Элеонора не любила, когда ее называли «Эля». Это имя — мягкое, податливое — никак не вязалось с ее характером. Но муж, Кирилл, почему-то упорно сокращал ее имя, словно пытался этим уменьшить саму Элеонору, сделать ее проще, доступнее.
— Эль, я же не со зла, — привычно отбивался Кирилл, когда она в очередной раз указывала ему на эту оплошность. — Привычка.
— Привычки меняются, — отвечала она, встряхивая стрижеными волосами, окрашенными в холодный пепельный оттенок.
Квартиру на Садвой она действительно купила до свадьбы. Сорок восемь квадратных метров с видом на тихий сквер, где летом цвела сирень, а осенью золотились клёны. Она выбрала планировку сама, заказала мебель у знакомого краснодеревщика, подобрала каждую деталь интерьера. Это было ее пространство, построенное по ее правилам.
— Квартиру я купила до свадьбы, так что рот на нее не разевай, она моя, — осадила мужа Элеонора в первый же день их семейной жизни, когда тот попытался повесить в гостиной свою коллекцию виниловых пластинок.
Кирилл тогда только растерянно улыбнулся. В его семье не было принято так разговаривать, но это была одна из причин, почему его и тянуло к Элеоноре — она была другой, непредсказуемой, сильной. Он промолчал, отнес пластинки в шкаф. В глубине души надеялся, что со временем все утрясется.
А со временем стало только хуже.
В тот вечер в их квартире должны были впервые собраться гости. Элеонора планировала ужин неделю — составляла меню, покупала продукты, расставляла новый сервиз.
— Ты уверена, что Марков подходит под формат? — осторожно спросил Кирилл, просматривая список приглашенных. — Он ведь...
— Директор филиала, от которого зависит моё продвижение, — отрезала Элеонора. — А то, что он при этом ещё и твой бывший однокурсник — просто удачное совпадение.
Кирилл подавил вздох. Гостей подбирали явно не ради приятного вечера, а для выстраивания нужных связей. Элеонора была великолепным стратегом, но иногда ему казалось, что в ее жизни нет места спонтанности.
— Я тут подумал... может, мама тоже зайдет? — Кирилл знал, что рискует, но все же спросил. — Она давно не видела квартиру после ремонта.
Элеонора замерла, держа в руках фарфоровое блюдо:
— Нет.
— Но почему? Она ведь...
— Твоя мать не умеет держать язык за зубами. А сегодня важный вечер, — Элеонора расставляла тарелки с точностью снайпера. — Мне не нужны ее комментарии о том, что занавески подобраны неправильно или что стол слишком маленький.
Кирилл промолчал. Он знал, что Элеонора права — его мать действительно любила делать замечания. Но он также знал, что за этими замечаниями скрывалось желание быть частью их жизни, принадлежать к семье.
Раздался звонок в дверь — первые гости.
— Мы не закончили, — сказал Кирилл.
— Закончили, — Элеонора поправила идеально сидящее платье. — Иди открывай.
Кирилл понял, что ужин идет не так, когда заметил, как Марков в третий раз за вечер наполняет бокал. Глаза Антона поблескивали тем особым азартом, который появлялся у него в студенческие годы перед тем, как он ввязывался в очередную авантюру.
— А знаете, я ведь Кирюху с первого курса знаю, — разомлевший от вина Марков обвел взглядом стол. — Такой был тихоня! Вечно с книжкой. Все думали — вырастет зануда. А он, смотрите, какую красавицу отхватил!
Элеонора натянуто улыбнулась, пнув под столом Кирилла, чтобы тот перевел тему.
— Антон недавно получил премию за лучший региональный проект, — начал Кирилл, но Марков отмахнулся:
— Да брось ты эту официальщину! Мы же не на совещании. Лучше расскажи, как ты Элеонору завоевал. Помнится, в универе ты был не особо удачлив с девушками.
Кто-то из гостей хмыкнул. Элеонора побледнела.
— Может, это я его завоевала, — сказала она ровным голосом. — Увидела перспективного мужчину и решила не упускать.
— О, так вот как это было! — Марков засмеялся слишком громко. — А я-то думал, у вас любовь до гроба и все такое.
