лыжи, ружьё, две ленты патронов и его спальные принадлежности.
- Я собрала всё необходимое, - сказала она со счастливой улыбкой. – В течение двух дней я подготавливала тайник. Там есть мясо, даже мука, спички и лыжи, на которых хорошо идти по твёрдому насту, а когда они провалятся, мы заменим их плетёнками, которые продержат нас дольше.
О, я хорошо разбираюсь в том, как нужно ходить по снегу. И мы будем идти очень быстро, любовь моя.
Смоук хранил молчание. Само её участие в подготовке его побега было достаточно неожиданным, однако он был совершенно не готов к тому, что она задумала бежать вместе с ним. Будучи не в состоянии сообразить, как ему следует действовать, Смоук осторожно брал из её рук один предмет за другим. Он обнял её одной рукой, прижал к себе, но так и не смог придумать, что ему следовало предпринять.
- Бог хороший, - прошептала она, - он послал мне любимого.
У Смоука хватило мужества сдержаться и не сказать ей, что дальше он должен пойти один. Прежде чем он снова заговорил, запечатленный в его сознании яркий образ большого мира и залитые солнцем пейзажи отступили и потускнели.
- Мы вернёмся, Лабискви, - сказал он. – Ты станешь моей женой, и мы
будем жить с Оленьим народом.
- Нет! Нет! – Она покачала головой, и обнимавшей её рукой он ощутил, как её тело напряглось, восстав против его предложения. – Я знаю. Я много думала. Тебя охватит голод по большому миру, и долгими ночами он станет пожирать твоё сердце. Четырёхглазый умер от этого голода. И ты тоже умрёшь. Все люди из большого мира жаждут его. А я не могу допустить, чтобы ты умер. Мы пересечём заснеженные горы и двинемся на юг.
- Послушай, дорогая, - попытался он уговорить её. – Мы должны вернуться.
Она прижала рукавицу к его губам, чтобы не позволить ему говорить
- Ты любишь меня. Скажи, что ты меня любишь.
- Да, я люблю тебя, Лабискви. Ты моя прекрасная возлюбленная.
Она снова нежно прикоснулась рукавицей к его губам, прося его замолчать.
- Мы пойдём сейчас к тайнику, - решительно сказала она. – Он находится в трёх милях отсюда. Пошли.
Он продолжал стоять, и она не смогла стронуть его с места. Он чуть было не сказал ей, что там, за южным перевалом, у него есть другая женщина.
- Если ты вернёшься, ты принесёшь себе большой вред, - заявила Лабискви.- Я – всего лишь девушка-дикарка, и я боюсь большого мира, но ещё сильнее я боюсь за тебя. Видишь, всё обстоит так, как ты мне говорил. Я люблю тебя больше, чем кого-либо ещё в этом мире. Я люблю тебя больше, чем себя. Язык индейцев – плохой язык. И английский язык тоже плохой. Но в моём сердце столько любви к тебе, она такая яркая, словно звёзды и её так же много, как звёзд в небе, никакими словами это нельзя выразить. Как я могу рассказать тебе об этом? Эти мысли чувствуешь?
Произнося эти слова, она сняла рукавицу с его руки и сунула его руку в тепло своей парки, прислонив её к своему сердцу. Затем она крепко прижала к себе его руку. И в наступившем молчании он ощутил его удары, ощутил биение её сердца и понял, что каждый удар говорил о любви. Затем медленно, почти неощутимо, её тело начало отклоняться от его в сторону тайника. Он больше не мог сопротивляться. У него было такое впечатление, что его увлекало за собой её сердце, чье биение он ощутил так близко в своей согнутой ладони.
Снежная корка, образовавшаяся ночью после оттепели предыдущего дня, была такой прочной, что они бежали на лыжах очень споро.
-Вон там среди деревьев и находится тайник, - сказала Лабискви Смоуку.
В следующую минуту она от удивления схватила его за руку. Они увидели весело пылавший маленький костер, возле которого сидел на корточках Мак-Кен. Лабискви пробормотала что-то на своём индейском наречии, причем изданный ею звук был так похож на удар хлыста, что Смоук вспомнил прозвище, данное ей Четырёхглазым – гепард.
