Иван Петрович, человек, чей последний вздох был скорее шипением старой шины, чем торжественным прощанием с миром, обнаружил себя в странном месте.
Это не было ни облаками с арфами, ни огненными ямами с вилами и котлами. Всё вокруг напоминало очень, очень чистый и очень, очень просторный операционный зал, освещённый неземным светом, который, тем не менее, не слепил.
Посреди зала стоял стол, а на столе – нечто, что Иван Петрович смутно опознал как полиграф. Только не обычный. Этот был размером с небольшой автомобиль, весь из мерцающего обсидиана и золота, с бесчисленными циферблатами, мигающими рунами и тончайшими сияющими проводами, заканчивающимися чем-то вроде присосок, которые выглядели подозрительно знакомо.
Рядом с полиграфом, по обе стороны стола, стояли двое.
Справа – высокий, статный мужчина в сияющих доспехах, от которого исходила аура благочестия и легкой усталости. Его лицо было строго, но глаза выражали вселенскую мудрость и, возможно, лёгкое раздражение.
Это был Архангел Михаил.
Слева – фигура, от которой веяло прохладой и иронией. Он был одет в тёмно-бордовые одежды, словно сотканные из тени и вина, а его лицо, хоть и красивое, было искажено постоянной, ехидной усмешкой. Его рога были небольшими, но идеально закрученными, а хвост с кисточкой лениво покачивался за спиной.
А это был демон Азазель.
Иван Петрович кашлянул – по привычке, хотя дышать ему было, в общем-то, нечем.
— Добро пожаловать, Иван Петрович, — произнёс Михаил голосом, похожим на звон тысяч колоколов, но при этом удивительно обыденным. — Мы ждали Вас.
— Ждали? — пробормотал Иван Петрович. — А где это я? И что это за... устройство?
— Это Полиграф Судного Дня, — с лёгким, почти незаметным вздохом пояснил Михаил. — И Вы находитесь на пороге... ну, скажем так, окончательного распределения.
Азазель хмыкнул, его усмешка стала шире.
— Или, как мы это называем, проверки на вшивость. Все твои хорошие и плохие делишки, Петрович, будут проверены на абсолютную истинность. Никаких лазеек, никаких оправданий.
— Но... зачем? — Иван Петрович почувствовал лёгкую панику.
Его жизнь была, мягко говоря, не идеальной.
— Затем, — Азазель ткнул когтистым пальцем в сторону полиграфа, — что ложь — это основа многих грехов, а истина — фундамент добродетели. Мы должны знать, что было в твоей жизни истинно, а что лишь самообман.
Михаил кивнул.
— Именно. Итак, Иван Петрович, прошу, присядьте.
Иван Петрович неохотно сел на предложенный стул.
Михаил прикрепил к его вискам, запястьям и даже к большому пальцу ноги те самые присоски. Они были тёплыми и приятно вибрировали. Полиграф ожил, зажужжал, и руны на нём вспыхнули ярче.
— Начнём с хороших дел, — произнёс архангел. — Иван Петрович, расскажите нам о том, как Вы пожертвовали крупную сумму на благотворительность в 2017 году.
Иван Петрович просиял.
Вот оно!
Его козырь!
— О, это было так! Я тогда получил премию, и сердце мне подсказало... Не мог я пройти мимо страданий детей! Отдал им целых пять тысяч рублей! Совершенно бескорыстно!
Михаил записывал что-то в своём светящемся планшете. Азазель лишь прищурился.
Полиграф зажужжал, циферблаты завертелись, и на центральном экране вспыхнул красный символ. Из динамиков раздался громкий, издевательский звук, напоминающий кряканье утки.
Иван Петрович подпрыгнул.
— Что это?!
Азазель расхохотался, его смех был похож на хруст сухих листьев.
