользовавшись отсутствием князя Святослава Игоревича. Стольный град спасло лишь форменное чудо да солдатская смекалка воеводы Претича, который с горсткой храбрецов умудрился обвести печенегов вокруг пальца, выдав свой отряд за авангард возвращающегося Святослава. Сам же грозный Святослав, возвращаясь из своего прославленного болгарского похода в 972 году, сложил буйную голову от печенежской сабли у тех самых днепровских порогов. Предание гласит, что печенежский князь Куря, этакий степной гурман, повелел сделать из черепа Святослава драгоценную чашу, окованную червонным золотом, и с наслаждением потягивал из нее хмельное на пирах, смакуя триумф над поверженным исполином.
Однако не стоит мазать отношения Руси с печенегами одной лишь черной краской вражды. Русские князья, те еще политики, нередко ангажировали печенежские отряды для своих бесконечных междоусобных «выяснений отношений». К примеру, князь Ярополк Святославич не побрезговал натравить печенегов на своего кровного брата Олега. Владимир Святославич, будущий Креститель всея Руси, также не раз и не два рубился с печенегами, возводя на южных рубежах Руси целые фортификационные гирлянды и оборонительные валы («Змиевы валы») для острастки их неуемных набегов. Тем не менее, и сей благоверный князь не гнушался прибегать к их помощи в своих разборках с Волжской Булгарией.
Кульминацией русско-печенежского противостояния, его кровавым апофеозом, стала осада Киева степняками в 1036 году. Князь Ярослав, прозванный Мудрым, в ту пору отсиживался в далеком Новгороде. Печенеги, «несметной саранчой», взяли город в плотное кольцо. Изнемогающие киевляне снарядили отчаянного гонца к Ярославу со слезной мольбой о спасении. Князь, не мешкая, собрал разношерстную рать из варяжских наемников и славянских ополченцев и вихрем понесся на выручку. Решающая баталия разыгралась на ратном поле прямо под стенами Киева. «И бысть сеча зла, и одоле Ярослав к вечеру едва», – скорбно живописует летописец. Печенеги были разбиты наголову и, поджав хвосты, обратились в паническое бегство. Эта победа имела поистине тектоническое значение: она поставила жирную точку в истории крупных печенежских вторжений на Русь и ознаменовала начало неотвратимого заката печенежской орды. «И погибоша от меча, а друзии потопоша в Сетомли и в иных реках, и тако избави Бог Русскую землю от поганых», – с плохо скрываемым облегчением заключает древний книжник. Место той судьбоносной битвы было столь священно, что Ярослав позже повелел воздвигнуть там величественный собор Святой Софии – как нетленный символ триумфа христианства над дремучим язычеством и Руси над Дикой Степью. По некоторым прикидкам, в той мясорубке под Киевом могло участвовать до 20-30 тысяч печенежских сабель, что красноречиво свидетельствует о чудовищном масштабе их последней отчаянной мобилизации.
После киевского разгрома уцелевшие остатки печенегов откочевали на запад, к туманным берегам Дуная, где еще некоторое время продолжали досаждать Византии и Венгрии своими разбойничьими вылазками. В 1091 году объединенные рати византийцев и половцев (куманов), этих новых хищников, пришедших на смену печенегам в причерноморских степях, учинили печенегам форменный разгром и кровавую баню в битве при Левунионе. Византийская принцесса и даровитый историк Анна Комнина, очевидица тех событий, живописует эту бойню с содроганием: «Можно было видеть зрелище из ряда вон выходящее: целый народ, исчислявшийся не десятками тысяч, а превосходивший всякое воображение, с женами и детьми, был изничтожен в один-единственный день». Это трагическое событие фактически вычеркнуло печенегов с политической карты Европы как самостоятельную, зубастую силу.
Жалкие остатки некогда грозных печенегов были либо поглощены и ассимилированы другими кочевыми народами (в первую очередь, теми же половцами и торками), либо растворились на землях Византии и Венгрии, где их потомки еще долго служили в пограничной страже, охраняя покой своих вчерашних врагов. Память о них, словно степной мираж, сохранилась в названиях рек и городов (к примеру, колоритный город Печ в Венгрии), в звучных фамилиях и, разумеется, на пыльных страницах древних хроник, где они навеки запечатлены как неукротимые, яростные сыны степей, на протяжении двух столетий державшие в трепете и напряжении всю Восточную Европу. Их самобытное военное искусство, построенное на бешеной мобильности, виртуозном владении луком и тактике изматывания врага до полного изнеможения, оказало колоссальное влияние на эволюцию военного дела у их соседей, по сути, заставив тех изобретать все новые и новые противоядия от этой жгучей степной угрозы.