— Иногда практичность важнее романтики, — парировала Элеонора. — Верно, Антон Сергеевич? Ведь вы тоже не просто так пригласили в свою команду именно выпускников МГИМО, а не какого-нибудь регионального вуза?
Улыбка Маркова стала напряженной.
— Туше, — кивнул он. — Но знаете, Элеонора Викторовна, иногда нужно позволять себе немного... человечности. Вы согласны?
Вопрос повис в воздухе. Кирилл видел, как напряглись плечи жены.
— Человечность — роскошь для тех, кто может себе позволить промахи, — наконец ответила она. — Не у всех есть такая подушка безопасности, как у вас, Антон Сергеевич. Некоторым приходится быть безупречными.
— Что ж, — Марков поднял бокал, — за безупречность тогда!
Кирилл видел, что за этим тостом скрывается нечто большее, чем простая вежливость. Это было предупреждение.
После ухода гостей Элеонора долго молчала, собирая посуду. Когда Кирилл попытался помочь, она только покачала головой:
— Не трогай. Я сама.
— Эля...
— Элеонора.
— Элеонора, это не конец света. Марков просто немного перебрал.
— Он не просто перебрал, — она со стуком поставила стопку тарелок в мойку. — Он меня оценивал. И решал, стоит ли давать мне проект.
— Ты преувеличиваешь. Он мой друг...
— Он не твой друг, — отрезала Элеонора. — Он никому не друг. Он человек, который держит в руках нити. И если ты этого не понимаешь, значит, все эти годы учебы прошли зря.
Кирилл смотрел на жену и не узнавал ее — словно маска, которую она носила при других, приросла к коже.
— Знаешь, иногда мне кажется, что ты забываешь: мы женаты. Мы должны быть командой.
Элеонора подняла на него усталый взгляд:
— Команда? Кирилл, я всю жизнь сама. С шестнадцати лет, когда отец ушел, а мать запила. Я сама поступила в институт, сама нашла работу, сама купила эту квартиру. Команда — это красивое слово из мотивационных книжек.
Она вытерла руки полотенцем и вышла из кухни, оставив его одного среди грязной посуды и недопитого вина.
Вопреки опасениям Элеоноры, Марков все-таки дал ей проект. Масштабный, сложный, с серьезным бюджетом. Именно то, о чем она мечтала.
— Я даю тебе карт-бланш, — сказал он на совещании. — Потому что, знаешь ли, ценю людей, которые понимают важность... как ты сказала? Безупречности.
Следующие две недели Элеонора практически жила на работе. Приходила домой далеко за полночь, падала в постель, а в шесть утра уже была на ногах. Кирилл пытался поговорить с ней, но она отмахивалась:
— Не сейчас. Это мой шанс.
Однажды вечером он пришел к ней в офис — принес ужин в контейнерах, термос с чаем. Увидев его в дверях, Элеонора нахмурилась:
— Что ты здесь делаешь?
— Подумал, что ты голодна, — Кирилл поставил пакет на край стола, заваленного бумагами.
— Я заказала доставку.
— Отменишь.
Он принялся раскладывать еду, чувствуя на себе взгляд жены. Наконец она вздохнула и отложила ручку.
— Пятнадцать минут, не больше.
Они ели в тишине, нарушаемой только гудением компьютера и далеким шумом ночного города за окном. Кирилл наблюдал за Элеонорой — как методично она жевала, как аккуратно промокала губы салфеткой. Даже в такие моменты она не позволяла себе расслабиться.
— Как проект? — спросил он, когда молчание стало невыносимым.
— Сложно, — Элеонора впервые за вечер по-настоящему посмотрела на него. — Марков поставил практически невыполнимые сроки. Думаю, он хочет увидеть, сломаюсь я или нет.
— А ты сломаешься?
— Нет.
Кирилл улыбнулся:
— Я так и думал. Знаешь, я всегда восхищался твоей силой.
Элеонора на мгновение замерла, затем покачала головой:
— Это не сила. Это выживание.
Она хотела добавить что-то еще, но телефон на столе завибрировал. Взглянув на экран, Элеонора резко выпрямилась:
— Мне нужно ответить.