— Бескорыстно, говоришь? Полиграф не согласен. Он показывает, что эти пять тысяч ты пожертвовал исключительно для того, чтобы получить налоговый вычет, и чтобы в местной газете написали о твоей «щедрости». А ещё ты надеялся, что соседка, которая тебе нравилась, прочитает об этом.
Иван Петрович покраснел.
— Ну... это было... отчасти. Но ведь дети-то получили деньги!
— Получили, — спокойно подтвердил Михаил. — Но ваше намерение не было чистым. Ложь.
— Черт возьми, — пробормотал Иван Петрович.
— Мы бы предпочли, чтобы вы воздерживались от таких выражений, — заметил Михаил.
— А то мы Вас досрочно туда и отправим - ухмыльнулся Азазель и продолжил. - Ладно. Теперь о плохом. Иван Петрович, признайтесь: Вы когда-нибудь воровали?
Иван Петрович замялся.
— Ну... по мелочи, может быть. Карандаши из офиса? Скрепки? Но это же не считается! Все так делают!
Полиграф снова зажужжал, но на этот раз символ на экране остался зелёным.
— Истина, — произнес Михаил. — Он действительно считает, что это не считается.
Азазель закатил глаза.
— Не об этом речь, Петрович. Мы о чем-то более существенном. Например, в 2005 году, когда вы работали завскладом. Пропало 200 килограммов гречки.
Иван Петрович побледнел.
— Это... это ошибка! Я ничего не брал! Это была инвентаризационная ошибка!
Полиграф завизжал, как загнанная свинья, и на экране замигал огромный красный восклицательный знак.
— Ложь! — выкрикнул Азазель с ликованием. — Ты продал её на чёрном рынке, а деньги пропил с друзьями!
— Но это было давно! — залепетал Иван Петрович. — Я же потом раскаялся!
— Раскаялся? — Михаил поднял бровь. — Или просто забыл, пока мы не напомнили?
Полиграф снова крякнул.
Проверка продолжалась. Иван Петрович пытался выставить свои сомнительные поступки в лучшем свете, а хорошие – в героическом.
Но полиграф был беспощаден.
Его «помощь» старушке перейти дорогу на деле оказалась лишь попыткой произвести впечатление на проходящую мимо девушку.
Его «честное» признание в ошибке на работе, на самом деле было тщательно спланированным манёвром, чтобы подставить коллегу.
Его «любовь» к животным ограничивалась лишь просмотром видео с котиками в интернете. На деле он однажды пнул бездомную собаку, которая слишком громко лаяла под окном. Полиграф даже воспроизвел звук «тяф!»
Иван Петрович сидел, ссутулившись, чувствуя себя абсолютно голым. Его жизнь, казавшаяся ему такой... ну, обычной, оказалась сплошным клубком мелких хитростей, эгоизма и самообмана.
Михаил выглядел всё более утомлённым, а Азазель — всё более довольным.
— Итого, — подвёл итог Михаил, пробегая глазами по светящемуся планшету. — Чистых добрых дел – ноль. Чистых злых дел – бесчисленное множество, от мелкого до весьма крупного. Иван Петрович, боюсь, ваш путь лежит...
— В Ад, — закончил Азазель, потирая руки. — У нас там как раз ремонт в седьмом круге, нужны рабочие руки.
Иван Петрович поднял голову, в его глазах блеснуло отчаяние.
— Но... неужели во мне совсем нет ничего хорошего?! Ничего искреннего?!
Михаил задумался.
— Полиграф показывает лишь правду о ваших поступках и намерениях. А они, увы...
— Подождите! — выкрикнул Иван Петрович. — Есть одна вещь! Одна-единственная!
Азазель и Михаил синхронно посмотрели на него. Полиграф замер в ожидании.
— Хорошо, — сказал Михаил. — Говорите. Но помните: абсолютная истина.
Иван Петрович глубоко вздохнул.
— Я... я никогда не любил овсянку. Никогда. Ни в детстве, ни в старости. И я всегда говорил, что она невкусная, даже когда мама заставляла меня её есть. И я всегда мечтал, чтобы она исчезла с лица земли! И это чистая, абсолютная правда!
