При нарциссизме человек страдает от нарушений в отношениях, слабого развития половой идентичности и изоляции. Как правило это опыт неадекватных способов разрядки агрессии, которые в той или иной степени препятствуют процессу взросления. В младенчестве напряжение разряжается в двигательной активности и по отношению к собственному телу, например, в сосании, кусании и царапании. Постепенно агрессия направляется во внешний мир. По мере психического развития происходят важные изменения: например, частично нейтрализованная сексуальная и агрессивная энергия направляется на формирование эго и суперэго, а агрессия связывается с либидозными побуждениями. На каждой последующей либидозной фазе происходит смешение либидозной и агрессивной энергии. Однако если либидозное развитие происходит с нарушениями, результатом становится неадекватное смешение этих энергий. Регрессия также приводит к распаду, создавая проблему примитивной агрессивной импульсивности.
Например, Пётр (5 лет) — активный, подвижный ребёнок, посещающий детский сад. В течение нескольких месяцев воспитатели жалуются на его поведение: он без видимых причин толкает детей, разбрасывает игрушки, кричит и затем резко плачет, обвиняя других: «Это они плохие, я хороший!». Его игра с девочками носит грубый, контролирующий характер: он хватает за волосы, навязывает правила, а после — убегает и прячется. При этом дома он часто возвращается к «малышовскому» поведению: сосёт пальцы, требует, чтобы его кормили с ложечки, называет маму «няней» и просится спать в родительскую кровать.
Недостаточные средства для выражения агрессии и неполное созревание идут рука об руку. Они характеризуют пограничную группу. Как правило, это зависимые, импульсивные личности в последующем. Нарциссические защиты многочисленны:
- это может быть любовь к себе, маскирующая ненависть к себе,
- разрушение психического функционирования для защиты внешнего объекта,
- уход в себя, чувство оцепенения,
- ярость, защищающая от чувства беспомощности и зависимости,
- всемогущество, компенсирующее чувство неполноценности и заниженную самооценку,
- а также импульсивная сексуальная активность как защита от страха сексуальной кастрации и гомосексуальности.
Хотя слова могут использоваться уже в начале первого года жизни, язык сам по себе приобретает эмоциональное значение только с взрослением. У нарциссического человека такого значения нет. Таким образом, основные подходы, основанные на свободных ассоциациях и интерпретации, используемые в классическом анализе невротиков, нежелательны для пациентов доэдипального периода. Они уже слишком озабочены собственными чувствами и бессознательными восприятиями. Важно, чтобы их эго оставалось ориентированным на реальность. Поскольку он зацикливается на доречевом состоянии или возвращается к нему, интерпретация может вызвать у него ощущение нереальности, усилить замешательство и восприниматься как нападение. Необходим подход, который позволит пациенту обратиться к собственному эмоциональному опыту. Психологически, чтобы избежать отвержения, аналитик должен стать для пациента более значимым, чем дословесная мать. Должен развиться нарциссический перенос, чтобы активизировать хаотичные, спутаннные, недифференцированные чувства и импульсы раннего детства. Таким образом, корректирующий аналитический опыт может направить пациента на путь взросления.
Разговор помогает установить перенос. Он выполняет интегрирующую функцию, укрепляя и организуя эго, которое затем лучше справляется с проверкой реальности. Вербализация также служит средством снятия напряжения. Когда импульсы подавляются в процессе разговора, проявляются чувства и запускаются интеллектуальные процессы. Часто ни пациент, ни аналитик не понимают смысла сказанного. Но это неважно!) В конце концов всё становится ясно. Начнём с того, что если пациент может хотя бы минимально выражать свои мысли, то это прогресс в анализе. Постепенно он перейдёт от невербальных, косвенных форм общения, характерных для нарциссической стадии, к прямому, взрослому языку, свойственному зрелому человеку.
Многие аналитические подходы перекликаются с концепцией «достаточно хорошей матери». Объектно-ориентированные вопросы постоянно адресуются младенцу или ребёнку младшего возраста: «Принести малышу одеяло?» «Бутылочка слишком горячая?» «Где наш милый зайчик?» Зеркальное отражение тоже является частью повседневной жизни: «Это мамина рука, а это ручка малыша». Игры в «ку-ку» и «хлопки» — это зеркальное отражение, которое служит образовательным целям и служит образцом для подражания. Дети учатся понимать свои чувства отчасти благодаря услышанным описаниям. Например: «Маша хочет спать (или есть, или злиться)». Желательно, чтобы родители демонстрировали принятие собственных чувств, также называя их. Об этом механизме прекрасно написал Кохут.
