Чехов называл ее моя «прекрасная Лика», «адская красавица» и другими именами, подчеркивая свое восхищение. Лика, (дружеское прозвище Лидии Стахиевны Мизиновой), оставила заметный след в судьбе и творчестве великого писателя.
Все, кто лично был знаком с Антоном Павловичем понимали, что прототипом Нины Заречной, одной из главных героинь знаменитой пьесы «Чайка», была Лика Мизинова. С образом Ниной Заречной, Мизинову сближает и стремление стать актрисой. В 1901—1902 году, окончив курсы вокала, она даже играла в Московском Драматическом театре под псевдонимом «Лика».
С Чеховым она познакомилась через сестру Антона Павловича, Машу. Они были подругами, вместе работали учительницами в гимназии Ржевской. Осенью 1889 года Маша привела Лику в съемную квартиру Чеховых на Садово-Кудринской улице.
Мария Павловна Чехова так вспоминает этот тот день:
«Мы жили тогда в доме Корнеева на Садовой Кудринской Войдя вместе с Ликой, я оставила ее в прихожей, а сама поднялась по лестнице к себе в комнату наверх. В это время младший брат Миша стал спускаться по лестнице в кабинет Антона Павловича, расположенный в первом этаже, и увидел Лику. Лидия Стахиевна всегда была очень застенчива. Она прижалась к вешалке и полузакрыла лицо воротником своей шубы. Но Михаил Павлович успел ее разглядеть.
Войдя в кабинет к брату, он сказал ему:
— Послушай, Антон, к Марье пришла такая хорошенькая! Стоит в прихожей.
— Гм... да? — ответил Антон Павлович, затем встал и пошел через прихожую наверх. За ним снова поднялся Михаил Павлович. Побыв минутку наверху, Антон Павлович спустился. Миша тоже вскоре спустился, потом поднялся: это оба брата повторяли несколько раз, стараясь рассмотреть Лику. Впоследствии Лика рассказывала мне, что в тот первый раз у нее создалось впечатление, что в нашей семье страшно много мужчин, которые все ходили вверх и вниз!»
Антону Павловичу 29 лет. Он — уездный доктор и уже знаменитый писатель. Чехов остроумен, красив, умеет нравиться, особенно женщинам. По свидетельству его друга, писателя А.И. Куприна, у него было «самое прекрасное и тонкое, самое одухотворенное лицо, какое мне только приходилось встречать в жизни».
Лике— 19 лет. Правильные черты лица, чудесные серые глаза, пышные пепельные волосы и черные брови делали ее очаровательной. Ее красота настолько обращала на себя внимание, что на нее при встречах заглядывались. Природа, кроме красоты, наградила ее умом и веселым характером.
О ней поэтесса, драматург и актриса Т. Л. Щепкина-Куперник говорила: «Лика была девушкой необыкновенной красоты. Настоящая Царевна-Лебедь из русских сказок. Её пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под „соболиными“ бровями, необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой — делали её обаятельной но она как будто не понимала, как она красива, стыдилась и обижалась...»
На писателя красавица Лика произвела неизгладимое впечатление. Но через два месяца после их знакомства, 21-го апреля 1890 года, Антон Павлович уезжает на Сахалин.
«Поездка эта была задумана совершенно случайно. Собрался он на Дальний Восток как-то вдруг, неожиданно, так что в первое время трудно было понять, серьезно ли он говорит об этом или шутит» (М.П. Чехов. Вокруг Чехова).
Перед своим отъездом он дарит Лике две книги. Одну, «Скучная история», подписывает так: «Лидии Стахиевне Мизиновой от ошеломленного автора». Тогда же Чехов дарит ей фотографию с надписью: «Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин и которое оцарапало мне нос. Прошу ухаживателей и поклонников носить на носу наперсток. А. Чехов. P. S. Эта надпись, равно как и обмен карточками, ни к чему меня не обязывает».
Путешествие длится более семи месяцев. Находясь на Сахалине, Чехов писал: «У меня в Москве есть невеста, только вряд ли я буду с ней счастлив. Она слишком красива».
Вернувшись с Сахалина, Чехов уже не скрывает, что его совершенно по-особому тянет к этой сероглазой девушке.
После грандиозного путешествия жизнь в Москве кажется Антону Павловичу неинтересной, и он уже через несколько дней едет в Петербург повидаться с издателем «Нового времени» Сувориным.