Кирилл кивнул и начал собирать остатки ужина. Он уже был у двери, когда услышал, как изменился голос жены — стал мягче, ниже.
— Да, Антон Сергеевич... Конечно... Если вам удобно в это время...
Кирилл тихо закрыл за собой дверь.
Утром в субботу раздался звонок. Элеонора, впервые за две недели выспавшаяся и отдохнувшая, нехотя потянулась к телефону.
— Мама заболела, — голос Кирилла звучал глухо. — Я еду к ней.
— Что с ней? — Элеонора села на кровати.
— Сердце. Врач сказал, ничего страшного, но нужен уход. Я побуду там несколько дней.
Элеонора помолчала. Она не любила мать Кирилла — слишком традиционную, слишком навязчивую, с бесконечными разговорами о внуках и семейных ценностях. Но сейчас что-то кольнуло в груди.
— Может, ей лучше в больницу?
— Она отказывается. Ты же знаешь маму.
Знала ли? Они виделись от силы раз в месяц, и то мельком.
— Ладно, — сказала Элеонора. — Держи меня в курсе.
— Конечно.
Она услышала, как щелкнул замок входной двери. Кирилл ушел.
Странное чувство охватило Элеонору — словно что-то важное ускользало сквозь пальцы. Это было непривычно. Обычно она контролировала все — свои эмоции, свою работу, свою жизнь. Но сейчас ощущала, как рушится какая-то внутренняя конструкция.
Она встала, натянула спортивные штаны, футболку и вышла на пробежку — впервые за месяц. Бежала долго, не разбирая дороги, пока не оказалась у парка, где часто гуляла в детстве. Тогда это казалось другим миром — зеленым, спокойным, безопасным. Местом, где можно было спрятаться от пьяных криков матери и гнетущей пустоты, оставшейся после ухода отца.
Она опустилась на скамейку, тяжело дыша. Мимо шла женщина с ребенком — мальчик лет пяти, в желтой футболке с динозавром. Он что-то увлеченно рассказывал, размахивая руками, а женщина слушала с таким вниманием, словно от этого рассказа зависела судьба мира.
Элеонора отвернулась. Ее никто никогда так не слушал.
Вернувшись домой, она впервые осмотрела квартиру глазами постороннего. Идеальная планировка, безупречный интерьер... и ни одной детали, которая говорила бы о том, что здесь живет Кирилл. Его вещи были аккуратно спрятаны в шкафах, его книги стояли ровными рядами на полках в кабинете, его пластинки так и остались в коробках.
Она открыла шкаф в спальне — половина которого принадлежала мужу. Рубашки висели по цветам, брюки отглажены, свитера сложены стопкой. Элеонора коснулась одного из них — серого, с потертыми локтями. Кирилл носил его дома, когда никуда не нужно было идти. В нем он выглядел моложе, беззащитнее.
Она закрыла шкаф и вышла из спальни.
Кирилл вернулся через три дня. Элеонора сидела в гостиной с ноутбуком, когда услышала, как открывается дверь.
— Как мама? — спросила она, не отрываясь от экрана.
— Лучше, — Кирилл прошел на кухню, налил воды. — Врач сказал, нужно наблюдаться, но кризис миновал.
— Хорошо.
Он опустился в кресло напротив нее, и Элеонора наконец подняла глаза. Кирилл выглядел усталым — щетина на подбородке, круги под глазами, волосы примяты с одной стороны, будто он спал в неудобной позе.
— Я подумал кое о чем, — сказал он, вертя в руках стакан. — Точнее, решил.
Элеонора закрыла ноутбук.
— И?
— Я съезжаю.
Два слова, брошенные так просто, словно речь шла о погоде. Элеонора почувствовала, как холодеет внутри.
— Куда?
— Пока к маме. Потом найду что-нибудь.
— Почему?
Кирилл горько усмехнулся:
— А ты не знаешь?
— Мы можем поговорить об этом, — Элеонора сама удивилась своим словам. Обычно она не предлагала говорить — она принимала решения.
— Я пытался, Элеонора. Три года пытался. Но ты... — он покачал головой. — Ты построила вокруг себя стену. И в этой стене нет двери для меня.
— Это неправда.
— Нет? — Кирилл поставил стакан на стол. — Тогда скажи, что ты знаешь обо мне? Не о моих привычках или расписании. Обо мне.