Таким образом, ребёнку предлагаются здоровые модели для идентификации. И, конечно, родитель постепенно приучает ребёнка контролировать свои импульсы: «Ты не можешь это бросить, но можешь сказать мне, что хочешь это сделать; ты можешь сказать, что очень злишься». Когда ребёнку чётко объясняют, чего от него ждут, и он знает, что может положиться на родителей, которые защитят его, пока он не научится контролировать себя, это даёт ему ощущение безопасности. Аналитик тоже отражает, описывает чувства и предлагает себя в качестве модели для идентификации. Кроме того, работая над освобождением фиксированных паттернов, чтобы они могли принять более зрелые формы, он уважает взрослого, в котором живут инфантильные паттерны. Аналитик переключается на общение со взрослым, когда вступает в игру зрелое эго.
Еще пример.
На третий месяц терапии женщина около 40 лет, приходит на сессию с видом крайней усталости. Она тяжело садится и с порога говорит:
- «Я себя сегодня ужасно чувствую… грудная клетка жжёт, как будто сейчас сердце остановится. Я думаю, это что-то серьёзное. Может, мне не надо было сегодня приходить…»
Я спокойно спрашиваю, хочет ли она, чтобы я помогла вызвать скорую. Она бросает на меня быстрый взгляд, прищуривается и говорит:
- «Нет, не надо. Просто… вы сегодня в чёрном. Выглядите, как на похоронах».
Я уточняю:
- «На чьих похоронах, как вам кажется?»
Она выдерживает паузу и неожиданно улыбается:
- «Ну, не знаю… может быть, ваших».
Затем она смеётся — легко, почти по-детски. В этот момент напряжение уходит. Я отвечаю:
- «Похоже, что сейчас между нами разыгралось что-то большее, чем просто симптом…»
Она кивает, и впервые за долгое время говорит:
- «Я злюсь. Потому что у вас спокойный голос, а у меня всё внутри кричит».
Частое сопротивление общению - это нежелание признавать и выражать словами чувства стыда, неполноценности, неудачи, гнева, замешательства, отверженности, печали, беспомощности и зависимости.
Искажённое представление заключается в том, что здоровые люди испытывают только чувства счастья, успеха, радости, любви, независимости и силы. Когда пациент узнаёт, что так называемые «плохие» чувства нормальны, что все чувства являются частью человеческого состояния, он испытывает огромное облегчение. По мере того как пациенты преодолевают сопротивление и вербализуют свои «нежелательные» чувства, они обнаруживают, что эти чувства становятся менее сильными и их легче принять.
Пациентка молодая женщина, обратилась с запросом на терапию, но уже на втором сеансе проявилось выраженное сопротивление. В начале встречи она много говорила о несправедливом отношении со стороны руководства: игнорирование границ, постоянные переработки, ощущение, что её усилия обесцениваются. Когда я предложила рассмотреть, можно ли это обсудить как тему, имеющую отношение и к её способу выстраивания контактов, она внезапно расплакалась. «Я знала, — сказала она, — это опять не то. У меня не получается найти “своего” аналитика». В этом отчаянии читалась не только проекция неуспешного опыта, но и глубокая внутренняя установка на невозможность быть услышанной без насилия над собой. Я предложила ей описать, каким бы должен быть такой “свой” специалист. Она, не задумываясь, ответила: «Я хочу, чтобы человек понимал меня с полуслова. Без объяснений. Чтоб просто чувствовал». Я откликнулась, что это знакомое и очень глубокое желание — быть интуитивно распознанной и принятой без условий, как это часто случается в раннем детстве, в слиянии с материнским полем. Но спросила: может ли взрослое Я ожидать, что такое возможно — без выстраивания диалога?
Она молчала, потом тихо сказала: «Вот если бы был такой аналитик, я бы у него осталась». Я предложила ей выбор: уйти и продолжить поиск, или рискнуть попробовать что-то новое — начать говорить. И что я буду рядом, чтобы помочь ей выдерживать эту уязвимость. Она задумалась и вдруг произнесла: «Видимо, поэтому у меня и с друзьями так: или идеально, или никак». Она осталась в анализе. Позже признала, что впервые кто-то не обиделся и не отдалился в ответ на её резкость и эмоциональность.
Некоторые пациенты демонстрируют дискомфорт, рассказывая о неприятных вещах или жалуясь на боли в теле, вместо того чтобы говорить о чувствах, когда ситуация лечения переносит их на довербальный уровень. В процессе анализа преодоление сопротивлений приводит к постепенному установлению контакта. Пациент может научиться получать удовольствие от выражения всех своих мыслей, чувств и воспоминаний — даже если они связаны с неприятными событиями — и получать удовольствие от своей работы в качестве анализанта. Аналитическая ситуация должна стать приятным опытом как для аналитика, так и для пациента.
Есть пациенты, которые превращают аналитические сеансы в мучение, в несчастливое, жалкое времяпрепровождение. Это сопротивление, которое проистекает из неудачного опыта любви в раннем возрасте. Таких пациентов нужно научить переходить от общения, основанного исключительно на негативных чувствах, к прогрессивному общению, включающему как позитивные, так и негативные чувства. Это «мучительное» сопротивление представляет собой мощный барьер на пути к аналитическому прогрессу и излечению. Таким пациентам требуется много словесной поддержки.