Свое первое письмо Лика посылает Антону Павловичу 9- го января 1891 года, на третий день после его отъезда в Петербург:
«Вчера никак не могла достать Вам программу, Антон Павлович, а сегодня хотя и достала, но отправить до 4-х часов не могла. Сегодня в Думе написала Вам длинное письмо, и хорошо, что не могла отправить, сейчас прочла его и ужаснулась — сплошной плач. <...>
Как-то Вы добрались? Вероятно, уже успели 5 раз пообедать, поужинать и вообще отлично проводите время. Хандру свою, или попросту кислоту, Вы оставили в Москве и теперь чувствуете себя совсем "числивым", и как я Вам завидую; если бы я могла уехать хоть на Алеутские острова, то я тоже была бы щислива. Холод смертный; я простудилась страшно; 3 ночи не сплю сама и не даю спать другим из-за кашля, вчера опять кашляла с кровью (как раз на другой день Вашего отъезда). Бабушка сердится, что я выхожу и не берегусь, пророчит мне чахотку — я так и представляю себе, как вы смеетесь над этим. Вообще все очень скверно, но вместе с тем и хорошо. По приезде своем в Москву не забудьте съездить на Ваганьково, поклониться моему праху.<...>
Ну, очень я Вам уже надоела, простите, но раз я уж соберусь писать и пишу, то не могу сразу бросить. Ответа от Вас я, конечно, не жду, потому что я ведь только — Думский писец, а вы — известный писатель Чехов, но все-таки будьте здоровы и не забывайте
Л. Мизинову».
С этого письма начинается их переписка.
11-го января Чехов отвечает ей из Петербурга с такой же иронией:
«Думский писец!
Программу я получил и завтра же отправлю ее в каторгу, т. е. на Сахалин. Большое спасибо Вам и поклон в ножки.
Насчет того, что я успел пообедать и поужинать 5 раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург <...>
Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша! <...>
Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застрелится, а Прыщиков заболеет родимчиком. Вашей смерти буду рад только один я. Я до такой степени Вас ненавижу, что при одном только воспоминании о Вас начинаю издавать звуки: "э"... "э"... "э"...
Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком.<...>
Прощайте, злодейка души моей.
Ваш Известный писатель».
Из Петербурга Чехов Сувориным уезжают за границу, посещают Вену, Венецию, Болонью, Флоренцию, Рим, Неаполь, Помпею, Ниццу, Монте-Карло, Париж.
***
Летом 1891 года семья Чеховых выехала на дачное житье под город Алексин на берегу Оки. Чехов приглашает на дачу друзей, в их числе Левитана и Лику. Они приехали.
«Поселившись под Алексином, пишет Михаил Павлович, мы тотчас же выписали «прекрасную Лику». Она приехала к нам на пароходе через Серпухов вместе с Левитаном, и, откровенно говоря, нам негде было их обоих положить. Начались смех, неистощимые остроты Антона Павловича, влюбленные вздохи Левитана, который любил поманерничать перед дамами. Вообще у нас на берегу Оки сразу как-то повеселело».
Когда Лика уехала из Алексина, Чехов пишет ей вслед:
« 17 мая.
Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика!
<...> Мы оставляем эту дачу и переносим нашу резиденцию в верхний этаж дома Былим-Колосовского, того самого, который напоил Вас молоком и при этом забыл угостить Вас ягодами. О дне переезда нашего уведомим своевременно.
Приезжайте нюхать цветы, ловить рыбку, гулять и реветь.
Ах, прекрасная Лика! Когда Вы с ревом орошали мое правое плечо слезами (пятна я вывел бензином) и когда ломоть за ломтем ели наш хлеб и говядину, мы жадно пожирали глазами Ваши лицо и затылок. Ах, Лика, Лика, адская красавица! Когда Вы будете гулять с кем-нибудь или будете сидеть в Обществе и с Вами случится то, о чем мы говорили, то не предавайтесь отчаянию, а приезжайте к нам, и мы со всего размаха бросимся Вам в объятия».
На следующий день Чеховы переезжают в усадьбу Богимово Тарусского уезда Калужской губернии, принадлежащую молодому помещику Е. Д. Былим-Колосовскому и живут здесь до 4-го сентября 1891 года. Чехов был в восторге от усадьбы.
