***
— Ты где была?
— Прогулялась. Магазин, ничего особенного.
— А почему не взяла телефон? Я звонил…
— Погода, сама понимаешь, сырость. Наверное, разрядился.
Я всегда чувствовал, когда она врёт. Попьяной дымке в голосе, по взгляду — такой встречается только у тех, кто прячет нож под жилеткой, чтобы, если что, и обнять мог, и ударить так, что даже не поймёшь, когда это началось.
Она вошла на кухню, встала у окна. Запахла порошком — стирался свитер. Я поймал себя на мысли: даже холодная стирка делает дом пустым, если человек внутри уже закрылся.
— Давай не сегодня, Илья, — пробормотала она, расстёгивая ветровку. — Можно завтра? Просто… устала.
Я кивнул, хотя внутри разрастался твёрдый, угловатый ком. Что-то было не так.
— Оль, мы… всё нормально?
— Конечно, всё, — хмыкнула. — Ты же знаешь меня.
И я знал. Слишком хорошо.
***
В тот вечер мы ели омлет на ужин. Пахло жареным луком и чем-то ещё — тоской, которую уже не отмыть.
— Ты со мной?
— Ага, я просто думаю о делах.
Она делает вид, что смотрит в сериал, смеётся чужому юмору, а я вижу — она страшно далека. Будто сидим в параллельных кухнях.
— Любишь меня?
— Ты зачем спрашиваешь?
— Просто хочется услышать.
— Конечно. Дурак.
Над столом повисает тишина. Осторожная, как лёд под ногами весной.
Я ловлю себя на мысли: что не так? Вроде всё как всегда. Те же тарелки, её халат в цветочек, отблеск телевизора на полу. Но почему-то будто примеряешь свою жизнь, как неудачную рубашку — давит в плечах, царапает.
***
Я заметил его случайно.
У Оли был свой ритуал: по субботам она обязательно заходила в одну пекарню. "Ты же не ешь булки", — говорила мне, а сама возвращалась слава Богу с ароматом корицы. В этот раз я решил её встретить.
Издалека, через мутное стекло, увидел их. Не держались за руки, просто стояли бок о бок у полки — слишком близко, чтобы быть случайными прохожими. Он сказал что-то смешное, она смеялась тем самым смехом, которым смеялась только со мной, первые несколько лет вместе.
Меня бросило в холод. Не от злости — от того, как вдруг всё стало понятно, разом, как после проливного дождя на улице. Вот развалины — иди, собирай по кусочкам, если слабо нагнуться.
Я не стал подходить.
***
— Оля…
— Что?
— Скажи мне честно, пожалуйста.
Поняла сразу. Смотрела долго, потом опустила руки.
— Сколько? — спросил я.
— Несколько месяцев.
Дальше было много слов, но ни одного — про любовь. Только "прости", "я не хотела", "случайно получилось", "мы устали друг от друга".
Я слушал, кивал. Внутри всё сжималось в маленький чёрный камень. Даже не больно было — странное, кипящее безразличие.
— Ты в него влюбилась?
— Я не знаю.
— Почему ты мне не сказала?
— А как сказать? Ты же хороший.
— Ну вот, — сказал я, — а оказалось, недостаточно хороший.
Я бросил взгляд на чайник. Казалось, если дотянуться до рукоятки, можно выжать из вечернего воздуха предсмертную тишину. Страшно стало.
— Ты ведь всё равно уже знаешь… — прошептала она еле слышно.
***
Я ушёл не сразу. Несколько дней крутился в квартире, как журавль с перебитым крылом.
Смотреть на неё было невыносимо: она закрывалась, плакала по ночам. С утра пыталась приготовить завтрак, хотя знала — аппетита не будет. Мы оба делали вид, что можно починить сухую ветку, если поливать почаще.
За всю жизнь я впервые почувствовал — иногда честность убивает сильнее, чем ложь.
— Ты уйдёшь?
— Видимо, уйду.
Тогда в последний раз коснулся её плеча. Она сжалась, будто от боли — маленькая, чужая, не моя. Почти заслезилась — только тихо вытерла лицо и отвернулась к окну.
— Уйди красиво, Илья.
— Я попробую.
V***
Первое утро без неё было мерзким.