- Я подозревал, что вы сбежите без меня, -хитро поглядывая пронзительными маленькими глазками, объяснил им Мак-Кен, когда они подошли к костру. – Поэтому я следил за девушкой, и когда я увидел, что она прячет лыжи, плетёнки и припасы, я тоже подготовился. Я принёс сюда свои лыжи, плетёнки и припасы. Вас удивил костёр? Никакой опасности. Становище крепко спит и посапывает во сне, а ждать было холодно. Ну что, отправляемся?
Быстро оценив создавшуюся ситуацию, Лабискви скользнула испуганным взглядом по лицу Смоука и высказала своё мнение. И если в проявлении своей любви она была женщиной-ребёнком, в произнесённых ею словах она проявила быстроту реакции и решительность человека, в других жизненных ситуациях не нуждавшегося в какой-либо опоре.
- Мак-Кен, ты – собака, - прошипела она, и взгляд её исполненных гнева глаз были грозным. – Я знаю, что если мы не возьмём тебя с собой, ты можешь поднять становище. Что же, мы должны взять тебя с собой. Но ты знаешь моего отца. Я той же породы. Ты будешь делать всё, что необходимо, наравне с нами. Ты будешь подчиняться приказам. И если ты совершишь какую-нибудь гадость, ты пожалеешь о том, что решился на побег.
Мак-Кен взглянул на Лабискви, и во взгляде его маленьких свинячьих глаз читались одновременно и ненависть, и раболепный страх, тогда как в её глазах, обращённых теперь на Смоука, гнев сменился сияющей нежностью.
- Скажи мне, я правильно рассудила? – поинтересовалась она.
Рассвет застал их в поясе предгорья, отделявшего равнинную местность от гор. Мак-Кен предложил им позавтракать, но они продолжили двигаться вперёд. Остановка на еду была отложена до того времени, когда полуденная оттепель размягчит наст и затруднит передвижение.
Ландшафт предгорья стал более изрезанным, и ручей, по льду которого они шли, начал виться по всё более и более глубоким каньонам. Признаки весны встречались здесь уже не так часто, хотя в одном из каньонов они обнаружили участки открытой пенящейся воды. Дважды им попадались заросли карликовой ивы с первыми признаками набухающих почек.
Лабискви объяснила Смоуку, что представляет собой эта местность, и как она задумала запутать тех, кто станет их преследовать. Имеется два прохода – один западный, другой южный. Снасс немедленно отправит в погоню за ними партии молодых охотников, чтобы перекрыть эти два прохода. Но существует ещё один путь на юг. Правда, он доходит лишь до половины гряды высоких гор, затем сворачивает на запад и, пересекая три горных гряды, соединяется с обычной тропой. Когда охотники не обнаружат их следов на обычной тропе, они пойдут назад, полагая, что побег был совершён по западному маршруту. Им и в голову не придёт, что мы избрали более трудный и более продолжительный обходной маршрут.
Взглянув на шедшего позади них Мак-Кена, Лабискви тихонько сказала Смоуку: «Он ест. Это плохо».
Смоук обернулся. Ирландец, таясь, жевал околопочечный олений жир, доставая его из набитого едой кармана.
- Никаких перекусов, Мак-Кен, - приказал он. – Там, куда мы идем, нет никакой дичи, и наши запасы еды с самого начала должны быть распределены справедливо. Если будете жульничать, мы не позволим вам идти с нами.
К часу дня наст настолько подтаял, что лыжи начали проваливаться, а к двум проваливались уже и плетёнки. Была разбита стоянка и съедена первая порция провианта. Смоук проверил имеющиеся запасы. Пищевой мешок Мак-Кена его разочаровал. Тот засунул туда так много шкурок чернобурой лисицы, что для мяса в нем почти не осталось места.
- Честно, я не понял, что их там так много, - оправдался ирландец, - я собирался в темноте. Но за них дадут хорошую цену. А с таким количеством патронов мы добудем себе столько дичи, что наедимся вдосталь..