О своем переезде воодушевленный Антон Павлович сообщает издателю «Нового времени» А .С. Суворину:
«18 май.
Ликуй ныне и веселися Сионе. Жил я в деревянной даче в четырех минутах ходьбы от Оки, кругом были дачи и дачники, березы и больше ничего. Надоело. Я познакомился с неким помещиком Колосовским и нанял в его заброшенной поэтической усадьбе верхний этаж большого каменного дома. Что за прелесть, если бы Вы знали! Комнаты громадные, как в Благородном собрании, парк дивный с такими аллеями, каких я никогда не видел, река, пруд, церковь для моих стариков и все, все удобства. Цветет сирень, яблони, одним словом — табак! Сегодня перебираюсь туда, а дачу бросаю.<...>
Вчера я целый день возился с сахалинским климатом. Трудно писать о таких штуках, но всё-таки в конце концов поймал чёрта за хвост. Я дал такую картину климата, что при чтении становится холодно. И как противно писать цифрами!»
В Богимово, на берегу Оки, Чехов работает над книгой «Остров Сахалин», пишет повесть «Дуэль», рассказы «Бабы», «Великий человек» («Попрыгунья»), «Жена».
Встает в пять часов утра, варит себе кофе и начинает работу. Пишет на подоконнике большого окна, выходившего в парк. Работает до 11 часов, потом отдыхает — ходит в лес за грибами или ловит рыбу.
Об усадьбе Богимово Чехов сообщает детской писательнице Марии Киселевой, у которой ранее братья Чеховы и сестра Маша снимали дачу в ее подмосковной усадьбе Бабкино на реке Истре:
«Здравствуйте, многоуважаемая Мария Владимировна!
Ради создателя, напишите, что и как у Вас, все ли здоровы и как в отношении грибов и в рассуждении пескарей. Я в долгу у бабкинцев.<...> На письмо собирался ответить каждый день и собрался только сегодня, когда над нашим парком нависли дождевые облака, и я вспомнил, как в такую погоду мы ходили в Максимовку к Левитану и как Левитан грозил застрелить нас из револьвера.
Живем мы в Тарусском уезде Калужской губ<ернии>, в селе Богимове, в усадьбе некоего молодого барина, щеголяющего в рубахе навыпуск и в больших сапогах, очень рассеянного, либерального и держащего у себя в экономках рыжую, беззубую девицу, которую зовут Аменаисой Эрастовной. Громадный дом, отличный парк, неизбежные виды, при взгляде на которые я обязан почему-то говорить: “Ах!”, речка, пруд с голодными, любящими попадаться на удочку карасями, масса больных, запах йодоформа и прогулки по вечерам. Занимаюсь я своим Сахалином и в промежутках, чтобы не уморить свое семейство голодом, ласкаю музу и пишу рассказы. Все по-старому, ничего нового. Встаю я ежедневно в 5 часов утра и собственноручно варю себе кофе — признак, что я уже вошел в колею старого холостяка... »
Позднее Чехов вспоминал, что никогда и нигде ему так плодотворно не работалось, как в то богимовское лето. Написанные в Богимове произведения впервые были подписаны фамилией Чехов, а не многочисленными псевдонимами, как было до тех пор.
10 -го июня Лика пишет из Покровского:
«Удивительный, неподражаемый Антон Павлович. Прежде всего мой поклон мангусу и пожелание еще раз убежать; во-вторых, кланяется Вам Софья Петровна; в-третьих, квартиры, которые Маша просила меня посмотреть,-- по-моему, ни к черту не годятся. <...>
Поправилась ли Маша и что с ней было? Я знаю об Вас только то, что мне говорит Левитан, а то я даже не знала бы, что Вы живы или нет. За это черт Вас задави, как говорит Ольга Петровна.
