Елена открыла дверь своей квартиры ключом, который, казалось, за эти две недели в дачном замке потяжелел на десять граммов. В прихожей пахло чем-то пережаренным и несвежим. Её сразу окатило ощущение, будто вошла не домой, а в чью-то холостяцкую берлогу.
— Алексей! — позвала она, не заходя дальше. — Ты дома?
Ответа не последовало, только телевизор гремел на кухне. И громкий храп. Храп, как из карикатуры: с присвистом и постаныванием.
Она стянула кроссовки, открыла дверь на кухню — и замерла. На плите стояла её чугунная сковорода. Любимая. Та самая, на которой блины получались воздушнее ватрушек, и оладьи прыгали, как дети на батуте. Теперь она была изуродована. Заломы, подгоревшее пятно посередине, и — как апогей издевательства — слипшийся омлет, приклеившийся к дну, как предательская записка.
— Господи, — прошептала Елена и прижала ладонь ко лбу. — Ну как же так…
Она прошлась по квартире. В ванной — бритва, брошенная в раковину с засохшей пеной. В спальне — её любимая футболка, растянутая до безобразия и пахнущая чужим одеколоном. В прихожей — пустые пакеты из «Пятёрочки», с чеком, торчащим словно флажок на кладбище общих ценностей. Взяв чек, она пробежалась глазами по строчкам:
— Пиво — 5 шт.
— Чипсы — 3 упаковки.
— Колбаса — 800 грамм.
— Сигареты «Максим» — 2 пачки.
— Ага, — горько усмехнулась она. — Всё самое нужное, Лёшенька. Для поддержания домашнего уюта, так сказать.
В этот момент на кухне зашевелилось. Послышались шлёпанья тапок, и в проёме появился Алексей. В майке с пятнами, в спортивных шортах, с заплывшими глазами и лицом, не знающим бритвы минимум трое суток.
— А, Лена! Приехала уже? — протянул он, почесывая живот. — Я думал, ты завтра…
— Да уж не терпелось вернуться, — сказала она, скрестив руки на груди. — Особенно после твоего кулинарного шедевра. Ты сковороду видел?
Алексей вяло посмотрел на плиту и пожал плечами.
— Ну, пригорело чуть. Ты же знаешь, я не мастер.
— Нет, Лёша. Я знаю, что ты безответственный. Ты не просто испортил посуду — ты испортил то, что я берегла. Знаешь, сколько лет я её отмывала, ухаживала за ней, как за младенцем?
— Да ладно тебе. Купим новую.
— Не купим. Это была не просто сковорода. Это была моя вещь. Моя территория. Ты в неё влез, как в мой дневник, и всё испоганил.
Алексей подошёл ближе, но она отстранилась. Он поджал губы:
— Ну что ты устроила спектакль из-за какой-то железяки?
— Это не спектакль, Лёша. Это апогей! — Елена повысила голос. — Ты даже не попытался навести порядок перед моим возвращением. Тут как в сарае! Где мой утюг?
— Я... я сжёг провод. Случайно.
Она развернулась и молча пошла в спальню. Села на кровать, крепко сжав пальцы. Глаза жгло. Но не от обиды — от усталости. Усталости быть невидимой.
Он зашёл следом, притормозив у порога:
— Ну и чего ты добиваешься? Скандала? Прости, если что. Я ж не специально...
— Мне кажется, ты уже давно всё делаешь "не специально", — тихо сказала она, не поднимая головы. — Только так получается, что жить с тобой — это как жить в ремонте, который никогда не заканчивается.
Алексей оперся о косяк, выдохнул, почесал подбородок:
— Опять двадцать пять. Всё тебе не так. Может, ты просто в климаксе, Лен?
Елена резко встала, подошла вплотную и прошипела:
— А может, ты просто деградировал, Лёша. И, кстати, на климакс у меня ещё даже сил нет — я все трачу на твои "подвиги".
Он отвернулся и ушёл, буркнув что-то невнятное. Елена осталась одна.
Через час она стояла на балконе с телефоном. На экране — номер сына, Саши.
— Мам, ты уже вернулась? — раздался тёплый голос.
— Вернулась, Саш. Слушай, можно я приеду к вам на пару дней? Просто... хочу отдохнуть. Тут тяжело.
— Конечно, мам. Мы с Ирой рады будем. Приезжай хоть сегодня.
Она посмотрела на вечернее небо. Ей казалось, что в нём отражалась пустота — та самая, что она чувствовала в себе.
***
— Проходи, мам, разувайся. Только смотри, аккуратно, у нас Ира опять вон какие полы натёрла, как на катке, — Саша подал ей руку и заодно подмигнул, словно извиняясь за чрезмерную чистоту.
Елена устало усмехнулась и вошла в квартиру. Чисто, аккуратно, в коридоре пахло мятным освежителем. Дома у неё всё пахло луковыми котлетами и «Мистером Пропером», но мята — это тоже неплохо. Современно.
— Привет, мама, — без особого энтузиазма кивнула Ирина, появляясь из кухни с полотенцем на плече. — Ты на долго?
