Галина сбивчиво застегнула куртку, глядя на часы. Уже седьмой час вечера. Она снова задержалась у матери. В холодильнике полупусто, таблетки на утро закончились, а ноги гудят от усталости. Но уходить она не могла.
— Галочка, ты чайку попей... — донёсся из комнаты слабый голос Валентины Григорьевны.
— Потом, мам. Я сейчас давление тебе измерю, — отозвалась Галя, натягивая улыбку.
В комнате пахло лекарствами и мятным бальзамом. Валентина Григорьевна лежала на боку, укрытая шерстяным пледом, который уже месяц не стирали: времени не было. На тумбочке стоял стакан с недопитым компотом и открытая пачка валидола.
— А ты сегодня что-то грустная. Всё сын твой?
Галя покачала головой и присела на краешек дивана.
— Не сын... Василий. Он вчера ушёл. Сказал, что жить так больше не может.
Мать замолчала. Только чуть вздрогнула рукой под пледом.
— К другой? — тихо спросила она.
— Видимо. Он давно говорил, что я семью забросила, что мне только ты и нужна.
— А разве это не правда? — с горечью выдохнула Валентина. — Только я-то старая, Галь... а у тебя жизнь.
Галя опустила голову. Она не могла сказать иначе. Она и правда почти жила здесь с апреля. Бегала в поликлинику, стояла в очередях, мыла полы, меняла простыни, варила бульоны, стирала, возила на капельницы. Жила словно на два дома, но один из них разваливался на глазах.
— А Лена? — внезапно спросила мать.
Галя усмехнулась и встала, направляясь к аптечке.
— Лена, как всегда. Сегодня ноготки, завтра реснички. У неё салоны. Времени на тебя нет, мам.
— А деньги?
Галя закрыла дверцу и глубоко вздохнула.
— Я у неё просила на МРТ. Она сказала: «Ты же сидишь с мамой, ты и решай». Я уже не прошу.
Мать зажмурилась.
— Лена не злая... Просто крутится в своем бизнесе. Вертится, как может. А ты всё на себя взвалила...
— Мам, не надо её защищать, — Галя резко положила тонометр на стол. — Я же вижу. Она приезжает на пять минут, с порогa спрашивает: «Всё нормально?» и убегает. А ты ждёшь её постоянно.
Валентина Григорьевна потянулась рукой и сжала ладонь дочери.
— Не ругайся, доченька... Я вот думаю, может, завещание тебе оставить. Ты же и правда меня никогда не бросала.
Галя вздрогнула.
— Мам, ты что такое говоришь?.. Мне не надо. Лена обидится, да и... ещё не время.
— Галя, я всё понимаю. Я вижу, как ты мучаешься, как устаёшь. Ты с меня пылинки сдуваешь, а младшая дочка даже таблетки не купит. Я всё вижу, доченька.
В эту минуту зазвонил телефон. Галя посмотрела на экран и побледнела.
— Василий.
Мать кивнула, отвернувшись к стене. Галя отключила звонок. Села обратно на край дивана. Тихо, сжав губы, сказала:
— Он уже не вернётся.
— Доченька, не переживай, но кто знал, что все так получится, — слабо прошептала мать. — Пока живу, я тебе помогу.
Вдруг в коридоре скрипнул замок. Дверь открылась без стука. Лена вошла как буря в белом пальто, с яркой помадой, с сумкой на сгибе локтя.
— Мамочка! Ну как ты?
Галя встала, как по команде. Валентина Григорьевна попыталась улыбнуться.
— Леночка... зашла…
— Ну конечно. У меня сегодня час свободный нашёлся. Я тебе тут витаминки привезла. Импортные, хорошие. Одна баночка две тысячи стоит!
Галя молча взяла пакет. Баночка была местная, рублей за триста.
— И врача надо будет, — продолжила Лена, сев на подлокотник дивана. Валентина Григорьевна смотрела на младшую дочь с той же нежностью, с какой раньше глядела на старшую… Не прошло и двадцати минут, как сестра уехала.
Галина не спала почти всю ночь. Валентина Григорьевна закашлялась к утру, пришлось поднимать, поить, менять майку. Потом опять укладывать, ставить ингалятор. В пять утра Галя, сидя на табурете у окна, в последний раз посмотрела на темнеющее небо и наконец задремала прямо в кухне, укутавшись в старую фланелевую накидку матери.
Разбудил громкий, настойчивый стук. Она испуганно вздрогнула, подскочила, бросилась в комнату… нет, всё спокойно, мать дремала, лицо её было расслабленным.