- Когда тебя будут жрать волки, они тоже наедятся как следует, - мрачно прокомментировал его слова Смоук, а в глазах Лабискви вспыхнул гнев. По совместным расчетам Смоука и Лабискви, еды им должно было хватить на месяц при условии, что они будут распределять её рационально и умерять свои аппетиты. Смоук распределил поровну вес и объём заплечных мешков, уступив требованию Лабискви выделить ей часть ноши.
На следующий день они подошли к широкой горной долине, где ручей растёкся и обмелел. Им пришлось пробиваться через ледяную корку отмели, затем они вышли на более твёрдую поверхность склона водораздела.
- Ещё десять минут, и мы не смогли бы преодолеть эту низину, - сказал Смоук, когда они остановились, чтобы перевести дыхание на обнажённой вершине. – Сейчас мы, должно быть, находимся на тысячу футов выше.
Но Лабискви молча указала на открытое пространство среди деревьев. Посредине этой открытой местность медленно передвигались, выстроившись одна за другой, пять тёмных точек.
-Молодые охотники, - сказала Лабискви.
- Они барахтаются в ледяной каше, провалились почти по пояс, - заметил Смоук. – Сегодня они не выйдут на твердую почву. У нас есть преимущество в несколько часов. Шевелись, Мак-Кен. Поторопись. Мы поедим, когда не сможем больше идти.
Мак-Кен застонал, но у него в кармане не было оленьего мяса, и он послушно потащился за ними.
Теперь они шли по долине, находившейся значительно выше, и здесь наст подтаял только в три часа пополудни, а к этому времени им удалось оказаться в тени горы, где наст снова начал подмерзать. Они остановились только один раз, чтобы достать конфискованный у Мак-Кена олений жир, который они принялись жевать на ходу. Замёрзшее мясо было просто каменным, и есть его было возможно, только разогрев на костре. Жир крошился во рту и облегчал голодные спазмы желудков.
В девять часов, когда они устроились на стоянку в зарослях карликового ельника, долгие сумерки сменились непроглядной тьмой. Небо было сплошь затянуто облаками. Мак-Кен скулил, он абсолютно обессилел. Дневной переход был изматывающим, к тому же, несмотря на девять лет, проведённых в арктических широтах, он на ходу нахватался снега, и теперь испытывал сильную боль во рту – слизистая потрескалась и горела. Пока они обустраивали стоянку, он устроился у костра и стонал.
Лабискви была неутомима, и Смоук не мог не восхищаться её жизненными силами, стойкостью духа и выносливостью мышц. Её жизнерадостность не была наигранной. У неё всегда находилась для него шутка или улыбка, Каждое её прикосновение было лаской, коснувшись его, она не спешила отнять руку. Но при взгляде на Мак-Кена её лицо застывало и становилось жестоким, а в глазах появлялся холодный блеск.
Ночью поднялся ветер, начался снегопад, и весь день они пробивались вслепую сквозь снегопад и пропустили поворот на тропу, ведущую вверх вдоль русла маленького ручья и пересекающую водораздел на западе. Еще два дня они плутали, ошибочно пересекая другие водоразделы и за это время оставили весну у себя за спиной и поднялись во владения зимы.
- Молодые охотники потеряли наш след, и почему бы нам не остановиться и не отдохнуть хотя бы один денёк? – умолял их Мак-Кен.
Но в отдыхе ему было отказано. Смоук и Лабискви сознавали грозившую им опасность. Они заблудились в высокогорье среди суровых скал и не видели не только дичи, но и никаких её признаков. День за днём они пробирались по этой угрюмой местности, оказываясь в лабиринтах каньонов и долин, которые редко вели на запад. Оказавшись в таком каньоне, им оставалось только одно – идти вдоль него, куда бы он ни вёл, поскольку холодные вершины и высокие кряжи, сжимавшие это ущелье с обеих сторон, были совершенно неприступны. Ужасный холод и непомерные трудности длительных переходов пожирали их энергию, однако они сократили допустимый рацион.