Живется мне довольно мерзко на том основании, что я почти не пользуюсь летом и моими любимыми вечерами, так как после захода солнца не могу выходить; купаться мне также нельзя, и вот я и страдаю, даже говорить нельзя громко и много, благодаря каким-то влажным хрипам, которые у меня открыли перед отъездом. Ну да черт с ними, а лучше Вы мне напишите об вас. Софья Петровна со мной ужасно мила, все зовет к себе, а Левитан мрачен и угрюм, и я часто вспоминаю, как Вы его называли Мавром. Мне ужасно хочется поехать к Вам, но сейчас мне нельзя, потому что я очень кашляю и пью воды и всякую мерзость, поэтому неудобно все это тащить к Вам, а вот попозже надеюсь все-таки еще раз пореветь.<...>
Ваши письма, Антон Павлович, возмутительны, Вы напишете целый лист, а там скажется всего только три слова, да к тому же глупейших. С каким удовольствием я бы Вам дала подсатильник за такие письма. <...>
Если вы не совсем еще стали дубиной, то напишите.
Мой адрес тот же, что и Левитана, только пишите в с. Покровское».
12-го июня в письме к Лике Чехов в очередной раз напоминает, что она обещала приехать в Богимово:
«Очаровательная, изумительная Лика!
Увлекшись черкесом Левитаном, Вы совершенно забыли о том, что дали брату Ивану обещание приехать к нам 1-го июня, и совсем не отвечаете на письма сестры. Я тоже писал Вам в Москву, приглашая Вас, но и мое письмо осталось гласом вопиющего в пустыне. Хотя Вы и приняты в высшем свете (у головастенькой Малкиель), но все-таки Вы дурно воспитаны, и я не жалею, что однажды наказал Вас хлыстом. Поймите Вы, что ежедневное ожидание Вашего приезда не только томит, но и вводит нас в расходы: обыкновенно за обедом мы едим один только вчерашний суп, когда же ожидаем гостей, то готовим еще жаркое из вареной говядины, которую покупаем у соседских кухарок.
У нас великолепный сад, темные аллеи, укромные уголки, речка, мельница, лодка, лунные ночи, соловьи, индюки... В реке и в пруде очень умные лягушки. Мы часто ходим гулять, причем я обыкновенно закрываю глаза и делаю правую руку кренделем, воображая, что Вы идете со мной под руку».
Тем не менее Лика так и не решилась приехать в Богимово...
***
После переезда Чеховых в Мелихово, Антон Павлович начинает благоустройство дома и сада.
«Сад был запущен, — вспоминает старший брат Чехова, Александр Павлович, — и это придавало ему особенную прелесть. Он весь порос высокою, густою травой, и в нем особенно красиво и даже в своем роде величественно (по сравнению с молодняком) было старое, развесистое, с дуплистым стволом, почти в два обхвата, дерево, прозванное на библейский лад дубом «Мамврийским». На одной из толстых боковых ветвей его брат Михаил Павлович прикрепил ящик-скворечник с несколькими отделениями. Над рядом отверстий на скворечнике была надпись: «Питейный дом братьев Скворцовых». Таких скворечников по саду было разбросано много. Антон Павлович очень чутко относился к приходу весны, жизнерадостно следил за таянием снега, за разбуханием почек и за прилетом птиц.» (Ал. П. Чехов. В Мелихове).
Первая весна в Мелихове была холодная, голодная и затяжная. Пасха прошла в снегу. Затем началась распутица. Дороги представляли собой нечто ужасное.
Из Мелихово Чехов пишет Лике :
«25 марта.
10 градусов мороза.
Маша просит Вас приехать на Страстной и привезти духов. Я бы и сам купил духи, но в Москве я буду не раньше Фоминой недели.
Желаем всего хорошего. Скворцы улетели. Тараканы еще не ушли, но пожарную машину мы все-таки осмотрели.
Машин брат.
Вы б с Дуней познакомились!»
Следующее письмо отправляет 27-го марта:
«Лика, лютый мороз на дворе и в моем сердце, а потому я не пишу Вам длинного письма, какое Вы хотели получить.
Ну, как Вы решили дачный вопрос? Вы врунья, и я не верю Вам: Вы вовсе не хотите жить около нас. Ваша дача в Мясницкой части под каланчой — там Вы душой и сердцем. Мы же дли Вас ничто. Мы прошлогодние скворцы, пение которых давно уже забыто.
У нас два дня гостил А. И. Смагин. Сегодня приходил урядник. Ртуть в термометре ушла к —10, Все ругательные слова, начинающиеся с буквы с, я пускаю по адресу этой ртути и в ответ получаю от нее холодный блеск глаз... Когда же весна? Лика, когда весна?
