— Ром, ты опять приложенье с вакансиями листаешь? — спросила Алёна, осторожно ставя на стол две кружки чая. Чай был крепким, с бергамотом; когда-то это был их совместный вечерний ритуал, но за последние месяцы кружки чаще охлаждались нетронутыми, чем пустели.
— Не «вакансиями», а «стратегическими позициями», — не отрываясь от экрана заметил Роман. — Я же не буду всю жизнь крутиться на побегушках.
Алёна закусила губу. Она знала этот тон: ровный, чуть глухой, будто сквозь ватный фильтр, — признак, что спорить бесполезно. Отложила телефон, сложила ладони:
— Раз уж у тебя стратегический тайм-менеджмент, может, подключишься к моим проектам? На пару недель. Я захлебываюсь в заказах — свадебный сезон на носу.
— Ты ж фотограф, — пожал плечами Роман. — Я камерам разве что в отпуске улыбаюсь.
— Тут улыбаться не надо. Нужно созваниваться с площадками, заполнять брифы, контролировать доставку реквизита… Любой сможет, было бы желание.
— Ты серьёзно? Я диплом писал про алгоритмы оптимизации логистики, а не про шары из гелия.
Алёна усмехнулась. Ей вспомнилось, как в двадцать она с восхищением слушала Романа в кампусном баре. Тогда она училась на дизайнера, а он всё говорил о «сингулярности», «матрицах решения» и «квантовом скачке в управлении». Казалось, он запросто свернёт горы. Но прошло восемь лет, горы стояли, а Роман сидел за кухонным столом в трениках, зависал в айпад.
— Если тебе так неприятно, забудь, — мягко сказала она, но голос дрогнул. — Только, Ром, у нас ипотека, а мои гонорары не резиновые.
Роман щёлкнул пальцем по кружке. — Да расслабься. Твой бизнес на подъёме; квартплаты твои клиентов оплачивают. А мне нужно время, чтобы выбраться в правильную орбиту.
Алёне захотелось смеяться и плакать одновременно. Правильная орбита! Она представила их кухню сверху: плитка с отбитым уголком, вскрытую банку арахисовой пасты, кота Лавра, вытянувшегося на подоконнике. Космос где-то далеко. А ипотека — очень даже земная.
Алёна включила в голове старый кинопроектор: июль, дача под Серпуховым, ей шестнадцать. Мама роется в сарае, достаёт штативы и линзы, отец затягивает новый навес над верандой. «Мы команда», — смеётся он сквозь пот, а потом учит: «Не бойся брать лишний килограмм нагрузки, лишь бы путь завершить». Тогда это казалось грандиозной мудростью; теперь — обидным проклятьем: нагрузка прилетела, путь бесконечен.
У Романа своя лента воспоминаний — о том он говорил часто. Как стоял на сцене актового зала Политеха, когда ему вручали красный диплом с гербом; как декан шепнул: «Ваш потолок — одно небо». Родители хлопали в третьем ряду, мать даже уронила сумочку. Этим летом отец ушёл из жизни после инсульта, и Роман надолго закрыл ту сцену в подсознании; но иногда она вспыхивала, жгла ярче любого будильника.
— Лён, — сказал Роман следующим вечером, глядя в окно — там шёл мартовский снег с дождём, — ты права, надо мне пока помогать тебе. Но я не хочу провалить сроки. Давай подключим человека с опытом.
Сначала Алёна обрадовалась: уж неужели он нашёл ассистента? Но Роман продолжил:
— Я договорился с тётей Верой, она освободилась. Помнишь, она бухгалтер на пенсии? Мастер таблиц, королева звонков. Она за городом квартиру сдаёт, всё равно скучает. Поеду, заберу её завтра.
Алёна замерла с половником в руке.
— Тётя Вера? Жить у нас?
— Ну да, а что? Бонус — она отменный кулинар. Мясо по-французски моё любимое.
Половник дрогнул, брызги соуса запятнали фартук.
— Рома, мы в однушке. Куда ты её? В духовку?
— Да перестань драматизировать. У тебя фотостудия-склад занимает половину комнаты. Освободим шкаф, койку поставим — будет норм.
Алёна заговорила через стиснутые зубы:
— Я просила тебя не о няньке, а о партнёре. И, чёрт побери, я не стану выселять собственные объективы ради твоих «стратегических» щей.
Роман пожал плечами. — Ну не хочешь — как знаешь. Но помощь нам просто необходима, иначе ты скоро свалишься.
Алёна отвернулась. Вспомнила, как летом Роман обещал починить балконную дверь, которая скрипела на ветру. Три месяца она держала дверь журналом, пока не вызвала мастера за свой счёт. Потом Роман обижался, что «не доверяют».
