Телефонный звонок застал меня врасплох, как обычно в последнее время, когда на экране высвечивалось «Мама». Сердце привычно екнуло – не от радости ожидания, увы, а от предчувствия очередного тяжелого разговора. Я сделала глубокий вдох, пытаясь заранее набраться терпения. Оно мне точно понадобится.
– Ириша, доченька, привет! – голос у Валентины Петровны, моей мамы, был нарочито бодрым, даже каким-то заискивающим. Таким он становился всегда, когда у нее была очередная «гениальная» идея касательно моих финансов.
– Здравствуй, мама, – ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Мне пятьдесят три, я взрослый, состоявшийся человек, а перед ней до сих пор иногда чувствую себя нашкодившей школьницей.
– Как твои дела? Как внучата? Как Сережа? – посыпались дежурные вопросы, на которые она, кажется, и не ждала подробных ответов. Это была лишь прелюдия. Прелюдия к главному.
Я коротко отчиталась, что у всех все в порядке, и приготовилась. Пауза, которую мама выдержала, была почти театральной.
– Ириш, я тут подумала… Сашеньке ведь нашему квартира нужна. Совсем парень взрослый, сорок пять скоро, а своего угла нет. Нехорошо это, не по-людски как-то.
Ну вот, началось. Я закрыла глаза, пытаясь сосчитать до десяти. Сашенька. Мой младший брат. «Парень», которому скоро пятый десяток разменяет, и который всю жизнь прекрасно устраивался на шее сначала у родителей, а потом, по мере моих скромных успехов, пытался перебраться и на мою.
– Мам, мы же это уже обсуждали, – устало произнесла я. – У Саши есть комната в вашей квартире. Он работает, пусть…
– Да что он там зарабатывает, на этой своей работе! – тут же перебила мама, и в голосе зазвенели знакомые металлические нотки. – Копейки! А ты… ты ведь можешь помочь. У тебя же есть возможность. Ну что тебе стоит? Одна квартира. Для родного брата! Ему нужнее, пойми! Он же мужчина, ему семью создавать надо, детей растить!
«Ему нужнее». Эта фраза преследовала меня всю жизнь. Мне, значит, было не нужно, когда я после института вкалывала на двух работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами? Мне было не нужно, когда я, беременная первым ребенком, до последнего дня бегала по клиентам, потому что декретных на жизнь не хватало? Мне было не нужно, когда мы с Сережей годами копили на нашу первую «однушку» в спальном районе, отказывая себе во всем?
– Мама, – я старалась говорить спокойно, хотя внутри уже все кипело. – У меня тоже семья. У меня дети, которым я помогала и помогаю. И все, что у меня есть, я заработала сама. Своим трудом, своим здоровьем, своими нервами. Я не нашла клад и не выиграла в лотерею.
– Вот именно! – подхватила мама, как будто я сказала что-то в ее пользу. – Ты умница, ты пробивная, ты всего добилась! А Сашенька… он другой. Он мягкий, не такой хваткий. Ему поддержка нужна. Твоя поддержка. Ты же старшая сестра!
Старшая сестра… Это звучало как приговор. Как пожизненное обязательство тянуть на себе великовозрастного «мягкого» Сашеньку, который и не думал напрягаться. Он прекрасно освоил роль «неприспособленного к жизни», пока мама пела ему дифирамбы о его «тонкой душевной организации», которую нельзя травмировать суровой реальностью.
– Мам, я помогала Саше. Много раз. И деньгами, и с работой пыталась помочь. Но он не хочет напрягаться. Ему удобно так жить.
– Это ты его не понимаешь! – голос мамы дрогнул от обиды. – Ты всегда была… эгоисткой. Только о себе думала. А родные? Родных не бросают! Вот отец бы что сказал, если бы был жив? Он бы тебя осудил!
Удар ниже пояса. Отец умер десять лет назад, и мама знала, как я его любила и как мне до сих пор его не хватает. Но даже он, при всей своей мягкости к Саше, никогда бы не одобрил такого откровенного потребительства.
– Мама, пожалуйста, давай не будем, – попросила я, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. – Я не могу купить Саше квартиру. У меня есть свои планы, свои обязательства. Мы с Сережей хотели внукам помочь, да и себе на старость что-то отложить. Мы ведь тоже не молодеем.