Последний вопрос понимайте буквально, а не ищите в нем скрытого смысла. Увы, я уже старый молодой человек, любовь моя не солнце и не делает весны ни для меня, ни для той птицы, которую я люблю. Лика, не тебя так пылко я люблю! Люблю в тебе я прошлые страданья и молодость погибшую мою».
Лика отвечает ему из Москвы 29 -го апреля :
«Какой Вы дикий человек, Антон Павлович. На что я могла обидеться на Вас — не знаю. Я не обижалась и вообще никогда не обижаюсь. Если я что-либо и позволила себе сказать, из чего Вы могли заключить, что я рассердилась, то мне очень жаль. Я отлично знаю, что если Вы и скажете или сделаете что-нибудь обидное, то совсем не из желания это сделать нарочно, а просто потому, что Вам решительно все равно, как примут то, что Вы сделаете. Будемте жить мирно, а главное, не будемте воображать себе того, чего нет, вроде обид и т. п. Молоточки Ваши постараюсь прислать с Иваном Павловичем. Вчера был у меня Левитан и опять говорили об рассказе. Сам он, кажется, сознает, что все вышло очень глупо. И очень нужно было писать еще ему письмо. Точно не могли Вы сообразить, что теперь писать не следовало, потому что это то же, что написать Кувшинниковой.
Прощайте. Л. Мизинова».
Разговор Лики с Левитаном, о котором она сообщает в этом письме, касался рассказа Чехова «Попрыгунья», незадолго перед тем опубликованного. Рассказ этот вызвал много толков из-за сходства ее персонажей с художником Исааком Левитаном, замужней дамой Софьей Кувшинниковой, ее мужем и Ликой. Софья Кувшинникова была художницей-любительницей, и под предлогом уроков живописи часто уезжала с Левитаном на Волгу – на этюды.Ее муж, полицейский врач, Дмитрий Кувшинников долгое время закрывал глаза на ее роман.
В то лето 1891 года Левитан и Кувшинникова приехали вместе с Ликой в тверское имение ее дяди — Н.П. Панафидина.
Поблизости располагалось Берново, имение Вульфов, друзей Пушкина. Пушкин бывал в Бернове. Здесь он услышал рассказ о дочери мельника, которая бросилась в омут, когда помещик отправил её возлюбленного в солдаты. Тогда же художник приступил к написанию картины «У омута».
Левитан отправлял Чехову письма, рассчитанные вызвать одновременно и его смех, и ревность: «Пишу тебе из того очаровательного уголка земли, где все, начиная с воздуха и кончая, прости господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею — божественной Ликой! Ее еще пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета…»
Тем не менее, кратковременный роман «фильдекосовой Лики» и «черкеса Левитана» не нарушил душевного равновесия Чехова.
По поводу рассказа «Попрыгунья», который «наделал много шума», Чехов сообщил писательнице и мемуаристке Л. А. Авиловой (урожденной Страховой) в письме от 29 -го апреля 1892 года: «Вчера я был в Москве, но едва не задохнулся там от скуки и всяких напастей. Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей «Попрыгуньи» («Север», № 1 и 2), и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика – внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор, и живет она с художником».
Об этой истории написала в своих воспоминаниях драматург, поэтесса и переводчица Т. Л. Щепкиной-Куперник:
«...Чехов взял только черточки из внешней обстановки С<офьи> П<етровны> — ее „русскую“ столовую, отделанную серпами и полотенцами, ее молчаливого мужа, занимавшегося хозяйством и приглашавшего к ужину, ее дружбу с художниками. Он сделал свою героиню очаровательной блондинкой, а мужа ее талантливым молодым ученым. Но она узнала себя — и обиделась. <...> Левитан, тоже „узнавший себя“ в художнике, также обиделся, хотя, в сущности, уж для него-то ничего обидного не было...»
Рассказ «Попрыгунья» все же на целых три года рассорил Чехова с Левитаном и едва не довел дело до дуэли.
Через три года Левитан приехал к Чехову в Мелихово. Согласно воспоминаниям Щепкиной-Куперник, после напряженно-вопросительной паузы друзья обнялись и стали общаться как ни в чем не бывало.
Весной в Мелихове Чехов пишет «Рассказ и две мелочишки в осколочном духе» и 7-го апреля высылает в Петербург в журнал «Осколки». Работает также над повестью «Палата N6». В ноябрьском номере журнала «Русская мысль» за 1892 год была опубликована и и сразу же оценена критикой как лучшее из всего ранее созданного Чеховым.