Элеонора растерялась. Она знала, что Кирилл любит кофе без сахара, что он аллергик, что по четвергам ходит в бассейн. Знала, что он окончил МГИМО с красным дипломом, что у него близорукость, что у него шрам на колене от падения с велосипеда в детстве.
Но о чем он мечтает? Чего боится? Что заставляет его просыпаться по утрам?
— Ты любишь классическую музыку, — наконец сказала она. — Особенно Шопена.
— Это информация из анкеты, Элеонора. Не обо мне.
Она почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения. Привычная защитная реакция.
— Что ты хочешь от меня услышать? Что я плохая жена? Что я не создала для тебя уютное гнездышко? Извини, но я не из тех женщин.
— Я знаю, — тихо сказал Кирилл. — И никогда не просил тебя быть другой. Просто хотел быть частью твоей жизни, а не предметом интерьера.
Элеонора вспыхнула:
— Это нечестно!
— А разве честно то, что ты спишь с Марковым ради проекта?
Слова прозвучали, как удар. Элеонора замерла, глядя на мужа широко раскрытыми глазами.
— Что ты сказал?
— Я не слепой, Элеонора. И не глухой. Я видел, как ты смотришь на него, слышал, как меняется твой голос, когда ты с ним говоришь.
— Ты ошибаешься, — ее голос звучал неестественно. — Я не сплю с ним.
— Но собиралась, — Кирилл встал. — Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. И знаю, на что ты готова пойти ради карьеры.
Элеонора тоже поднялась, чувствуя, как дрожат колени.
— Это всего лишь работа. Это ничего не значит.
— Для тебя — может быть. Но не для меня.
Он ушел в спальню, и вскоре она услышала, как он собирает вещи. Элеонора стояла посреди гостиной, не понимая, что происходит. Все катилось под откос, выходило из-под контроля — того самого контроля, который она так ценила.
Когда Кирилл вышел с сумкой, она преградила ему путь:
— Подожди. Давай поговорим нормально.
— О чем, Элеонора? О том, что твоя карьера важнее нашего брака? Или о том, что я для тебя — лишь удобное приложение к твоей идеальной жизни?
— Это не так.
— Нет? Тогда скажи, что я для тебя значу.
Элеонора открыла рот, но слова не шли. Что он значит? Она привыкла к нему, да. Ей нравилось, что он рядом. Но любила ли она его так, как пишут в книгах или показывают в фильмах? Того чувства, которое заставляет сердце биться чаще, а разум — отключаться?
— Ты мой муж, — наконец сказала она.
— Этого недостаточно.
Он обошел ее и направился к выходу. Элеонора осталась стоять, слушая, как закрывается дверь.
Две недели прошли как в тумане. Элеонора работала, ела, спала — механически выполняла привычные действия. Проект продвигался, Марков был доволен, коллеги поздравляли с успехом.
— Ты в порядке? — спросила Вера, ее заместитель, когда Элеонора в третий раз за утро уронила папку с документами.
— Да, конечно.
— Просто ты какая-то... рассеянная в последнее время.
Элеонора поправила идеально сидящий пиджак:
— Много работы, мало сна. Ничего необычного.
Вера кивнула, но в ее глазах читалось сомнение. Элеонора отвернулась. Она не нуждалась в чужой заботе.
Вечером она задержалась в офисе дольше обычного. Не хотелось возвращаться в пустую квартиру, где каждый предмет напоминал о Кирилле. Даже его отсутствие ощущалось как присутствие — словно он оставил после себя невидимый след.
Когда она наконец вышла из здания, уже стемнело. Моросил мелкий дождь, и Элеонора поежилась, накинув капюшон плаща. Она медленно шла по улице, размышляя, не зайти ли в какой-нибудь бар. Хотелось шума, суеты — чего-то, что заглушило бы мысли.
Элеонора остановилась у светофора, ожидая зеленого сигнала, когда кто-то окликнул ее. Она обернулась и увидела Антона Маркова, выходящего из такси.
— Элеонора Викторовна! Какая приятная встреча, — он широко улыбнулся. — Задерживаетесь на работе?
— Да, был сложный день.