– Внукам! Себе! – возмущенно воскликнула мама. – А родной брат пусть на улице остается, да? Вот так ты, значит, к семье относишься! Неблагодарная! Я тебя растила, ночей не спала, а ты…
Дальше пошел привычный набор упреков: как она жертвовала всем ради нас, как я «недостаточно благодарна», как «девочка должна жертвовать ради семьи». Я слушала это уже не в первый раз, и каждый раз эти слова били по живому, вызывая глухое раздражение и чувство вины одновременно. Почему я должна? Почему мои достижения автоматически становятся общим достоянием, которым можно распоряжаться без моего ведома?
– Мам, я подумаю, – сказала я наконец, чтобы прекратить этот мучительный разговор. Это была моя стандартная уловка, чтобы выиграть время. Но я знала, что мама воспримет это как обещание.
– Вот и хорошо, доченька, – голос ее тут же потеплел. – Я знала, что ты у меня умница и все поймешь. Сашенька так обрадуется!
Я повесила трубку и долго сидела, глядя в одну точку. Усталость навалилась свинцовой тяжестью. Ну почему, почему я не могу просто сказать «нет»? Почему я должна постоянно чувствовать себя виноватой за то, что живу своей жизнью, а не жизнью брата?
Вечером я рассказала обо всем Сереже. Муж выслушал молча, только желваки на скулах ходили. Он всегда меня поддерживал, но в семейные дела с моей матерью старался не лезть, зная ее характер.
– Ир, это твои деньги, твое решение, – сказал он наконец. – Но, по-моему, твоя мама и брат давно перешли все границы. Саша – взрослый мужик, пусть сам о себе позаботится. А ты и так для них сделала больше, чем достаточно. Помнишь, как ты ему машину фактически подарила? А сколько раз деньгами выручала «до зарплаты», которые так и не возвращались?
Я помнила. Все помнила. И эту машину, купленную якобы вскладчину, где Сашин «вклад» был смехотворным. И бесконечные «займы». И оплаченные курсы, которые он бросал через неделю. Список можно было продолжать долго.
Всю неделю мама звонила каждый день. То «просто узнать, как дела», то невзначай спросить, «как продвигаются дела с квартирой для Сашеньки». Давление нарастало. Она подключила «тяжелую артиллерию» – тетю Любу, свою сестру, которая тут же принялась увещевать меня по телефону, какой я буду «бессердечной», если откажу родному брату. Потом был звонок от самого Саши. Голос у него был жалобный, как у побитой собаки.
– Иришка, сестренка… Мама сказала, ты поможешь с квартирой… Ты же знаешь, как мне тяжело… Я так тебе буду благодарен…
Слушать это было невыносимо. Я чувствовала себя загнанной в угол. С одной стороны – родная кровь, мать, брат. С другой – моя собственная жизнь, моя семья, мои интересы. И это глубинное, въевшееся с детства чувство вины, которое мама так умело культивировала.
В субботу мама устроила «семейный совет». На самом деле, это был очередной спектакль, где мне отводилась роль главной злодейки, если я не соглашусь на ее условия. Приехали тетя Люба с мужем, дядей Колей, и, конечно, Саша. Атмосфера в маминой квартире была гнетущей. Все сидели с постными лицами, и только мама излучала решимость.
– Ну что, Ирина, – начала она без предисловий, как только мы сели за стол, уставленный ее фирменными пирожками (еще одна манипуляция – «я для вас стараюсь, а вы…»). – Ты подумала над моим предложением? Насчет квартиры для Сашеньки?
Я посмотрела на брата. Он сидел, понурив голову, и ковырял вилкой пирожок. Тетя Люба выразительно вздыхала. Дядя Коля хмуро молчал.
– Да, мама, я подумала, – медленно произнесла я, чувствуя, как бешено колотится сердце. Я репетировала эту речь несколько дней, но сейчас все слова вылетели из головы.
– И что ты решила, доченька? – в голосе мамы сквозила уверенность в моей «правильной» реакции.
Я сделала глубокий вдох. Вот он, момент истины. Или я сейчас сломаюсь, как всегда, и опять пойду на поводу у ее желаний, или…
– Мама, – я посмотрела ей прямо в глаза. – Я не буду покупать Саше квартиру.