В прихожей стояла Лена.
— Ты что, не открываешь? — раздражённо спросила она, заглядывая внутрь, как будто боялась чего-то упустить.
— Спала, — устало отозвалась Галя. — Почти всю ночь не сомкнула глаз. У мамы снова этот кашель...
— А я вот врача привезла, — деловито бросила Лена и повернулась к мужчине в сером пальто. — Проходите, пожалуйста.
Галя отпрянула. Врач?
— Частник. Очень хороший. Я его в салоне обслуживала, он ко мне с женой ходит. Сказал, может приехать на дом. Потом в клинику можно будет отправить, — быстро проговорила Лена, снимая перчатки.
Галя молчала, чувствуя, как в груди поднимается ком. Что-то было не так.
Осмотр прошёл быстро. Мужчина не задавал почти никаких вопросов, только кивал и всё записывал в кожаный блокнот. Мать ответила на пару фраз, потом снова затихла. На прощание он произнёс:
— Состояние тяжёлое, но не критичное. Лечить можно. Если хотите, могу предложить стационар, комфортный, питание, уход — всё как положено.
— Я оплачу, — поспешно сказала Лена. — Только по-человечески, чтобы ей было хорошо.
После того как врач ушёл, Галя осталась стоять у двери, глядя на сестру с недоверием.
— С чего вдруг такая забота?
Лена закурила прямо в коридоре, не глядя в глаза.
— А что, нельзя? Ты думаешь, я совсем чужая, да? Просто у меня время — это деньги, Галь. У тебя его много, у меня минута на вес золота. Но я свою маму тоже люблю.
— Любишь? — Галя взяла со стола баночку с «витаминами». — Это ты называешь любовью? Три дня назад ты отказалась перевести мне тысячу на лекарства, а теперь врач, клиника…
Лена прищурилась.
— Ну надо же мне хоть как-то загладить вину, если ты всё так считаешь. Слушай, мне тут кое-что нотариус порекомендовал… Пока мама в сознании, надо бы оформить завещание на нас, чтоб потом не ждать полгода, пока она в ясном уме. Потом может быть поздно.
Галя отступила на шаг, как от удара.
— Ты что, с ума сошла?
— Нет. А ты? — резко бросила Лена. — Мы же взрослые люди. Мама тяжело больная. Её может не стать в любой момент. Это не про корысть, это про порядок. Ты же не хочешь потом бегать по судам?
Галя заговорила, не подбирая слов:
— Я хочу, чтобы ты перестала лезть со своими делами в чужую жизнь. Это ты её видела раз в неделю, а теперь вдруг полезла что-то оформлять? Мама жива! И ей решать, что с квартирой делать, а не тебе!
Лена затушила сигарету об край обувного коврика и выпрямилась, глядя прямо в глаза сестре.
— А ты думаешь, она не решит? — усмехнулась она. — Уж поверь, у неё голова работает лучше, чем у тебя. И она умеет думать на перспективу.
Галя ничего не ответила. Только смотрела, как Лена застёгивает пальто, как резко разворачивается на каблуках и уходит, хлопнув дверью.
А через два дня к Валентине Григорьевне пришла соседка баба Люба. Они разговорились, И Валентина обмолвилась, пока Галя бегала в аптеку:
— Ленка меня просит… Хочет, чтоб я квартиру на неё написала. Обещала меня в клинику отвезти, говорит, поставят на ноги. А Галя уставшая. Она и так всё сделала, я ей в тягость. Может, и правда на Ленку…
— Ты, Валюша, подумай, — прошептала Люба, глядя с тревогой. — Только подумай как следует…
Смерть Валентины Григорьевны подкралась тихо. Ни крика, ни стона, просто в один из дней она не открыла глаза. Галя подошла утром, как всегда, поправить подушку, поставить чашку с тёплой водой, и поняла… всё. Руки холодные. Рот полуоткрыт, будто она хотела что-то сказать.
Галя не заревела навзрыд. Она села рядом, обхватила сухонькое плечо матери и долго сидела, глядя в одну точку. Потом набрала скорую, потом Лене.
— Умерла, — сказала она глухо, когда сестра ответила. — Сегодня ночью.
— Я приеду, — коротко бросила Лена и отключилась.
Похороны прошли быстро. Небольшой круг: Галя, Лена, несколько соседей, бывшая коллега Валентины Григорьевны по работе. Лена всё делала сдержанно, хладнокровно — оплачивала, контролировала, подгоняла. Ни одной слезы.
— Некогда растягивать, — сказала она. — Завтра у меня встреча с инвестором, нужно ехать в другой конец города.
