Найти в Дзене

Мама отказалась от меня в роддоме. Через 30 лет я оказался её врачом

Я родился в феврале. В городе, где никогда не бывало лета.
Где снег лежал до апреля, где подъезды пахли капустой и уксусом, а врачи знали, что в роддоме №3 весна никогда не наступает. Моя мать сдала меня сразу. Без истерик. Без сцены.
Родила. Подписала. Ушла. В карточке было написано: «отказалась».
Фамилия — прочёрк.
Имя мне дали медсёстры. Ярослав. Они так называли всех мальчиков, рожденных в январе и феврале. Просто шли по списку именинников. Меня передали в Дом ребёнка. Потом в интернат. Потом в другой. Потом — в третий.
Никто не хотел «старших». Все брали младенцев. Или «помладше». Я же с каждым годом становился слишком взрослым для любви. Мне всегда было интересно: почему?
Что должно случиться в человеке, чтобы отказаться от собственного ребёнка? Однажды я спросил воспитательницу:
— А вы видели мою маму? Она только пожала плечами:
— Таких, как ты, здесь много, Слав. Не запоминаем. Когда мне исполнилось 16, я решил стать врачом.
Не потому что хотел спасать. Не потому что б
Оглавление

Я родился в феврале. В городе, где никогда не бывало лета.

Где снег лежал до апреля, где подъезды пахли капустой и уксусом, а врачи знали, что в роддоме №3 весна никогда не наступает.

Моя мать сдала меня сразу. Без истерик. Без сцены.

Родила. Подписала. Ушла.

В карточке было написано: «отказалась».

Фамилия — прочёрк.

Имя мне дали медсёстры. Ярослав. Они так называли всех мальчиков, рожденных в январе и феврале. Просто шли по списку именинников.

Меня передали в Дом ребёнка. Потом в интернат. Потом в другой. Потом — в третий.

Никто не хотел «старших». Все брали младенцев. Или «помладше». Я же с каждым годом становился
слишком взрослым для любви.

Мне всегда было интересно: почему?

Что должно случиться в человеке, чтобы отказаться от собственного ребёнка?

Однажды я спросил воспитательницу:

— А вы видели мою маму?

Она только пожала плечами:

— Таких, как ты, здесь много, Слав. Не запоминаем.

Когда мне исполнилось 16, я решил стать врачом.

Не потому что хотел спасать. Не потому что был гуманистом. А потому что
хотел знать. Хотел понимать: как работает тело, разум, душа. Почему кто-то сдается, а кто-то борется. Почему кто-то рожает — и уходит.

Я учился. Работал. Тянулся. Днём — пара, вечером — дежурство, ночью — подработка в аптеке. Без связей. Без поддержки. Но с такой злой решимостью, что сам иногда пугался себя.

Врачи учили меня иначе. Не из учебников. А на вызовах. В приёмных. В моргах. В запахе спирта и дешёвого кофе.

Когда я получил диплом, мне было 24.

Когда я стал работать по-настоящему — 26.

Тот день я помню по секундам.

Я был на смене в районной больнице. Обычное дежурство: давление, переломы, пожилые. Уставшие жизни в изношенных телах.

В палату поступила женщина. Инсульт. Привезли с дачи.

Имя — Валентина Николаевна.

Возраст — 54.

Я зашёл. Она спала.

Седые волосы. Глубокие носогубные складки. Нервный тик на губах.

Я просмотрел её карту — и вдруг взгляд упал на графу:

"Беременности — 1. Роды — 1. Отказ — да. Год — 1995."

Сердце дернулось. Я посмотрел на дату рождения ребёнка.

16 февраля 1995.

Я родился 16 февраля 1995.

Я вышел из палаты. Закрыл дверь. Стоял в коридоре, сжав карту в руках.

Дыхание сбилось. В голове гудело.

Я вернулся.

Она уже проснулась. Смотрела в потолок.

— Здравствуйте, — сказал я. — Я ваш лечащий врач.

Она кивнула.

— Где я?

— Районная больница. Вас привезли после инсульта.

— Умерла, что ли?

— Нет. Ещё нет.

Она усмехнулась. Улыбка была кривая. Слабая. Живая.

Я не сказал ей. Пока — ничего. Просто лечил. Смотрел. Изучал.

Она спрашивала мало. Только про еду, про лекарства, про прогнозы.

На третий день сказала:

— У вас глаза знакомые. Я вас где-то видела?

— Вряд ли. Вы ведь из города?

— Я здесь родилась. Но потом уехала.

Потом вернулась.

— У вас есть дети?

Пауза.

— Был один. Но я... тогда оставила. Дура была. Молодая. Испугалась.

— А сейчас?

Она посмотрела на меня.

— Не знаю. Я его никогда не видела. Не знаю, жив ли. Всю жизнь боялась, что он меня ненавидит. И правильно, наверное.

Я кивнул.

И сказал:

— Он жив.

— Откуда вы знаете?

Я посмотрел ей в глаза. Медленно. Ровно.

— Потому что он — я.

Тишина.

Она не заплакала. Не вскрикнула. Только сжала простыню. Смотрела на меня так, как будто я был привидением.

— Ты... Я...

— Да.

— Почему ты здесь?

— Работаю. Лечу. Живу.

— Ты знал?

— Только из карты. Я никогда тебя не искал. Но ты — сама пришла.

Она молчала долго. Потом сказала:

— Мне нет прощения.

— Я не прошу у тебя ничего.

— Хочешь знать, почему?

— Не надо. Уже поздно.

Пауза.

— Я боялась. Мне было 24. Я жила в общаге. Мальчик ушёл. Денег не было. Мне сказали — ты сама с ума сойдёшь.

Я написала отказную.

И каждую зиму, когда лежал снег, думала — ты где-то есть. Что ты растёшь. Что, может, простишь.

— Я не держу зла.

— Почему?

Я смотрел на неё.

— Потому что если бы ты не отказалась — я не стал бы тем, кто я есть.

Она лежала в палате ещё неделю. Я приходил, даже когда был не на смене.

Мы говорили. Иногда молча. Иногда — коротко. Иногда — как будто и не было этих тридцати лет.

Она не просила называть её мамой.

Я не звал.

Но однажды, уходя, она сказала:

— Я горжусь тобой.

— Спасибо, — ответил я. — Мне этого достаточно.

💬 А вы бы смогли лечить того, кто когда-то от вас отказался?