В комнате повисла оглушительная тишина. Мама застыла с полуоткрытым ртом. Тетя Люба перестала вздыхать и уставилась на меня с немым укором. Саша поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то вроде недоумения и обиды.
– Что… что ты сказала? – наконец выдавила из себя мама. Голос ее был тихим, но в этой тишине чувствовалась надвигающаяся буря.
– Я сказала, что не буду покупать Саше квартиру, – повторила я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Это мои деньги, мама. Деньги, которые я заработала. У меня своя семья, свои дети, свои планы. Я помогала Саше, когда могла. Но всему есть предел. Он взрослый мужчина, и ему пора научиться самому нести ответственность за свою жизнь.
– Да как ты смеешь?! – взорвалась мама. Ее лицо побагровело. – Отказать родному брату! Да ты… ты просто бессердечная эгоистка! Я тебя не такой воспитывала!
– Валентина, успокойся, – попытался вмешаться дядя Коля, но мама его не слушала.
– Я всю жизнь для вас! А ты?! Ты выбилась в люди, и теперь родные тебе не нужны? Деньги тебе глаза застили? Не стыдно тебе?
Стыдно? Да, мне было стыдно. Стыдно за то, что я так долго позволяла собой манипулировать. Стыдно за то, что боялась сказать «нет». Но сейчас… сейчас стыд отступал, уступая место какому-то новому, незнакомому чувству. Чувству… правоты?
– Мама, мне не стыдно, – сказала я уже спокойнее. – Я люблю Сашу как брата. Но я не обязана решать все его проблемы. Я купила квартиры своим детям, и они знают цену этим деньгам. Пусть и Саша учится зарабатывать сам. Больше эту тему я обсуждать не буду.
Я встала. Ноги были ватными, но я держалась.
– Спасибо за пирожки, мама. Мне пора.
Я вышла из квартиры под гробовое молчание. Мама смотрела на меня с выражением такой обиды, как будто я ее предала самым страшным образом. Саша так и сидел, опустив голову. Тетя Люба качала головой.
Спустившись по лестнице – лифт ждать не хотелось, нужно было двигаться, чтобы унять дрожь в коленях, – я вышла на улицу. Весенний воздух, свежий и чуть прохладный, ударил в лицо. Я сделала глубокий, судорожный вдох, потом еще один. И вдруг поняла, что улыбаюсь. Улыбаюсь, как дурочка, стоя посреди двора, но мне было все равно.
Впервые за много-много лет я почувствовала… свободу. Настоящую, пьянящую свободу. Как будто с плеч свалился огромный, тяжеленный мешок, который я тащила годами, не осознавая до конца его веса. Да, там, в маминой квартире, осталась обида, непонимание, возможно, даже злость. Но здесь, на улице, со мной было это новое, удивительное чувство. Я смогла. Я сказала «нет». И мир не рухнул.
Вечером позвонил Сережа, как всегда, когда я задерживалась у мамы.
– Ну как? – спросил он осторожно.
– Я отказала, – ответила я, и голос мой, к собственному удивлению, не дрогнул.
В трубке на несколько секунд воцарилась тишина.
– Ир… ты как? – в его голосе слышалось беспокойство.
– Знаешь, Сереж… хорошо, – я сама удивилась своим словам. – Даже очень хорошо. Как будто камень с души сняла.
Он помолчал еще немного, а потом сказал тепло:
– Я горжусь тобой, Ириш. Правда.
И от этих простых слов на глаза навернулись слезы. Но это были уже другие слезы – слезы облегчения и какой-то тихой радости.
Следующие несколько недель прошли в напряженном молчании. Мама не звонила. Совсем. Раньше, если я была «виновата», она выдерживала паузу день-два, максимум три, а потом начинались звонки с упреками или жалобами на здоровье, чтобы вызвать во мне чувство вины. Сейчас – тишина. И эта тишина была красноречивее любых слов. Я понимала, что она обижена смертельно. Что в ее картине мира я совершила страшное предательство.
Саша тоже молчал. Тетя Люба при случайной встрече в магазине поджала губы и демонстративно отвернулась. Родственники, которым мама, несомненно, уже успела живописать мой «бессердечный» поступок, тоже избегали общения. Я оказалась в своего рода семейной изоляции.