Галя молчала. Она была в чёрной куртке матери, которую та носила зимой, и всё казалось, что мама просто вышла за хлебом, сейчас вернётся и будет ругаться, что чай остыл.
После кладбища Лена, не успев даже снять пальто, достала из сумки папку.
— Тут одно дело. Завещание.
— Какое ещё завещание? — подняла голову Галя.
— Вот, — Лена положила лист на стол. — Завещание матери с печатями, оформлено в нотариальной конторе. Всё как положено.
Галя взяла документ, глянула, и сердце ухнуло. Там черным по белому было написано: всё движимое и недвижимое имущество, в том числе квартира, переходит в собственность младшей дочери Елены Валентиновны Ермолаевой.
— Это... что это такое?! — прошептала она, ощущая, как подкашиваются ноги. — Она же… она же говорила мне! Я с ней была каждый день, она мне сама сказала, что оформит всё на меня. Потому что я не бросала её.
— Может, передумала, — пожала плечами Лена. — Не знаю. У меня просто документ. Можешь проверить — печать настоящая, подпись её. Я привозила нотариуса — всё сделали.
— Без меня? Тайком? — Галя медленно опустилась на стул. — Ты воспользовалась её слабостью. Она думала, что ты отвезёшь её в больницу, а ты…
— Я и отвезла бы. Если бы она не умерла. — Лена говорила почти равнодушно, будто обсуждала бизнес-сделку. — Но не успела. А теперь у меня другие заботы, Галь. Эту квартиру я продаю. Мне нужно расширять бизнес. Клиентов много, а мест не хватает. Деньги на запуск вложены, сейчас надо оборот держать.
Галя подняла на сестру покрасневшие глаза.
— Я не уйду. Я останусь здесь. Я уже почти переехала, у меня почти все вещи здесь… У тебя совесть есть? Я же была все время с мамой, а ты набегом, редко от порога отходила.
— Это уже не твоя квартира, — спокойно отрезала Лена. — Тебе никто не мешает пожить тут ещё недельку-другую, но потом я выставлю квартиру на продажу. Всё законно.
Галя стиснула зубы. Гнев душил её. Предательство, унижение, подлость — всё слилось в один ком, который стоял в горле.
— Я подам в суд, — прошептала она. — Я всё оспорю. Это завещание — ложь.
Лена усмехнулась и надела перчатки.
— Пожалуйста. Только учти: суд — это долго, нервы, деньги. А в итоге всё равно закон на моей стороне. Документ есть, нотариус есть. Удачи.
Она ушла, хлопнув дверью. А Галя осталась одна, в пустой, тихой квартире, где больше не было ни мамы, ни покоя. Только запах её духов в шкафу, да тоненькое покрывало на диване, под которым мама лежала в последние дни.
И в этот вечер к ней зашла Люба, соседка.
— Галь, ты прости, я должна тебе кое-что сказать… Пока не поздно.
Галя открыла дверь Любе дрожащими руками.
— Проходите, — только и сказала она, пропуская соседку в кухню.
Люба не сняла куртку, встала у стола, как будто собиралась сказать что-то важное и страшное одновременно.
— Галь… Я не знаю, как начать. Но, наверное, ты должна знать. Про Ленино завещание.
Галя медленно подняла голову.
— Вы что-то знаете?
Люба кивнула и села напротив.
— Где-то за месяц до смерти твоя мать рассказала мне. Ленка сама её увезла, сказала, покажет частную клинику, там условия лучше, её там подлечат. Валя, как девочка, обрадовалась. Думала, будет как новая. А там был нотариус.
— Завещание, — выдохнула Галя.
— Да. Она мне сама призналась. Сказала: «Лена говорит, что Галя всё равно потом откажется, у неё муж, сын, и жилье свое неплохое. А ей надо бизнес расширять. Я подпишу, а дочка меня подлечит». Она верила. А никакой клиники в тот день не было.
— Значит, всё это обман? — Галина схватилась за голову. — Она использовала маму, пообещала заботу, обвела вокруг пальца и выжала, как лимон…
— Ты пойдёшь в суд? — тихо спросила Люба.
— Обязательно, — Галя кивнула. — Но теперь у меня есть свидетель. Вы же все расскажете?
— Если нужно, конечно. Я не боюсь. Твоя мать не заслужила такой подлости. Она ведь тебя любила больше, это видно было. Всё время про тебя говорила: «Галочка у меня добрая, всё терпит, всё тащит на себе»…
Суд длился больше месяца. Адвокат Лены кричал, размахивал бумагами, уверял, что завещание официальное, заверенное, оспорить невозможно.