Не потому, что один, а потому, что каждый предмет видел её раньше больше меня. Чашка фенхелевого чая — Оли. Её запах на полотенце, кроссовки у двери. До боли скучно.
Работа не спасала, друзья не понимали. Один даже сказал:
— Переживёшь, бро, всем сейчас тяжело.
— Знаешь, — ответил я, — по-настоящему тяжело только два раза за жизнь. Когда умирает кто-то дорогой. И когда он выбирает не тебя, а кого-то другого.
Я не плакал. Просто медленно учился дышать.
***
Прошло пару месяцев.
Я встретил Лизу случайно — на остановке. Перепутал автобусы, выронил кофе. Она смеялась так светло, что внутри что-то перевернулось.
Мы гуляли до темноты, говорили обо всём, ни о чём, как бывало только в двадцать лет.
Она не спрашивала, что случилось у меня в прошлом. Я не спрашивал её. Начинался новый воздух, новые запахи, новые привычки: другое утро, другие сообщения.
Через несколько недель, проснувшись у неё, вдруг понял: я впервые за долгое время не вспоминаю Олю первой — значит, жизнь сдвинулась с мёртвой точки.
***
А Оля… сначала писала поздно ночью.
— Прости…
— Замерзаю без тебя…
— Скажи что-нибудь…
Я не отвечал. Каждый её слог будто добавлял соли на уже нечувствительные раны.
— Я ошиблась, — написала как-то.
— А у меня всё иначе, — ответил я коротко, — не держи меня больше.
Потом услышал о ней кусками — от общих знакомых, случайных встреч на улице. Всё чаще у неё в руках была пластиковая бутылка, всё реже — тот взгляд, которым раньше смотрела на меня. Сама себе хозяйка с разрушенной квартирой, в которой холодно не только зимой.
— Она пьёт…
— Сама виновата…
— А что ты хотел, как тут ещё выживать?
Никто не делился жалостью так, как надо. И только внутри у меня рождалось что-то — не злость, не жалость, просто пустота.
***
Однажды я встретил её возле супермаркета.
— Можешь… обнять?
— Я не знаю, Оль.
— Ты прав. Прости.
Запах был другим. Она дрожала от холода, тоненькая, совсем не такая, как когда-то. В её глазах больше не светилось надежды.
Постояли — странно, неловко. Потом она повернулась и пошла прочь, ссутулившись, будто несла на плечах бетонную плиту нерешённых разговоров, недожитых дней.
Всё, история для неё закончилась. Для меня — давно отпустила.
***
Быт идёт дальше.
Утро начинается с "Доброе, ты спишь?". Вечером — запах кофе и новый плед на диване. Не ушибаюсь больше о мебель, не ищу ключи в том ящике. Новая жизнь — как новая рубашка: сначала жмёт, но потом становится своей.
Изредка ловлю себя на вопросе: что было не так? Могли ли иначе? Ответ прост: в каждом разрыве виноваты оба. Один слишком молчит — другой слишком врёт. Один уходит — другой разрушается.
Но всегда, если честно… просто разлюбили. Пусть даже признаешь это только себе.
***
У кого похожее бывало? Кто не находил силы уйти первым? Кто всё ждал, что “изменившийся” изменится?
Делитесь… Кто вернулся и кого ждали? Кто спился, а кто расцвёл?
Ваша история — это всегда лекарство для кого-то ещё. Напишите: вы же знаете, как это бывает…
"Ты давно мне врёшь?"
"Ты ведь всё равно уже знаешь…"
***
Вы просили честно, по-настоящему — вот она, некрасивая правда. Про измученную кухню после скандала. Про запах порошка на её халате, про внезапную радость и длинную боль, которую прожить можно только впереди, когда всё, что дорого, уже разрушено.
Иногда герои этой истории вы — и только вы знаете, как это бывает, когда ни один следующий шаг не может склеить разбитое. Но, может, именно в этом — честность и свобода?
Пишите, откликайтесь. Кому тоже больно — не держите в себе.
Тут можно. Потому что мы все, по сути, когда-то жили чужую ложь. Или свою.
Теплой прожилки вам в новом дне. Если его встретить с собой — никто больше не заберёт вас у самого себя.