— Ты с ума сошёл? — Виктория держала в руках пакет с гречкой и смотрела на мужа так, будто он только что сообщил, что купил слона. — Денис, мы с тобой вообще-то вдвоём живём. И сын. Три человека. У нас две комнаты. Куда ты её положишь, на балкон?
— Вик, ну не начинай, — Денис привычно почесал шею и уставился в холодильник, как будто в нём были ответы на все вопросы. — Она ж ненадолго. Просто пока ей станет полегче. После инфаркта же, ты чего…
— Точно, я чего, — Виктория кивнула и аккуратно поставила гречку на полку. — Я-то дура, думала, ты со мной хотя бы посоветуешься. А ты просто ставишь перед фактом: мама переезжает. Да ещё с чемоданами.
Она знала этот тон — «не начинай». Значит, разговор давно в его голове окончен. Решение принято, мнение жены — спасибо, не надо.
— Ей тяжело одной. Папы уже нет, сестра за границей, — Денис закрыл холодильник с обречённым хлопком. — И потом, это же моя мать. Она родила меня, между прочим.
— Я тебя не с дерева сорвала, если ты забыл, — Виктория закатила глаза. — А жить нам теперь с ней. А точнее — мне. Потому что ты с восьми до восьми на работе, а я работаю из дома. Так что спасибо тебе, Денис Андреевич, за весёлую старость.
Он что-то пробормотал себе под нос, но, как обычно, ушёл в ванну, хлопнув дверью — метод ведения спора, доступный только мужчинам с хронической неспособностью к диалогу.
Прошло три дня.
Светлана Петровна прибыла на такси, как английская королева в ссылке: в клетчатом пальто, с двумя здоровенными сумками и пакетом из аптеки. На пороге она принюхалась.
— Готовкой у вас, я смотрю, не пахнет, — строго заметила она, входя. — Сынок, ты хоть питаешься нормально, или всё на фастфуде?
— Мам, ну ты чего сразу… — Денис растерянно потянулся за пакетом.
— Я чего? Я мать! И приехала помочь. Пока ноги носят, хочу быть полезной. А то кто вам тут борщ сварит? Вика ж у нас — менеджер, не повариха.
Виктория сглотнула и подошла ближе, натянуто улыбаясь.
— Здравствуйте, Светлана Петровна. Давайте, помогу с вещами.
— Да не надо, сама донесу, — буркнула та, уже целеустремлённо направляясь в комнату Ивана. — Я в этой комнате буду, да? Всё-таки ближе к кухне. А ребёнку и на диванчике будет хорошо, молодым не привыкать.
— Это комната Ивана, — отрезала Виктория. — Он учится, у него дистанционка, свои занятия.
— Значит, будет учиться в зале. К тому же, зачем ему отдельная комната, если ты всё равно с ним сидишь над уроками? Всё в доме делается ради детей, не спорю. Но пожилому человеку нужен покой.
С этого всё и началось.
Покой действительно понадобился — не Светлане Петровне, а Виктории. Покой, которого у неё больше не было. Ни утром, ни вечером, ни даже в туалете — потому что у свекрови «давление», «отёки» и «надо зайти посмотреть, почему вы там так долго».
Она пересматривала мебель, как на рынке. Переставила комод. Передвинула кресло. Убрала с кухни турку, потому что «кофе вреден, особенно такой, как у тебя, Викочка, ты ж не умеешь варить». Она открывала холодильник и мычала. Да-да, именно мычала — как корова в задумчивости. Комментировала, что у кого как гниёт. Уж не говоря о её методах «воспитания» Ивана.
— Ты почему без майки? На улице плюс двадцать — не повод простужаться! А ну надень что-нибудь тёплое! Где у тебя носки? Где носки, я спрашиваю?!
— Я в шлёпках, бабуль… — Иван пытался шутить, но по интонации Виктория слышала, что сын устаёт.
— А вот не шутник ты, не надо! — отмахивалась свекровь. — В кого ты такой стал, не пойму… Неужели в мать?
Это стало последней каплей.
Поздно вечером, когда Денис сидел в кресле с ноутбуком и делал вид, что у него «важный отчёт», Виктория подошла и села рядом.
— Послушай, я не железная, — сказала она тихо. — Мне тяжело. Мне неуютно в собственном доме. Я чувствую себя как квартирантка. Я хочу, чтобы ты поговорил с мамой. Чтобы она уважала моё пространство.
Он не оторвал взгляда от экрана.
— Вик, ну ты же знала, на что идёшь, когда выходила за меня.
— Я выходила за тебя, а не за неё.
— Мама не вечная, — прошептал он.
— А я, по-твоему, вечная?
Он не ответил.
Ночью Виктория долго не могла уснуть. Она вспоминала, как семь лет назад они переехали в эту квартиру после свадьбы. Как обои клеили сами. Как смеялись, когда Иван родился. Как Денис помогал ей ночью с кормлением.
И вот теперь он даже не может встать между ней и собственной матерью.