— Пока не знаю, Ириш. Сашка же сказал — можно?
— Ну можно-то можно... — она усмехнулась, будто что-то прикусила. — Просто у нас через пару дней гости, корпоратив у Саши. Ну ты же понимаешь...
Елена кивнула. Понимала. Уже не в первый раз.
— Я на диване в комнате Саши, не переживайте. Вещей у меня — кот наплакал. И да, я не ем вечером, так что кормить меня не надо.
— Мам, ну что ты как чужая, — с досадой пробормотал Саша. — Всё нормально, отдохнёшь у нас. А я тебя потом к врачу свожу, помнишь, ты всё жаловалась на поясницу?
Ирина резко обернулась:
— Саша, мы же об этом говорили! У тебя и так неделя в запаре, а ты ещё...
— Ир, ну ты чего? Мама приехала, один раз за год. Не гони, а?
— Я не гоню. Я просто говорю: всё должно быть с головой. У нас трое в квартире, сейчас будет четверо. Я весь день тут крутилась, полы, готовка, отчёт этот ваш сраный. А теперь ещё и мама с поясницей!
— А у мамы, между прочим, не поясница, а спина от забот. И от того, что сорок лет она на мужика пахала, который даже мусор за собой не выносит, — резко выдала Елена, но голос держала ровным.
Ирина стиснула губы.
— Ладно. Ваша семья — ваши правила, — и ушла на кухню, демонстративно хлопнув полотенцем по плите.
Саша развёл руками:
— Мам, ты не обращай. Она сейчас на взводе. Там на работе какую-то дурь заставляют писать — отчёты, планы, KPI...
— Я не в претензии. Я просто... Устала, Саш. Правда. Мне бы пару дней в тишине.
Он обнял её — быстро, по-мужски, неловко. И снова был в телефоне. Сообщения, уведомления, короткие смешки.
Вечером за ужином атмосфера была натянутая, как плёнка на банке с вареньем. Елена сидела тихо, из вежливости взяла ложку салата, поблагодарила. Ирина смотрела поверх очков, как учительница начальных классов. Саша делал вид, что всё хорошо, и говорил за троих:
— Мам, а ты дачу закроешь к осени или оставишь на зиму?
— Посмотрим. Может, сдам кому-нибудь. Не тяну уже. Всё самой, всё самой...
Ирина не выдержала:
— А если не секрет — что за сковорода? Ну, Алексей, конечно, дремучий, но чтоб из-за посуды вот так…
— Не из-за сковороды, Ириш. — Елена вздохнула. — А из-за того, что она стала последней каплей. Ты вот тряпку намочишь, когда ведро полное — и ничего. А если капнешь на него ещё раз, когда оно уже по самую крышку — вот и пролилось.
— Не надо мне метафор, — отрезала Ирина. — Просто я не очень понимаю: вы прожили вместе сколько там, сорок лет?
— Тридцать восемь.
— Ну, тридцать восемь. И ты из-за неуважения к сковородке уехала? Может, стоило как-то… поговорить?
— А ты с Сашей часто говоришь, когда тебе плохо? — Елена прищурилась. — Или тоже молчишь, скрипя зубами, пока он в телефон пялится?
Ирина напряглась. Саша вскочил:
— Так! Я прошу. Мама, Ира, ну хорош. Я вас обеих люблю, но я сейчас между двух фронтов. Мама устала — ясно. Ира на нервах — тоже ясно. Может, просто попьём чай и без допросов?
— Чай? — Ирина с иронией посмотрела на мужа. — Супер. Пусть мама ещё и посуду помоет после. Всё равно делать ей нечего. С Алексеем же развела условную войну за сковородку.
Елена аккуратно поставила вилку, отодвинула тарелку.
— Я сегодня на кухню не выйду. Спасибо за приём. Я пойду полежу, у меня сердце что-то зачастило.
Саша открыл рот, но закрыл. И пошёл мыть посуду сам, под взгляд Ирины, от которого стены треснули бы, если бы могли.
В комнате сына, где пахло пылью и старой книгой, Елена легла на диван, укрылась пледом и взяла телефон. В списке контактов — только три имени: «Саша», «Лёша», «Марина (соседка по даче)».
Палец завис над «Лёша». Потом медленно убрался.
Она лежала, смотрела в потолок, где висел пластиковый самолётик — память о детстве Сашки. Мир казался далёким, как за стеклом. Она вдруг поняла: её везде слишком много, и нигде при этом нет.
Утром Ирина разбудила её звонком в дверь и шёпотом:
— Елена Ивановна, там ваш муж приехал.
— Что?
— Алексей. Стоит с пакетом на лестнице. Говорит, поговорить хочет.
Елена вышла, босая, в халате.
Алексей стоял с красным лицом, смущённо теребя ворот рубашки.
— Лена. Я... Я что-то натворил, да? Я понимаю. Прости. Но ты когда уехала — у меня будто крышу снесло. Я сам как пацан. Даже чай заварить не мог. И сковороду новую купил — чугунную. Почти как была. Ну, похожа.
— Спасибо, Лёш. Но ты не сковородку сломал. Ты меня потерял.