— Тогда позвольте пригласить вас на ужин. Я как раз направляюсь в неплохой ресторан неподалеку.
Элеонора колебалась. Часть ее хотела согласиться — не из-за работы или карьеры, а просто чтобы не быть одной. Другая часть вспоминала слова Кирилла.
— Спасибо за приглашение, Антон Сергеевич, но я, пожалуй, откажусь. Я очень устала.
Его улыбка стала чуть натянутой:
— Как скажете. Но если передумаете, — он протянул ей визитку с адресом, написанным от руки на обороте, — буду вас ждать.
Элеонора взяла карточку и, кивнув на прощание, пошла дальше. На перекрестке она остановилась и, не раздумывая, бросила визитку в урну.
Квартира встретила ее тишиной. Элеонора сбросила туфли, повесила плащ и прошла на кухню. Заварила чай, достала из холодильника сыр, хлеб. Поужинала, глядя в окно на мокрый от дождя город.
Потом пошла в ванную, долго стояла под горячим душем, пытаясь смыть усталость и тревогу. Вытерлась, надела домашнюю футболку — старую, растянутую. Кирилла.
Она поднесла ткань к лицу, вдыхая едва уловимый запах мужа. И вдруг поняла, что плачет — впервые за много лет.
Когда-то давно, еще в детстве, Элеонора решила, что слезы — признак слабости. Что они ничего не решают, не помогают, только показывают миру твою уязвимость. С тех пор она научилась не плакать, даже когда было больно.
Но сейчас боль прорвалась сквозь все барьеры, которые она выстроила вокруг своего сердца.
Она сидела на краю ванны, обхватив себя руками, и плакала — о своем одиночестве, о потерянном детстве, о мужчине, который любил ее такой, какая она есть, и которого она оттолкнула.
Когда слезы наконец иссякли, Элеонора поднялась на нетвердых ногах, умылась холодной водой и вышла из ванной. Прошла в гостиную, открыла шкаф, где Кирилл хранил свои пластинки. Достала одну из коробок, осторожно вынула черный диск, положила на проигрыватель. Опустила иглу.
Комнату наполнили звуки фортепиано — Шопен, ноктюрн ми-бемоль мажор. Любимая пьеса Кирилла.
Элеонора опустилась в кресло, закрыла глаза и позволила музыке заполнить пустоту внутри.
Утром она позвонила Вере:
— Я беру отгул. Можешь провести совещание без меня?
— Конечно, — в голосе коллеги слышалось удивление. Элеонора никогда не брала отгулы. — Что-то случилось?
— Нет. Просто... мне нужно кое-что сделать.
Она оделась просто — джинсы, свитер, кроссовки. Взяла сумку, ключи от машины и выехала из города.
Дорога заняла около часа. Тихий пригород, одинаковые дома с ухоженными садиками. Она без труда нашла нужный адрес — бывала здесь раньше, хотя и нечасто.
Дверь открыла женщина лет шестидесяти, с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок.
— Элеонора? — удивленно воскликнула она. — Что ты...
— Здравствуйте, Нина Павловна. Мне нужно поговорить с Кириллом.
Мать Кирилла окинула ее внимательным взглядом, словно оценивая серьезность намерений, затем кивнула:
— Он в саду. Проходи.
Элеонора прошла через дом — маленький, но уютный, с фотографиями на стенах, книгами на полках, вязаными салфетками на столах. Полная противоположность ее минималистичной квартире.
Она вышла в сад, залитый утренним солнцем. Кирилл сидел на скамейке под старой яблоней и что-то писал в блокноте. Он не сразу заметил ее — и Элеонора несколько секунд просто смотрела на мужа, отмечая, как расслабленно он выглядит здесь, в родительском доме.
— Кирилл, — позвала она наконец.
Он вздрогнул, поднял голову. В его взгляде промелькнуло удивление, но не радость.
— Элеонора? Что ты здесь делаешь?
Она подошла ближе, остановилась в нескольких шагах:
— Я хотела поговорить.
— О чем?
Элеонора сглотнула. Она готовила речь всю дорогу, но сейчас все заготовленные слова казались фальшивыми, неуместными.
— О нас, — просто сказала она. — О том, что произошло.