Утром, когда Светлана Петровна сказала, что хочет «немного переставить в ванной, потому что шторка — это непрактично», Виктория молча ушла. Вышла в коридор, накинула пальто, схватила сумку и пошла в магазин. Просто чтобы дышать.
Возвращаясь, услышала у подъезда знакомые голоса. И остановилась.
— Вот скажите, Нин, ну какой из неё толк? — голос Светланы Петровны был пронзителен и громок. — Никакой хозяйки, никакой жены. Я вот приехала — в доме хоть кто-то порядок навёл. А она ноет. Говорит, ей тяжело. Сидит дома, чай гоняет с ноутбуком. Никакого уважения к старшим. А мой Денис — золото! Вот бы ему жену другую...
— Ну да, — хихикнула соседка, — вы-то точно лучше знаете.
Виктория стояла, как вкопанная. У подъезда. С сумкой в руках. С мешком из «Пятёрочки». С разбитым сердцем и жаром в груди, как после затяжного кашля. Только это был не кашель. Это был конец.
И она это поняла.
***
Следующие недели Виктория прожила, как в тумане. Утром кофе — только когда повезёт. Обычно на кухне уже гремела кастрюля и Светлана Петровна в халате цвета «вырви глаз» жарила лук, шмыгала носом и наставляла.
— Масло у тебя, кстати, прогорклое. Я в магазине нормальное взяла, сливочное. А то твоё — как с вокзала. Да и соль крупная, её ж в супы не кладут…
Виктория пыталась отмахнуться. Работала из спальни, наушники, зум, встречи. К середине дня голова уже гудела от не только работы, но и постоянного фона: щелчки телевизора, ворчание, "шлёпай тапками, не ходи босиком", "ну кто так посуду моет", и — апогей — "при мне мой Денис хоть пил горячее на обед, а не твой вот этот творожок".
Иногда, особенно когда Денис поздно возвращался, Виктория просто ложилась спать с головной болью. Не потому что болела. Просто не хотела видеть ни мужа, ни его «помощницу по хозяйству».
Однажды вечером Иван подошёл к ней с тетрадкой.
— Мам, а можно у тёти Тани пожить? Ну, чуть-чуть.
— Что? — она посмотрела на него, не сразу поняв. — Зачем?
— Ну… там тише. И она разрешает мультики смотреть за едой.
Он соврал, и она это знала. Мультики тут были ни при чём. Просто он тоже устал. Его комната стала проходным двором — то бабушка дремлет, то что-то ищет, то просто сидит «потому что телевизор там ближе к сердцу».
Виктория обняла сына, прижала к себе и ничего не сказала. Ей хотелось плакать. Но она не плакала. Просто гладила его по голове. Как будто пыталась запомнить это касание. Может, последнее перед тем, как всё развалится окончательно.
На следующий день, когда она в сотый раз услышала фразу «а у нас в молодости так не делали», Виктория не выдержала.
— А у нас, знаете ли, и телефоны были проводные. Может, вернём их тоже? — она резко повернулась к свекрови. — Или вы просто хотите, чтобы здесь всё было как у вас, Светлана Петровна?
— А что ты так нервничаешь, Викочка? — голос у свекрови был нарочито мягким, даже с нотками жалости. — Я ведь просто хочу помочь. У тебя ж забот море. Вот и помогаю. Борщ тебе сварила. Постель перестирала. Шкафы — я уж молчу — у тебя захламлены. И вообще… если бы не я, вы бы тут утонули в бардаке. Ты посмотри, как твоя рубашка висит — мятая. Где ты сушишь бельё? На батарее?! Это же плесень!
— Это мой дом, — прошипела Виктория. — МОЙ. Я здесь живу. Я тут за всё плачу. И я никого не просила спасать меня от мятых рубашек.
— А вот это уже неблагодарность, — Светлана Петровна сцепила руки на груди. — Твой муж — мой сын. И если я хочу, чтобы он ел нормально и жил в чистоте, я это буду делать. Не тебе мне указывать. Или ты считаешь, что раз носишь его фамилию, можно строить из себя хозяйку?
— А кто же, по-вашему, хозяйка здесь, а? — Виктория подняла брови. — Вы?
Они смотрели друг на друга с одинаково прямой и усталой ненавистью. Между ними не было ни кухни, ни борща. Только война.
В этот вечер Денис пришёл поздно. Сухо поцеловал жену в щёку, повесил куртку и уселся в кресло. Включил новости.
— Мы поговорим? — спросила Виктория тихо.
— Устал, Вик.
— Я тоже.
— Не начинай…
— Нет, подожди. Не перебивай. Я тебя предупреждала. Я сказала, что мне тяжело. Я просила тебя. Я пыталась быть терпеливой. Но ты сделал выбор. Не между нами двумя. Между ней — и мной. И я тебя с этим выбором оставляю.
Он перевёл взгляд от телевизора на неё. Моргнул. Улыбнулся криво.
— То есть что? Ты серьёзно думаешь, что я маму выставлю?
— Нет, — сказала она спокойно. — Я сама уйду. Завтра. С Иваном. Нам есть куда.