Поначалу было неуютно. Привычка постоянно быть на связи с мамой, чувствовать себя частью большой, хоть и не всегда дружной, семьи, давала о себе знать. Иногда рука сама тянулась к телефону, чтобы набрать ее номер, спросить, как дела, как здоровье. Но я останавливала себя. Я дала ей понять свою позицию. Теперь ее очередь сделать шаг. Или не сделать.
Вместо привычной тревоги и чувства долга во мне росло что-то другое. Спокойствие. Уверенность в себе. Я вдруг осознала, сколько энергии и душевных сил уходило на эти бесконечные попытки угодить, оправдаться, соответствовать чьим-то ожиданиям. Теперь эта энергия была моей. Я могла направить ее на себя, на свою семью, на то, что действительно важно для меня.
Мы с Сережей стали больше времени проводить вместе. Поехали на выходные за город, просто погулять по лесу, подышать воздухом. Я начала ходить в бассейн, о чем давно мечтала, но все откладывала «на потом». Даже внуки, казалось, заметили перемену во мне – я стала спокойнее, улыбчивее, меньше раздражалась по пустякам.
Прошло около месяца. Однажды вечером раздался звонок. Номер был незнакомый.
– Ирина Викторовна? – спросил мужской голос.
– Да, слушаю.
– Это… это Саша, – голос брата был неуверенным, почти робким. Я не слышала его таким никогда.
– Саша? – удивилась я. – Что случилось?
– Да так… ничего особенного, – он замялся. – Ириш, я это… хотел сказать… В общем, я тут на другую работу устроился. Платят побольше. Не золотые горы, конечно, но… сам.
Я молчала, не зная, что ответить. Это было так неожиданно.
– И еще… – продолжал он, запинаясь. – Мама тут… ну, она переживает, конечно. Но ты это… не думай. Она отойдет. Наверное.
– Спасибо, что позвонил, Саша, – сказала я искренне. – Я рада за тебя. Насчет работы.
– Да ладно, – он как-то смущенно хмыкнул. – Ты это… заходи как-нибудь. Когда сможешь.
– Хорошо, Саша. Зайду.
Этот короткий разговор значил для меня очень много. Кажется, лед тронулся. И дело было не только в новой работе Саши. В его голосе не было привычных жалобных ноток, не было завуалированных просьб. Была какая-то… взрослость, что ли. Неужели мой отказ, такой болезненный для всех, заставил его наконец-то повзрослеть? Хотя бы немного.
С мамой мы помирились не скоро. Прошло, наверное, еще полгода, прежде чем она сама позвонила. Голос у нее был сухой, отчужденный, но она спросила про внуков, про мое здоровье. Не было ни извинений, ни упреков. Просто разговор. Обычный разговор матери и дочери. Квартирный вопрос больше не поднимался. Никогда.
Я не знаю, поняла ли она меня до конца. Приняла ли мою правоту. Возможно, нет. Возможно, в глубине души она так и осталась при своем мнении, что я «поступила неправильно». Но она поняла главное: у меня есть границы. И эти границы нельзя переступать. Даже ей.
Отношения с братом тоже изменились. Он стал более самостоятельным. Конечно, он не превратился в одночасье в успешного бизнесмена, но он начал прилагать усилия, искать варианты, а не ждать, что кто-то принесет ему все на блюдечке с голубой каемочкой. Иногда он звонил, просто чтобы посоветоваться или рассказать о своих небольших успехах. И в этих разговорах уже не было прежнего потребительства.
Оглядываясь назад, я понимаю, что тот тяжелый разговор, то мое твердое «нет» было одним из самых правильных решений в моей жизни. Оно стоило мне нескольких месяцев душевных терзаний, временного разрыва с матерью, осуждения со стороны некоторых родственников. Но оно подарило мне нечто гораздо более ценное: уважение к себе, внутреннюю свободу и, как ни странно, более здоровые отношения с семьей. Иногда, чтобы что-то обрести, нужно сначала найти в себе силы отказаться. Даже если это отказ самым близким людям. Ведь настоящая любовь и уважение не строятся на чувстве долга и манипуляциях. Они строятся на честности и признании права каждого на собственную жизнь. И я, наконец, это право себе вернула. И цена этого «нет» оказалась ценой моего собственного, такого долгожданного, спокойствия.