Кирилл закрыл блокнот, положил его рядом на скамейку:
— Присядешь?
Она опустилась на скамью, оставив между ними расстояние.
— Я много думала, — начала Элеонора. — О нашем браке. О том, что ты сказал перед уходом.
— И что надумала?
— Что ты был прав. Я... не умею быть близкой. Не умею пускать людей в свою жизнь.
Кирилл кивнул, но ничего не сказал. Ждал продолжения.
— Я привыкла рассчитывать только на себя, — Элеонора смотрела прямо перед собой, на куст сирени у забора. — Когда ты растешь в семье, где никому до тебя нет дела, учишься строить стены. И потом эти стены... они становятся частью тебя.
— Я знаю, — тихо сказал Кирилл. — Я всегда это понимал.
— Но понимать — не значит принимать, верно? — она наконец повернулась к нему. — Я не виню тебя за то, что ты ушел. Наверное, это было правильное решение.
Кирилл нахмурился:
— Ты пришла сказать мне, что согласна на развод?
— Нет. Я пришла сказать, что... — Элеонора запнулась, подбирая слова. — Что хочу попробовать иначе. Если ты еще не принял окончательного решения.
— Иначе — это как?
— Я не знаю, — честно ответила она. — Я не знаю, как быть другой. Но я могу попытаться научиться. Если ты... если ты поможешь.
Кирилл долго смотрел на нее — словно пытался разглядеть что-то за привычной маской самодостаточности и контроля.
— Почему сейчас, Элеонора? Что изменилось?
— Я отказала Маркову.
— В чем?
— Во всем, — она пожала плечами. — В ужине. В проекте. В перспективах.
Кирилл удивленно приподнял брови:
— Но ты так этого хотела.
— Да. Хотела, — Элеонора впервые за всю беседу улыбнулась — горько, но искренне. — А потом поняла, что если получу этот проект такой ценой, то потеряю остатки самоуважения. И еще кое-что более важное.
— Что?
— Возможность когда-нибудь стать счастливой, — она провела рукой по деревянной скамье, обводя пальцем узор на старом дереве. — Ты знаешь, я ведь никогда не задумывалась о счастье. Только о безопасности, о контроле, о достижениях.
Кирилл молчал, и в его молчании Элеонора чувствовала сомнение. Она не могла его винить — слишком долго она была такой, какой он ее знал. Слишком мало оснований верить, что она может измениться.
— Я не прошу тебя возвращаться прямо сейчас, — сказала Элеонора. — Просто... не ставь точку. Дай мне время показать, что я могу быть другой. Что мы можем быть другими вместе.
Кирилл вздохнул:
— Ты знаешь, что я всегда тебя любил.
— Знаю. И не всегда это ценила.
Он неожиданно протянул руку и коснулся ее волос — легко, мимолетно:
— Ты подстриглась короче.
— Да, — Элеонора машинально провела ладонью по затылку. — Захотелось перемен.
— Тебе идет.
Они снова замолчали. Откуда-то из глубины сада доносилось жужжание пчел, ветер шелестел в листве над головой.
— Я не могу обещать, — наконец сказал Кирилл. — Не могу сказать, что всё будет хорошо.
— Я не прошу обещаний.
— Но я могу согласиться на... — он осторожно подбирал слова, — на возможность. Попробовать заново, с другой точки отсчета.
Элеонора кивнула, чувствуя, как что-то внутри расслабляется — не совсем облегчение, скорее принятие. Понимание, что некоторые вещи нельзя контролировать или планировать. Можно только позволить им случиться.
— С чего начнем? — спросила она.
Кирилл задумался на мгновение, затем улыбнулся — впервые за их разговор:
— Может быть, с чашки чая? Мама испекла пирог с яблоками.
Элеонора представила, как они сидят за столом на маленькой кухне, как Нина Павловна суетится вокруг, рассказывает что-то о соседях или о своем саде. Раньше такие ситуации вызывали у нее только раздражение и желание сбежать. Сейчас она почувствовала странное любопытство — будто видела кусочек мозаики, который никогда не замечала раньше.
— Пирог с яблоками звучит хорошо, — сказала она. — Только...
— Что?