Однажды ночью Смоука разбудили звуки борьбы. От того места, где спал Мак-Кен доносились хрипы и бульканье. Смоук разворошил костер и в его свете увидел, что Лабискви сжимает руками горло ирландца и вытаскивает у него изо рта кусок частично прожеванного мяса. На глазах у Смока она выхватила висевший у неё на поясе нож, и его лезвие блеснуло в её руке.
- Лабискви! - повелительно крикнул Смоук.
Она сдержала руку.
Девушка дрожала от гнева, но задержав на какой-то момент руку с ножом в прежнем положении, она неохотно вернула его в ножны. Словно
опасаясь, что не сможет сдержать себя, Лабискви подошла к костру и подбросила в него дров. Мак-Кен, сотрясаясь от страха и злобы, скуля и одновременно огрызаясь, нечленораздельно пытался что-то объяснить.
-Где он достал мясо? – требовательно спросил Смоук.
- Ощупай его, - ответила Лабискви.
Это были первые произнесённые ею слова, и её голос дрожал от ярости, которую она была не в силах подавить.
Мак-Кен пытался сопротивляться, но Смоук сердито схватил его, обыскал и вытащил кусок оттаявшего в тепле тела оленьего мяса. Вскрик Лабискви привлёк внимание Смоука. Девушка подскочила к заплечному мешку Мак-Кена и развязала его. Вместо мяса оттуда посыпался мох, хвоя, щепки – все лёгкие отходы, засунутые туда вместо мяса, чтобы его поклажа казалась объёмной и достаточно тяжелой.
Рука Лабискви вновь метнулась к бедру, и она кинулась к негодяю, но Смоук схватил её, и она сдалась, рыдая от бессильного гнева.
- Любимый мой, я разозлилась не из-за еды! Я боюсь за тебя, за твою жизнь. Собака! Это он тебя пожирает, тебя!
- Мы ещё поживём, - успокоил её Смоук. – Теперь он понесёт муку. Он не сможет есть муку, а если он сделает это, я сам убью его. поскольку он будет отнимать жизнь у тебя, как и у меня. – Он крепче прижал её к себе – Дорогая, убийство – мужское занятие. Женщины не убивают.
- Ты перестал бы любить меня, если бы я убила эту собаку? – изумленно спросила она.
- - Нет, но любил бы меньше, - выкрутился он.
- Хорошо, - сказала она, покорно вздохнув, - Я не стану убивать его.
* * *
Молодые охотники упорно продолжали гнаться за ними. В результате невероятного везения и одновременно вследствие анализа топографии маршрута, которым должны были пойти беглецы, они обнаружили то место, где те заблудились, ослеплённые снежной бурей, и продолжили их преследование. Когда шел снег, Смоук и Лабискви выбирали самые невероятные маршруты, поворачивая на восток, когда лучше было бы пойти на юг или на запад, отвергали низкий водораздел и преодолевали высокий. Теперь, когда они сбились с пути, это не имело значения. И несмотря на все усилия они не могли сбить охотников со своего следа. Иногда им удавалось выиграть несколько дней, но молодые охотники неизменно появлялись вновь. После снежной бури, когда след был окончательно потерян, они подобно стае гончих псов разбегались в разные стороны, и тот, кто обнаруживал след, подавал остальным дымовой сигнал.
Смоук потерял счёт времени, количеству дней и ночей, снежным бурям и стоянкам. В этой безумной фантасмагории страданий и тяжкого труда он и Лабискви упорно продолжали идти на запад, а Мак-Кен плёлся вслед за ними, бормоча что-то о Сан-Франциско, своей извечной мечте. Вокруг них в морозной синеве возвышались остроконечные вершины гор, безжалостных и равнодушных. Они спускались в угрюмые ущелья с такими отвесными стенами, что в их складках не было снега; пробирались по обледеневшим равнинам, где у них под ногами были глубоко промерзшие озёра. А однажды ночью в промежутке между двумя снежными штормами небо осветило зарево далёкого вулкана. Больше они ни разу не видели ничего подобного и гадали, не привиделось ли им это во сне.