Михаил и Азазель переглянулись, озадаченные. Это было так обыденно. И так искренне.
Полиграф Судного Дня загудел. Он загудел не так, как раньше. Не крякал, не визжал. Он издавал низкий, пульсирующий звук, похожий на пение тысячи монахов, смешанное с гулом космического корабля на взлёте.
Циферблаты закружились с невообразимой скоростью. Руны на его корпусе вспыхнули не красным или зелёным, а всеми цветами радуги одновременно. И на центральном экране появилось не «истина» или «ложь», а одно-единственное слово, написанное древними, мерцающими символами:
«НЕОБЪЯСНИМО»
Затем полиграф издал звук, похожий на глубокий, удовлетворённый вздох, и замер, погасив все огни.
Михаил и Азазель ошеломленно смотрели на аппарат, потом друг на друга, потом на Ивана Петровича.
— Необъяснимо? — пробормотал Азазель. — Что это значит? Я никогда не видел такого!
— И я, — признался Михаил, нахмурившись. — Его абсолютная, чистейшая нелюбовь к овсянке... это оказалось настолько истинным, настолько свободным от каких-либо скрытых мотивов, настолько фундаментальным для его личности, что система не смогла это категоризировать. Это не добро и не зло. Это просто истина. Чистая.
Иван Петрович, почувствовав лёгкое головокружение, робко спросил:
— Так что, мне теперь куда?
Михаил и Азазель пожали плечами.
— Понятия не имею, — сказал Азазель. — Нас не учили, что делать с «необъяснимыми». В аду точно нет места для тех, кто так искренне ненавидит овсянку. У нас там, между прочим, на завтрак часто её подают.
— В Раю тоже, — добавил Михаил с легким содроганием. — У нас там вообще много злаков.
Внезапно, прямо посреди зала, открылся портал. Он не был ни огненным, ни сияющим, а скорее... пахнул свежескошенной травой и старыми книгами. Из портала показалась рука, протягивающая миску. В миске лежали горячие, румяные пирожки с капустой.
Иван Петрович почувствовал восхитительный аромат.
— Иван Петрович, — произнёс голос из портала, мягкий и теплый, — мы давно искали кого-то, кто способен на такую чистую, неподдельную нелюбовь к овсянке. У нас тут отдельное измерение для тех, кто живет по принципу «лучше умереть, чем это есть». Здесь нет овсянки, но есть всё остальное.
Глаза Ивана Петровича расширились. Он осторожно взял миску. Пирожки были идеальны.
— Это... это Рай? — прошептал он.
— Нет, — раздался голос из портала. — Это Нейтральная Зона Абсолютной Искренности. Добро пожаловать.
Иван Петрович, недолго думая, шагнул в портал, крепко прижимая к себе миску с пирожками. Портал закрылся, оставив Михаила и Азазеля в абсолютной тишине.
— Ну, что ж, — пробормотал Азазель, почесывая рог. — Это было... неожиданно. Пожалуй, мне стоит обновить базу данных. И, возможно, попробовать пирожки с капустой.
Михаил лишь покачал головой. — Кажется, нам предстоит долгий разговор с Главным Архивариусом. И, возможно, пересмотр протоколов. Кто бы мог подумать, что ненависть к овсянке – это ключ к совершенно новому виду загробной жизни?
Полиграф Судного Дня молчал. Но где-то в глубине его обсидианового сердца, казалось, тлела крошечная, необъяснимая искорка, которая, возможно, означала лёгкую улыбку.
А Вы любите овсянку? Или нет и попадёте в зону Абсолютной Искренности? 😂
Если Вам понравилось, пожалуйста, ставьте лайк, подписывайтесь и оставляйте комментарии. Буду рада услышать Ваше мнение. 😊
Спасибо за прочтение ❤️
Предыдущий рассказ ⬇️
Другие рассказы ⬇️