— Подожди… — он откинулся назад. — Ты что, развод?
— А как это ещё называется? Брак — это когда двое. А не когда один молчит, второй вмешивается, а третий живёт как мебель.
Денис молчал. Только смотрел на неё, как на плохо написанный отчёт.
— Тебе жалко её выгнать. А я — не жалуюсь. Я просто действую. Без визга и борща.
— Ты не права, — выдохнул он. — Она моя мать. Ты знала, какая она. Её жизнь не сахар.
— Так пусть вылизывает вашу жизнь. Без меня.
Собиралась она молча. Часа в два ночи. В тишине, как будто уходила на операцию. Иван спал. Светлана Петровна храпела. Денис сидел в другой комнате с пивом и телефоном, не выходя. Даже не задал вопроса: «Ты уверена?»
Она была.
Сумка. Паспорта. Ноутбук. Зарядка. Пижама Ивана. Книга с закладкой — из старой жизни. Всё.
На прощание — записка. Короткая.
"Нельзя быть счастливым в доме, где тебя не ждут. Я устала. Я ухожу. Надолго."
Виктория закрыла за собой дверь тихо. Без скандала. Без слёз. Без «ещё поговорим». Просто — закрыла. Как ставни на сердце.
***
Прошло почти два года. Сначала Виктория снимала с Иваном однушку на окраине. Старый район, хрущёвка, жёлтый линолеум и капающий кран — но тишина. А главное — никто не шмыгал носом по утрам и не переставлял мебель по своему вкусу.
Иван вырос быстро. Серьёзно, как-то вдруг. Начал мыть за собой тарелки, сам ставил будильник и даже один раз сказал: «Мам, не бери лишние смены, я могу у бабушки Тани побыть». Он не нытик. Он всё понял — тогда, в той квартире, с бабушкой, которая «просто помогала».
Виктория работала много. Перешла на постоянную в онлайн-школу — вела бухгалтерию у трёх проектов. Деньги были не фонтан, но на жизнь хватало. А через полгода Таня, сестра, предложила:
— Переезжай ко мне. Дом большой, с ремонтом. Муж вахтовик, я одна почти всё время. Сложимся на продукты, и тебе полегче. И Ванька не будет один, когда ты работаешь.
Виктория сначала колебалась. Потом согласилась. Тот переезд был, как начало новой главы, без свекровей и кривых упрёков.
Денис звонил. Сперва часто. Потом — всё реже. Один раз даже приехал. Смотрел на неё долго, молча, как будто впервые увидел.
— Я скучаю, — сказал он.
— По кому? — спросила она спокойно. — По мне, по сыну… или по чистым рубашкам, которые теперь сам себе гладишь?
Он ничего не ответил. Стоял в дверях, потупив глаза, как школьник на педсовете.
— Мы подаём на развод, — сказала Виктория. — Уже всё подготовила. Завтра отправлю.
— Ты серьёзно?
— Серьёзней некуда. Я тебя любила. Но, видимо, ошиблась. Я думала, ты умеешь держать сторону. А ты умеешь держать только пульт.
Он уехал. А она подала. Без пафоса. Без истерик. Как вынос мусора. Потому что пора.
Через полтора года они случайно столкнулись в супермаркете. Он — с тележкой, уставший, в мятом пуховике. Она — с Иваном, легко одетая, с короткой стрижкой, веселилась, обсуждая с сыном новый мультик.
— Привет, — сказал он, неловко дернув головой.
— Привет, — улыбнулась она. — Как мама?
Он не ответил. Только развёл руками.
— Ну… живёт. Одна.
— А ты?
Он покачал головой:
— Всё как-то… не так.
— Ясно, — кивнула она. — Ну, держись. И пельмени проверь, у тебя из пакета вываливаются.
Она отвернулась и пошла к кассе.
Это был момент. Не сладкой мести, не победы. Просто — спокойной уверенности: она была права.
Теперь Виктория жила в своей квартире. Купила в ипотеку. Маленькая двушка, но — её. Сама делала ремонт. Самое сложное было — выдирать старые трубы и линолеум. Словно прошлое — вырывала с мясом. Но вырвала.
И вот, в пятницу вечером, она стояла у плиты и готовила Ване пасту. Из настоящих макарон, не из "бабушкиных" перловок.
Он забежал с рюкзаком, скинул кроссовки.
— Мам! Нам задали эссе про смелость. Можно я про тебя напишу?
Она застыла. В руке — ложка, в голове — гул.
— Про меня?
— Ну да. Ты ж смогла всё поменять. Ты не сдалась. Это ведь и есть смелость?
Она отвернулась к плите. Улыбнулась. И да, на этот раз — заплакала. Тихо, без всхлипов. От счастья.
Эпилог
Она не победила. Просто выжила. Просто не позволила себя сломать. Просто выбрала — себя.
И теперь каждый вечер, заходя в свою квартиру, она знала: здесь её ждут. Без борща. Без крика. Без «при нас так не делали».
Её ждала тишина. Сын. И — свобода.
Финал.