Наст покрывался толстым слоем вновь выпавшего снега, затем он обледеневал, и его снова засыпал снег. Порой они пересекали ущелья, где толщина снежного покрова достигала нескольких сотен футов, на их пути встречались огромные снежные сугробы, нанесённые ветрами, им встречались крохотные ледники в продуваемых ветрами расселинах, где снега не было вовсе. Словно молчаливые призраки они проползали по склонам гор, угрожающих лавинами, иногда их пробуждал от сна грохот сорвавшейся лавины. Там, где не было растительности, годной для костра, они разбивали стоянку без огня. Чтобы съесть мясо, им приходилось отогревать его теплом своего тела. Но несмотря на все эти испытания Лабискви оставалась прежней. Её доброжелательность не иссякала, разве что когда она бросала взгляд на Мак-Кена, и ни крайняя степень усталости, ни цепенящий холод не умаляли её способности красноречиво выражать любовь к Смоуку.
С кошачьей зоркостью следила она за распределением скудного рациона, и Смоук замечал, что она с сожалением провожала взглядом каждый глоток пищи, съеденный Мак-Кеном. Однажды была её очередь распределять пищу. Первое, что отметил Смоук, был яростный протест со стороны Мак-Кена. И не только ему, но и самой себе она выделила меньшую порцию, чем Смоуку. После этого Смоук стал распределять мясо сам. После ночного снегопада на них обрушилась небольшая лавина. Она отнесла их на сотню ярдов вниз по склону горы, и они выбрались из неё наполовину задохнувшиеся, но в остальном невредимые. Но Мак-Кен выбрался без своего заплечного мешка, где был весь их запас муки. Второй, более мощный снежный сход, скрыл мешок безвозвратно. После этого, хотя он лично не был виновен в этой неприятности, Лабискви вообще перестала смотреть на Мак-Кена, и Смоук знал, что видеть ирландца было просто выше её сил.
Стояло тихое ясное утро, под безоблачным голубым небом ослепительно сверкал на солнце снег. Их путь проходил по длинному широкому обледеневшему склону. В этом безжизненном мире они брели, словно усталые привидения. Застывшее холодное спокойствие не нарушалось ни малейшим дуновением ветра. Находившиеся в сотне миль от них горные вершины, поднимавшиеся здесь и там над основным хребтом Скалистых гор, были видны так отчётливо, словно до них было не более пяти миль.
- Что-то должно произойти, - прошептала Лабискви. – Неужели ты этого не ощущаешь? Здесь, там, повсюду? Всё какое-то странное.
- Я чувствую озноб, но не от холода – ответил Смок. – И не от голода.
- Да, он исходит из головы, из сердца, - взволнованно подтвердила она. У меня именно такое ощущение.
- Нет, это не внутреннее ощущение, - определил Смоук. – Я чувствую, как в меня снаружи проникает ледяной холод, сковывает нервы.
Спустя четверть часа они остановились, чтобы перевести дыхание.
- Я больше не вижу дальних вершин, - отметил Смоук.
- Воздух становится густым и тяжелым, - сказала Лабискви. – Трудно дышать.
- Там три солнца, - хрипло пробормотал Мак-Кен, пошатываясь и стараясь покрепче опереться на палки.
По обе стороны от подлинного солнца сияли ложные.
- Их уже пять, - сказала Лабискви. Они глядели на небо, и у них на глазах возникали всё новые и новые солнца.
- Господи, на небе столько солнц, что их невозможно сосчитать, - в страхе воскликнул Мак-Кен.
Так оно и было на самом деле – куда бы они ни взглянули, полнеба было заполнено вновь образующимися сверкающими и слепящими солнечными дисками.
Мак-Кен резко вскрикнул от удивления и боли: – Меня что-то ужалило! – и снова вскрикнул.
Следом вскрикнула Лабискви, и Смоук почувствовал острый укол в щёку, такой холодный, что щека загорелась, словно обожжённая кислотой. Это напомнило ему, как, плавая в солёном море, он наткнулся на щупалец ядовитой медузы «португальский кораблик». Ощущение было настолько схожим, что он машинально провёл рукой по щеке, чтобы избавиться от стрекальных субстанций, которых там не было.