Пациент, мужчина 45 лет, юрист с высоким уровнем интеллекта и внушительным «психоаналитическим стажем»: за плечами два длительных анализа, однако жалобы, раздражение и гнев — неизменные спутники его жизни и терапии. С первых же встреч стало ясно, что пациент находится в переносе: обесценивающее, полное негодования отношение к аналитикам прошлого мгновенно распространялось и на меня. «Вы все одинаковые…» — повторял он. Его контакты с близкими людьми были формально сохранны, но эмоционально истощены. Пациент описывал своих клиентов как «тупых», коллег — как «невыносимых», семью — как «балласт».
На аналитической сессии он находился в перманентной атаке, как бы не оставляя мне места: постоянные жалобы, критика, недоверие. Я интерпретировала это как форму сопротивления, связанную с глубоким нарциссическим уязвлением: «Похоже, вы стараетесь удерживать контроль, избегая зависимости от другого. Но в этой борьбе вы остаетесь в одиночестве». В его историях проявлялся мощный ранний конфликт: отстранённый, холодный отец, и мать — яркая, но непредсказуемая, гиперконтролирующая, эмоционально нестабильная. Постепенно я начала работать с тем, что пациент переживает свои зависимости как унизительные, а стремление к поддержке — как слабость. Я сохраняла устойчивую позицию: не обесценивала его критику, признавала сложность его чувств и усилий. Когда он жаловался, что «всё должен делать сам, и не нуждается в поддержке», я отразила: «Вы уже 25 лет пытаетесь сделать это в одиночку. Может быть, попробовать другой путь — говорить об этом вместе?» Пациент реагировал бурно, часто с сарказмом: «Как я могу “приятно провести время” на сессии, если жизнь — дерьмо?»
Я отвечала: «Мне кажется, это тоже может быть опытом — позволить себе не только злость, но и тепло. Хотя бы в разговоре». Постепенно начали проявляться другие чувства: страх, тревога, потребность в принятии. В одном из сеансов он сказал: «Иногда мне кажется, что я просто хочу, чтобы кто-то был рядом и сказал, что я — не ошибка».
Я подтвердила это как валидное желание, а не инфантильность: «Мы все нуждаемся в поддержке, особенно если в раннем опыте её не хватило. Это нормально — хотеть, чтобы кто-то заботился. Я могу быть рядом, но в этой форме — в словах, в внимании».
Через устойчивое присутствие, выдерживание аффектов, последовательное отражение и поддерживающий стиль переноса удалось частично ослабить его негативный нарциссический щит. Он начал говорить о реальных отношениях, пробовать выстраивать более взрослую коммуникацию. Однажды пациент вошёл в кабинет спокойно и в течение часа с воодушевлением рассказывал об интересной юридической стратегии, которую сам разработал. Это был качественно иной контакт: без злобы, с ясной речью и с живым интересом к диалогу. Я сказала ему:
«Это был очень хороший час. Вы говорили ясно, глубоко и по-настоящему увлекательно». Этот эпизод стал важной вехой — переживанием, что взрослый контакт возможен, и он не разрушает, не унижает, не превращает в «плохого мальчика». Работа продолжилась уже в другой эмоциональной атмосфере — с большей готовностью быть в отношении, а не только бороться с ним.
Улучшение происходит не за счёт выражения какого-то одного чувства. Это процесс взросления. Энергия, которая раньше вкладывалась и расходовалась на импульсивность, архаичные модели поведения, примитивную агрессию и патологическую защиту, постепенно высвобождается и становится доступной для более адекватной, более желательной психологической организации. Происходит общее взросление и перераспределение энергии во внутрипсихической структуре. Снижается напряжение, а агрессия, вызванная фрустрацией, используется более конструктивно. Всё это повышает способность вести удовлетворительную жизнь.
Таким образом на аналитической сессии разворачивается следующая динамика:
Перенос и контреперенос: Перенос – незаинтересованность (вся либидинальная энергия направлена на Я), аналитик отвлекает, раздражает или использует клиента с целью потешить своё самолюбие, обесценивание/ идеализация клинициста (проекция на клинициста своей грандиозной как «объекта самости»/обесцененной части). Контрперенос – скука, раздражение, сонливость и неопределенное чувство, что в ходе лечения ничего не происходит.
Терапевтические рекомендации: цель работы – укрепление Эго, социальная адаптация (с учетом «нарциссических дырок» аналитика). В психоаналитическом процессе необходимо компенсировать недостающее в детстве «отзеркаливание», при этом может проявлять сильное сопротивление – проявление мортидо, трудно принять любовь, страх выразить агрессию на аналитика-уход. Важно, в процессе работы, удерживать сохранение уважения к себе (аналитику) через сложный набор дистанций. Донести до клиента возможность принятия Другого безоценочно и без эксплуатации, любить без идеализации, и выражать искренние чувства без стыда; принятие их терапевтом может стать прототипом для их эмоционального понимания близости.