Из Мелихова 29-го апреля Чехов пишет Лике очередное письмо:
«Все мы с нетерпением ожидаем Вашего приезда. Комнаты приняли благообразный вид, стало просторно, и вчера целый день мы чистили сарайчик, в котором будут помещаться наши дорогие гости.<...>
Здорово спим! Ложимся в 8 часов вечера и встаем в 7. Едим тоже здорово. Вообще, можно поручиться, что через какой-нибудь год мы будем уже порядочные скотины. Я занимаюсь физическим трудом; мышцы мои крепнут, с каждым часом я становлюсь сильнее, так что, когда мое имение будет продано с аукциона, я поступлю атлетом в цирк Саломонского.
Какие муки мы должны будем придумать для Вас, если Вы к нам не приедете? Я оболью Вас кипятком и раскаленными щипцами вырву из Вашей спины кусок говядины».
Летом наконец-то Лика приехала в Мелихово. Антон Павлович был рад ее приезду, рады были и домочадцы — здесь ее любили и считали почти своей.
«Мы так к ней привыкли, — вспоминает сестра Чехова, Мария Павллвна, — что даже родители наши скучали, когда она долго не приезжала. Работая в Москве, в гимназии, я в конце недели уезжала в Мелихово. Часто со мной ездила Лика. Уезжая из дома в Москву, я всегда получала поручения привезти что-нибудь по хозяйству: грабли, косы, лопаты и прочее. И вот тому, кто ехал со мной, всегда доставалось везти что-нибудь. В тарантасе по отвратительной дороге от станции Лопасня до Мелихова эти вещи доставляли всегда большие неудобства. — Проклятая Машка опять везет с собой эту пакость! — ворчала Лика».
Ранним утром Чехов и Лика гуляли в окрестностях Мелихова. Бродили в молодом березовом лесу, где на каждом шагу попадались боровики, а в лесной чаще пели соловьи, посылая друг другу свои незамысловатые трели. Гуляли по полю.
После отъезда из Мелихова Лика пишет Чехову 18-го июня из Ржева:
«Наконец-то сегодня добралась до места и думаю, что Вас не удивит, что в тот же день захотела Вам написать. Нет, отбрасывая всякое ложное самолюбие в сторону, скажу, что очень мне грустно и очень хочется Вас видеть. Грустно мне еще потому, Антон Павлович, что Вас, должно быть, очень удивило и не понравилось мое поведение вечером, накануне моего отъезда. Сознаюсь, что вела себя чересчур девчонкой и это меня очень мучает. Вы не давайте этого письма никому читать; довольно, что я смешна перед Вами, и не надо, чтобы и другим было смешно. В самом деле смешно — забыться настолько, что не понять шутки и принять ее серьезно. Ну да Вы, верно, не будете очень обвинять меня в этом, потому что, вероятно, давно были уверены, что все так и есть. Чувствую, что пишу вздор,— но не могу не писать. Устала страшно, измучилась и всякими своими думами, и объяснениями с Балласом — все это в эти два дня. Билеты на Кавказ будут, т. е. Вам и мне разные, только и не думайте, что после того, что мы говорили, Вы непременно должны ехать со мною! Я поеду во всяком случае — одна ли, или нет,— но поеду.
Верно ли я сказала? От Москвы до Севастополя, потом от Батума до Тифлиса и наконец от Владикавказа до Минеральных Вод и до Москвы. К первым числам августа будут готовы, только пока я прошу Вас дома ничего не говорить ни о билетах, ни о моем предположении ехать. Это глупое письмо ничего не объяснит — мое несчастье, что ничего не умею делать вполовину! Не успокоюсь, пока не получу от Вас хоть двух строчек и не увижу, что Вы относитесь по-старому ко мне и не очень осуждаете за несдержанность мою. Напишите! Ах, как все глупо, и чем более пишу, тем глупее.
Ваша Л. Мизинова».
Этот план совместной поездки на Кавказ был отклонен Чеховым, как он объяснял — впредь до прекращения холеры на Кавказе:«Милая канталупочка, напишите, чтоб впредь до прекращения холеры на Кавказе не хлопотали насчет билетов. Не хочется сидеть в карантинах».
С этого момента начался закат их ироничного любовного романа.