Он кивнул. Медленно, будто понял.
— Дай шанс, Лена. Вернись. Или... я не знаю, хотя бы поговори со мной. Не так, как раньше — между пылесосом и компотом. А по-человечески.
— Я подумаю, Лёш. Но мне надо самой себя собрать. А потом уже думать, что с тобой делать.
Он кивнул, и ушёл, не оборачиваясь.
Вечером Саша сказал тихо:
— Мам, может, тебе к Марине? Там, на даче. Посидишь недельку, подышишь. Тут у Иры гости, и вообще...
Она улыбнулась, как в школе на родительском собрании: «Всё понятно, больше вопросов не имею».
— Хорошо, сын. Поеду к Марине.
***
Марина встретила её в халате с жирафами, кофе в одной руке и телефоном в другой.
— О, царица вернулась! Ну что, развелась? Или он в петлю полез?
— Ни то, ни другое, — Елена улыбнулась. — Просто поняла, что жить в декорациях «счастливой семьи» — хуже, чем в одиночестве.
Марина пожала плечами:
— Главное, что поняла. А я тебе постелила в комнатке, которую раньше внуки занимали. Там теперь спокойно: никто не орёт «дай планшет». Считай, санаторий.
На даче было тихо. Только ветер в яблонях да соседский лобазник, за которым охотилась Марина.
Но даже здесь, среди банки с солёными огурцами и потрескавшихся скамеек, Елена не могла выкинуть из головы Алексея. Вспоминала его, как ни странно, не в плохом, а в каком-то новом свете: седые виски, тонкие пальцы, с которыми он неуклюже держал купленную для неё сковороду, глаза — растерянные, как у мальчишки, потерявшего маму в толпе.
Марина вечером кивнула на телефон:
— Он звонил?
— Семь раз. Не беру.
— А зря. Ты, конечно, в гневе, но ты подумай. Люди к семидесяти не умнеют. Они просто становятся сами собой. Вот и всё.
— Страшная мысль, — усмехнулась Елена.
— Ага. Но честная.
Через три дня Елена вернулась. Не к Алексею, а в квартиру Саши.
Саша открыл дверь и замер:
— Мам… а ты чего?
— Надо поговорить. С Ириной. Где она?
Ирина вышла из кухни в мокрых перчатках, с тряпкой в руке.
— А, мама. Вернулись?
— Временно. Пока не решу, куда дальше. Можно?
— Конечно. — Ирина даже не моргнула.
Они сели на кухне. Ирина убрала всё лишнее, налила чай.
— Слушай, Ириш. Давай без прелюдий. Я к тебе не лезу, но ты должна понять: я человек, а не чемодан, который удобно поставить или убрать.
— Согласна, — кивнула Ирина. — Я, возможно, была резка. Но я устаю. А тут ты приезжаешь — и мне снова кажется, что я снова та девочка, которую осуждают за каждый мазок по обоям. Понимаешь?
— Понимаю. Но ты взрослый человек. И я не обязана жить в коридоре между твоими удобствами. И да, я не собираюсь быть той, которую терпят. Я дала себе слово — больше ни дня в тех местах, где меня не уважают. Ни с мужем, ни с родственниками.
— А с сыном?
— А сын пусть сам решит, хочет он быть между двух огней или в порядке.
Саша подошёл сзади, присел, взял её за руку.
— Мам. Прости, что не встал в твою защиту сразу. Я просто... привык, что ты справляешься.
— Не надо, Саша. Ты хороший. Но я больше не справляюсь.
— Что ты решила?
— Перееду. Возьму свою пенсию, найду угол. Пусть и без ремонта, но свой. Не хочу быть ни обузой, ни предметом мебели.
Ирина встала. Медленно подошла. Протянула руку.
— Если что, я помогу с квартирой. У меня есть знакомая в агентстве. Хорошая. Без «разводов».
— Спасибо, Ириш. Я это запомню.
Через неделю Елена сняла однушку в старом панельном доме. Без лифта, но с нормальной кухней. И новой сковородой — той самой, которую подарил Алексей.
Он приходил. Стоял в дверях с помятым видом.
— Лена. Я нашёл специалиста по ремонтам. Мы бы могли...
— Лёш, — тихо перебила она. — Я не хочу ничего чинить. Ни дом, ни нас. Я хочу понять, кто я без тебя.
Он кивнул. Повернулся. Ушёл.
Прошло два месяца. В новом доме было пусто. Но спокойно.
По утрам Елена заваривала кофе и включала радио. По вечерам ходила в магазин и выбирала продукты, как будто писала себе новую биографию — без торопливых супов и обвинительных взглядов через плечо.
Иногда звонил Саша. Спрашивал, как здоровье, как стены, не течёт ли кран. Она отвечала сдержанно. Училась быть одной. Училась жить.
Однажды в почтовом ящике она нашла записку:
«Лена. Если когда-нибудь захочешь... просто приходи. Даже не за прощением — за тишиной вдвоём.
Алексей».
Она положила записку на холодильник. И ничего не сказала.
Но сковороду, подаренную им, не выбросила.
-Всё-