Галя сидела молча. Её вызывали, она отвечала сдержанно, голос дрожал, но в глазах стояла правда. Люба выступила, поклялась перед судьёй, что Валентина Григорьевна чувствовала давление, что подпись была сделана под обещания, которые так и не были исполнены.
— Она боялась, — сказала Люба. — Но верила, что дочь поможет. Она не знала, что всё это просто способ завладеть квартирой.
Судья долго листал бумаги. Говорил сухо, юридическим языком, но в конце вынес решение:
— В связи с новыми обстоятельствами, показаниями свидетеля, а также на основании статьи о недобросовестном влиянии на завещателя, квартира подлежит разделу поровну между двумя дочерьми покойной Валентины Григорьевны.
В зале повисла тишина. Лена вскочила.
— Это абсурд! Мама была в здравом уме и твердой памяти… Я все сделала по закону… Я доктора на дом привозила, а Галя… Галя только давление мерила да таблетки маме давала!
Судья не ответил. Решение принято.
Галя вышла на улицу с ощущением, будто с плеч наконец упал многолетний груз. Она не выиграла полностью, но и не проиграла. Но спокойствие длилось недолго. Через неделю Лена вернулась с официальными бумагами.
— В этой квартире у меня своя половина. Хочу её сдать, поэтому поселю женщину с ребёнком.
— Что? — Галя побелела. — Ты с ума сошла?
— Не хочешь съезжать? Тогда делим по-честному. Или мне ремонт делать? — она усмехнулась. — Стены ломать, коридоры делать?
И вот через два дня по лестнице поднялась женщина с грудным ребёнком на руках и двумя сумками. За ней шел мужик с телевизором. Галя стояла у двери и не знала, кричать или плакать.
Жизнь превратилась в ад. Ребёнок кричал по ночам. Женщина стирала по три раза в день, занимала ванную, громко слушала музыку, варила что-то с чесноком. Мужик приходил пьяный, разевал рот на Галины книги в шкафу, предлагал «разделить кухню».
Лена больше не появлялась. Только изредка звонила и с сарказмом спрашивала:
— Ну как там, тебе уютно?
Галя не выдержала. Через месяц собрала сумку и уехала домой. В ту самую квартиру, где раньше жили с мужем. Где всё было разрушено, но хотя стены свои…
Галя сидела у окна. За стеклом медленно таял снег, март, весна ещё не пришла, но зима уже не держалась. Подоконник был холодным, но ей нравилось ощущать это прикосновение. Оно было настоящим. Не как все слова Лены.
Бывший муж давно жил с новой женщиной, сын приходил только к вечеру, спрашивал:
— Мам, ты как? —Она говорила:
— Нормально. —И он, кажется, верил.
Она вставала рано. Убиралась, читала, иногда шила на старенькой машинке, подарок матери.
Мать снилась почти каждую ночь. То сидела на кровати, гладила по голове. То, будто молодая, шла по дорожке с корзиной яблок. «Ты у меня одна осталась, Галька...» — шептала она во сне.
Лена больше не звонила. Только однажды прислала сообщение:
«Продала квартиру. Новые хозяева въедут через месяц. Твою долю переведу на счет.»
Галя ничего не ответила. Суды, разбирательства, нотариусы, адвокаты… всё было позади. Она не хотела больше войны.
— Мама бы не простила, — сказала как-то Любе, которая ей часто звонила.
— Не простила бы, — подтвердила та. — Но Ленка еще та прорва.
Соседка стала навещать Галину. Иногда сидели на кухне, вспоминали прошлое. Люба рассказывала, как Валентина Григорьевна учила её варить повидло, как переживала за Галиного сына, как гордилась дочкой-учительницей.
А однажды Люба сказала:
— Знаешь, а жизнь-то она все рассудит по справедливости. Пролетит Ленка со своим бизнесом, нельзя такое желать… но я это предчувствую…
Галина часто ездила к матери на кладбище и ка-то там встретила сестру. Сначала решила подождать, пока та не уйдет, но сестра ревела навзрыд и жаловалась на Гальку, которая ей мстит, якобы стоит постоянно перед иконами…Галя не могла слушать эту ложь.
Да, она обиделась, но не настолько, что желать Лене зла.
— Остановись в своих обвинениях. Вот делала бы все по-честности, по справедливости, и бизнес бы твой процветал. Только ты сама во всем виновата, — Галина пошла в сторону остановки, около холмика она посидит в другой раз. Жалко сестру, все-таки родная кровь, но она получила по заслугам.