«Я не свалюсь, — подумала она, — я уже давно лежу под этой горой. Только ты этого не замечаешь».
Тётя Вера приехала с двумя чемоданами и крохотной клеткой с канарейкой.
— Светик-лучик, — защебетала она, едва переступив порог, кивнув канарейке. — Птичка поёт утром, будит позитивом.
Алёна хотела сказать, что позитив — это когда никто не поёт в шесть утра, но промолчала. Стала раскладывать её вещи: шерстяные кофты пахли нафталином, а на каждой полке вдруг появлялась льняная салфетка с вышитым ромашковым кружком.
В пять утра следующего дня канарейка устроила оперный пролог. В шесть тридцать тётя Вера словно подхватила партию: включила радио на максимуме, готовя овсянку на воде. Запах жжёного молока и старой лаванды заполнил квартиру.
— Это вам не бургер-шмургер, — браво отрапортовала она. — Овсянка здоровье бережёт.
Роман жевал безмятежно. Алёна скручивала салфетку в руках.
Через неделю таблицы и брифы действительно были заполнены. Тётя Вера звонила площадкам, строила логистику — и при этом переставляла мебель так, как ей удобно. Штативы перекочевали на балкон, но дверь обратно на скрип никто не проверил.
Алёна возвращалась с фотосессий поздно: клиенты просили обработку «ещё вчера», нервы и плечи ломило. Квартира встретила её запахом квашеной капусты и телеканалом «Ретро-сериал».
— Доча, ты что такая мрачная? — обернулась тётя Вера из-за плиты. — Деньги-то капают? Капают. Вот и улыбайся!
У Алёны дёрнулась скула. Сарказм душил. «Капают, конечно. Только сливной шланг у них — тоже я».
В ту ночь Алёна прошлась по памяти в поисках хоть одной сцены, где Роман держал удар. Нашла: третий курс, зима, они заблудились на заснеженной трассе после похода. Роман неделю водил кружок туризма, считал себя продвинутым навигатором. Телефон садился, карта промокла. Алёна дрожала: пальцы сводило судорогой. Тогда Роман взвалил её рюкзак на себя, шёл молча, но решительно, вывел к дороге. «Видишь, мне можно доверять», — устало сказал он. Алёна тогда верила.
Сейчас тот рюкзак лежал в кладовке, канарейка щебетала «лись-лись-лись», а Алёна крутила разомкнутый рюкзачный карабин.
У Романа тоже были ночные киномонтажи. В углу мозгов крутилась сцена: отец за кухонным столом, пахнет корицей и гречневой кашей. Отец грозно бросает: «Важен не диплом, сын, а то, что ты сделаешь с ним к сорока». Роману двадцать девять. Голос отца стал требовательнее после похорон. Теперь с каждым безработным днём этот голос рычал громче.
— Рома, — Алёна вошла в комнату, где муж смотрел марафон гейм-стримов, — у меня утром съёмка в Пушкино, мне нужен объектив 85 мм, а ты его куда-то убрали.
— Не «убрали», а «переместили». Там «оптимизация пространства».
Алёна вздернула бровь:
— Где-то после «оптимизации» пропал ещё жёсткий диск с архивами, между прочим. Предлагаю вернуть всё, как было, пока я не стала оптимизировать твою коллекцию комиксов.
От порога послышался голос тёти Веры:
— Алёночка, не кипятись, я всего лишь убрала пыль. Такой бардак был — жуть! Могла и расставить аккуратнее.
— Аккуратнее? — сорвался с губ Алёны нервный смешок. — Вы фотографии разбросали по батарее!
— Зато подсушатся, не заплесневеют, — бодро ответила тётя.
Алёна хлопнула дверцей шкафа так, что канарейка вспорхнула внутри клетки.
Вечером Алёна выложила перед Романом три счета: за ипотеку, за аренду студии и за ремонт техники.
— Мы влезаем в минус. Вера — чудо-женщина, но она здесь не живёт. Она оккупировала. Я устала. Либо ты берёшься за работу по-настоящему, либо… — она запнулась, потому что не хотела произносить слово «расходимся».
Роман впервые не стал шутить. Он посмотрел на счета, потом на жену.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Завтра поговорю с ней.
— Спасибо, — выдохнула Алёна, хотя на сердце было не «спасибо», а «посмотрим».
Утро пахло яичницей с копчёной паприкой — любимое Ромино блюдо. Алёна удивилась: тётя Вера жаловала диетическую овсянку.
— С добрым, — сказал Роман, ставя перед ней тарелку. Он был в рубашке, не в растянутой футболке. — Кофе крепкий, два сахара, как ты любишь.
Алёна села, настороженно.
— А где она?
— В комнате. Ждёт.