Затем раздался странно приглушенный выстрел. Внизу под ними стояли на лыжах молодые охотники, один за другим открывавшие стрельбу.
- Рассредоточьтесь! – скомандовал Смоук. – И поднимайтесь наверх! Мы уже почти на самой вершине. Они на четверть мили ниже нас, а это значит что, спускаясь вниз на другой стороне, мы будем иметь фору в пару миль.
Стараясь не думать о том, как от невидимых атмосферных уколов у них нестерпимо саднило и щипало лица, они рассыпались в разные стороны и упорно взбирались наверх. До их слуха доносились зловещие звуки приглушенных выстрелов.
- Слава Богу, что у них четыре мушкета и только один винчестер, - крикнул Смоук Лабискви, задыхаясь на ходу. К тому же их слепят все эти солнца. Они ошиблись. От них до нас более ста футов.
- Понятно, насколько разъярен мой отец. Он приказал убить нас, - заметила Лабискви.
- Как странно звучит твой голос, - сказал Смоук. – Кажется, будто ты говоришь где-то вдалеке.
- Прикрой чем-нибудь рот, внезапно крикнула Лабискви. – И не разговаривай. Я знаю, что происходит. Закрой рот вот так, рукавом и не разговаривай.
Первым из них упал и с трудом поднялся Мак-Кен. Затем все они неоднократно падали, поднимаясь на вершину горы. Их сила воли превышала их физические силы. Они не понимали в чем причина, но их движения были скованы, во всём теле ощущалась непомерная тяжесть. Добравшись до вершины и взглянув назад, они увидели, как, спотыкаясь и падая, молодые охотники ползли наверх.
- Они никода не доберутся сюда, - сказала Лабискви.- Это белая смерть. Я знаю это, хотя никогда прежде не видела ничего подобного. Я слышала рассказы стариков. Скоро появится дымка, непохожая ни на одну из дымок, изморозей или туманов, когда-либо виденных нами прежде. Очень немногие из видевших её остались живы.
Мак-Кен глотнул воздух и начал задыхаться.
-Держи рот прикрытым, - скомандовал Смоук.
Сияние, распространяющееся по всему небосклону, заставило Смоука взглянуть наверх, где сверкали многочисленные солнца. Они дрожали, их затягивала какая-то кисея. Воздух был наполнен микроскопическими огненными вспышками. Вершины ближайших гор были затянуты какой-то необычной дымкой, поглотившей решительно пробивавшихся к ним молодых охотников. Мак-Кен, прикрывавший руками рот и глаза, сник и присел на лыжи.
- Соберись, нужно идти, - скомандовал Смоук.
- Я не могу двигаться, - простонал Мак-Кен.
Согнувшись пополам, он раскачивался из стороны в сторону. Смоук начал медленно продвигаться к нему, с трудом преодолевая оцепенение, сковавшее его мышцы. Он отметил, что сознание у него было ясное. Непонятный недуг поразил только тело.
- Оставь его, - сердито пробормотала Лабискви.
Но Смоук упорно продолжал пытаться помочь ирландцу. Он поднял его и поставил лицом к длинному склону, по которому им предстояло спускаться. Затем он подтолкнул его, и Мак-Кен, то тормозя, то отталкиваясь, исчез в сиянии ослепительной снежной пыли.
Смоук взглянул на Лабискви, она улыбнулась ему из последних сил, едва держась на ногах. Кивком головы он дал ей понять, что нужно начинать спуск. Она подошла поближе, и бок о бок, на расстоянии каких-нибудь десяти футов, они устремились вниз сквозь жалящую толщу холодного огня.
Как ни старался Смоук затормозить, его более тяжёлое тело летело вниз быстрее, и он, развив огромную скорость, оставил её далеко позади. Снизить скорость он смог, только добравшись до ровного покрытого ледяным настом плато. Здесь он затормозил, и теперь уже Лабискви обогнала его, а дальше они поехали рядом, замедляя скорость спуска, пока, наконец, остановились. Охватившая их летаргия усилилась. Несмотря на чудовищные усилия воли, они ползли как черепахи. Они вновь проехали мимо присевшего на лыжи Мак-Кена. Смоук, проезжая мимо, подбодрил его, толкнув палкой.