— Мне нужно кое-что сделать сначала, — Элеонора поднялась со скамьи. — Ты подождешь?
Кирилл кивнул, и она пошла обратно к дому. Нина Павловна нашлась в гостиной — протирала книжные полки, напевая что-то себе под нос.
— Нина Павловна, — окликнула ее Элеонора. — Можно с вами поговорить?
Женщина обернулась, в ее взгляде читалась настороженность:
— Конечно, Элеонора. Вы с Кириллом всё решили?
— Не совсем. Это сложный процесс, — Элеонора сделала глубокий вдох. — Я хотела извиниться перед вами.
Брови Нины Павловны удивленно поползли вверх:
— За что же?
— За то, что не позволяла вам быть частью нашей жизни. За все те разы, когда я была... недружелюбной.
Пожилая женщина внимательно посмотрела на нее, словно пытаясь понять, искренни ли эти слова.
— Знаете, Элеонора, — наконец сказала она, — я тоже не всегда была идеальной свекровью. Мне стоило уважать ваши границы, а не пытаться их разрушить.
Это было неожиданно. Элеонора всегда видела в матери Кирилла только противника, человека, который хотел изменить ее, подогнать под свои стандарты. Никогда не задумывалась, что у той могут быть сомнения или сожаления.
— Может быть, мы обе можем попробовать иначе? — предложила Элеонора.
Нина Павловна улыбнулась — в точности как Кирилл несколько минут назад:
— Я бы этого хотела. И начнем, пожалуй, с чая и пирога. Поможете мне накрыть на стол?
Элеонора кивнула и пошла за женщиной на кухню. Она не знала, что ждет их с Кириллом впереди. Не знала, смогут ли они преодолеть все трудности, все свои страхи и привычки. Но впервые за долгое время она чувствовала не тревогу перед неизвестностью, а любопытство. Интерес к тому, что может произойти, если позволить себе не контролировать каждый шаг, каждое решение.
Она достала из шкафа тарелки — обычные, с синей каймой, совсем не такие, как ее дорогой сервиз. Нина Павловна поставила на стол чайник, нарезала пирог. Через окно был виден сад, где Кирилл все еще сидел под яблоней, что-то записывая в блокнот.
— Он пишет стихи, — вдруг сказала Нина Павловна, перехватив взгляд Элеоноры. — С детства. Никому не показывает, но я иногда нахожу черновики.
— Стихи? — удивилась Элеонора. — Я не знала.
— Многие вещи узнаются не сразу, — пожилая женщина положила руку ей на плечо — легко, мимолетно. — Пойдите, позовите его. Чай остынет.
Элеонора вышла на крыльцо. Кирилл поднял голову, встретился с ней взглядом — и она увидела в его глазах не укор или сомнение, а спокойное ожидание. Готовность увидеть, что будет дальше.
— Идём? — позвала она. — Там чай и пирог.
Он кивнул, закрыл блокнот и пошел к ней — не слишком быстро, но и не медля. Просто шел своим путем, своим темпом.
Элеонора смотрела, как он приближается, и думала, что, возможно, это и есть начало — маленький шаг навстречу друг другу. Без гарантий, без обещаний, просто... возможность.
***
А на другом конце города разворачивалась не менее драматическая история...
Людмила Борисовна была непреклонна. 63 года, железная воля, трехкомнатная квартира на Ленинском проспекте - и никто, НИКТО не посмеет диктовать ей условия.
Когда дочь пришла с каким-то предложением про дачу, мать отрезала так, что та выбежала в слезах. "Это МОЯ квартира, и точка!"
Полтора года тишины.
Людмила Борисовна наслаждалась покоем, пока однажды не упала в очереди в магазине. Очнулась в скорой. Врач предупредил: "В вашем состоянии опасно оставаться без присмотра."
Дома она долго стояла перед зеркалом. Боже, когда она успела так постареть?
Ночью сердце колотилось так бешено, что она думала: "Вот сейчас умру, и найдут только через неделю..."
Утром дрожащими пальцами набрала номер дочери.
- Алена... у меня проблемы со здоровьем. Может быть, вы переедете ко мне?
То, что она услышала в ответ, заставило ее пожалеть о каждом слове, сказанном полтора года назад... Читать рассказ