Когда тётя Вера появилась, на лице её читалось ожидание драмы. Роман предложил ей стул, сел напротив.
— Тётя, — начал он, — спасибо за всё, что ты сделала. Без тебя мы бы увязли. Но мы… э-э…
— Мы слышим эхо, — вставила Алёна, стараясь смягчить напряжение.
— Да, — подхватил Роман. — Эхо, которое напоминает, что мы молодая семья. Нам надо учиться самим.
Тётя Вера всплеснула руками:
— О-о, значит, я вам мешаю? Я-то думала, помогла. Ну, конечно, кормитесь-поитесь моими котлетами, а теперь — «тётушка, свободна».
— Ты не свободна, ты независима, — вздохнул Роман. — Твои арендаторы наверняка рады будут продлить договор, но тебе нужен собственный угол.
— Мой угол давно застроен вашей любовью! — драматично вскричала она и, подхватив канарейку, ушла в комнату.
Алёна покачала головой:
— Сарказм иногда полезен, но сейчас он режет. Как нож по грифельной доске.
— Я знаю, — тихо ответил Роман. — Но иначе это никогда не кончится.
Сборы длились два дня. Чемоданы тёти Веры медленно выползали в коридор, как черепахи. Каждый сопровождался мелодраматическим вздохом:
— А вот эта салфетка помнит, как твой папа сажал хризантемы…
Роман кивал, крепился. Алёна старалась помогать молча. Внутри неё боролись жалость и облегчение.
На третье утро тётя Вера обняла племянника:
— Учись быть мужиком. Женщине нужна опора, а не стул с тремя ножками.
Алёна даже улыбнулась: кажется, это был самый точный совет за всё время.
Такси увозило тётю Веру, канарейка щебетала в такт кочкам. В квартире стало слышно, как кот Лавр чинно лижет лапу — такой тишины давненько не было.
Роман сидел на подоконнике, глядя на мартовскую слякоть.
— Прости, что затянул, — проговорил он. — Я сбежал в удобство. Сначала в диплом, потом в гордость, потом — в тётю Веру. А теперь… нет за что спрятаться.
Алёна присела рядом, потянула носком по стеклу, оставила запотевший узор.
— Я помню, как ты нёс два рюкзака в лесу, помнишь? Тогда я думала: «Вот он — тот, с кем не страшно». Я хочу верить, что он ещё есть.
Роман усмехнулся:
— Он где-то заблудился в стримах и макаронах. Но, кажется, отыскался.
Он встал, прошёл на кухню, достал блокнот.
— План такой: утром я еду подаваться в пару агентств, днём забираю твою технику с сервиса, вечером — разбираю балкон. Балкон — мой бастион ответственности.
— Ха, — хмыкнула Алёна, — звучит героически. Можно я буду главнокомандующим?
— Разумеется, генерал.
Они смеялись, и смех эхом ударялся о пустые стены: салфеток больше не было, шкафы осиротели — и это была невероятная лёгкость.
Через неделю Алёна вернулась со съёмки с сияющими глазами:
— Помнишь пару, которой нужен был срочный альбом? Они в восторге, дали отзыв и… пригласили на корпоратив их фирмы! Заказ на три дня, полный пакет.
Роман, в рабочей рубашке, обернулся от стола:
— Великолепно! Я как раз договорился с HR-компанией: на полставки консалтинг по аналитике. Не «директор», но старт.
Алёна поцеловала его в щёку, и щетина хрустнула под губами.
— Щетина у тебя такая, как в универе, — прошептала она.
— А ты пахнешь, как тот шиповник, — ответил он.
Вечером он приготовил ризотто. На столе — свечи, рюмка портвейна.
— Ну что, — сказал Роман, — начнём перекладывать гору по кирпичику?
— Да, — ответила Алёна, — но сперва обещай: если гора снова станет слишком тяжёлой, мы скажем об этом, а не будем молчать.
Роман поднял бокал:
— Клянусь, даже если придётся орать.
Алёна улыбнулась:
— Орать — это я умею. Но лучше петь. Только не в шесть утра.
Они чокнулись. Роман дернул плечом:
— Кстати, я нашёл на авито тихий будильник-светильник. Включается рассветом, без звука. Купим вместо канарейки.
Алёна рассмеялась:
— Вот видишь, ты уже оптимизируешь пространство по-моему.
В эту ночь снег тихо таял за окном. Балконная дверь больше не скрипела: Роман смазал петли и прибил новый упор.
А где-то очень далеко, в маленькой квартире тёти Веры, канарейка всё так же щебетала, но уже не будила супружескую пару. И, пожалуй, это был первый настоящий признак того, что правильная орбита не там, где обещали дипломы и стратегии, а там, где две кружки снова пустеют каждый вечер — до конца, до последней капли.