- Теперь мы должны остановиться, - с трудом прошептала Лабискви, - иначе мы умрём. Мы должны чем-то укрыться, так говорили старики.
Чтобы не тратить драгоценного времени на развязывание узлов, она разрезала ремни поклажи. Смоук последовал её примеру, и, кинув последний взгляд на странную смертельную дымку и скопление солнц, они укрылись спальными меховыми полостями и, обнявшись, скорчились в этом укрытии. Почувствовали, как на них навалилось тело упавшего рядом человека, услышали стенания, проклятия и заглушившие их приступы жестокого кашля, они поняли, что это Мак-Кен. Он привалился к ним, укрывшись своим меховым одеялом.
Приступы удушливого кашля начались и у них. Сухой кашель сотрясал тело, рвал лёгкие и горло, справиться с его спазмами было совершенно невозможно. Смоук ощутил жар и озноб. Так же страдала и Лабискви. Час от часу частота приступов кашля нарастала. Перелом наступил далеко за полдень. После этого стало медленно наступать облегчение, и в перерывах между приступами они в изнеможении засыпали.
Мак-Кен, однако, кашлял всё сильнее и сильнее, и, слыша его стоны и завывания, они поняли, что он впал в беспамятство. Смоук попытался было один раз сбросить меховые одеяла, но Лабискви крепко вцепилась в него.
- Нет, - взмолилась она. – Раскрыться сейчас – это смерть. Заройся лицом в мою парку и тихо дыши, не разговаривай, посмотри, как это делаю я. Так они продремали до темноты. Хотя приступы кашля становились реже, но как только начинал кашлять один, ему тут же вторил другой. По мнению, Смоука, последний приступ кашля Мак-Кен испытал после полуночи. После этого он издавал лишь бесконечные низкие животные стоны.
Смоук проснулся от прикосновения губ Лабискви к его губам. Голова его лежала у неё на груди, она обнимала его. Голос девушки был веселым и звучал как обычно, никаких приглушенных звуков в нём не было.
- Посмотри, любимый, уже светло, - сказала она, слегка приподнимая край одеяла. – Наступил новый день. Мы остались живы и больше не кашляем. Давай взглянем на мир, что вокруг нас, хотя я готова остаться вот так, с тобой навсегда, навечно. Этот последний час был таким прекрасным. Я не спала и я так сильно любила тебя.
- Я не слышу Мак-Кена, - сказал Смоук. – И что случилось с молодыми охотниками, почему они не нашли нас?
Он откинул одеяла и увидел обычное, единственное солнце в небе. Дул лёгкий морозный ветерок, в котором чувствовалось приближение более тёплых дней. Мир снова обрёл свой обычный вид. Мак-Кен лежал на спине, его неумытое лицо, покрытое копотью костров, застыло словно мраморное. Лабискви это зрелище ничуть не расстроило.
- Посмотри! - крикнула она. – Дрозд – рябинник! Это хороший знак.
Молодых охотников поблизости не было. Они либо погибли, либо пошли назад.
У них было так мало продуктов, что они не съедали и десятой доли необходимого, хотя готовы были съесть в сто раз больше своего вынужденного скудного пайка. Они продолжали скитаться по пустынным просторам этой горной страны, и с каждым днём острота их восприятия жизненных ощущений притуплялась, теперь они двигались наполовину словно бы во сне. Порой Смоук внезапно осознавал, что слышит собственное бессвязное бормотания. А его взор был прикован к бесконечной гряде ненавистных заснеженных вершин. Затем бесконечно долгий провал, и, очнувшись, он вновь слышал собственную бессвязную речь. Лабискви большую часть времени тоже пребывала в полубессознательном состоянии. В основном их усилия были иррациональными, автоматическими. Они вновь и вновь устремлялись на запад, но неизменно сталкивались с какими-то препятствиями, снежные вершины и непроходимые горные кряжи отбрасывали их на север или на юг.