Ирина сидела на табуретке у кухонного окна, глядя на серые многоэтажки, и мешала ложкой в кружке холодный чай. Чай был чёрным и без сахара — таким же, как её настроение. С утра пораньше она опять услышала свой «любимый» голос в трубке:
— Ирина, доброго утра. Вы опять не убрали в прихожей? Я вчера заметила пыль на тумбочке. Ты же дома весь день, неужели трудно протереть?
Ирина не ответила. Просто нажала «сброс» и пошла умываться. Дмитрий ещё спал. Или делал вид, что спит — классика.
Она знала: ещё пара таких звонков — и он встанет с видом мученика, сядет рядом и скажет своё фирменное:
— Ир, ну это же мама. Она волнуется, ты же знаешь её.
Ага, волнуется. Особенно когда проверяет, на какой полке лежат их трусы и почему Ирина не готовит Дмитрию кашу на завтрак. В свои 33 года он, конечно, сам мог сварить себе кашу, если б захотел. Но не хотел. Удобно же — мама пилит, жена глотает.
Жили они в однокомнатной «съёмке» на первом этаже, с окном в подвал. По ночам слышались крики с улицы, а по утрам — мусоровоз. Но Дмитрий говорил, что всё отлично. Главное — своя территория. Правда, своей её назвать можно было с натяжкой — свекровь ходила туда, как на работу. Без звонка. С ключами.
Ирина узнала об этом случайно, вернувшись домой пораньше. В прихожей — сумка Ольги Сергеевны, в раковине — её кружка, на плите — вареники с картошкой. Она молча развернулась и вышла.
На следующее утро, конечно, был диалог.
— Ольга Сергеевна, — Ирина старалась говорить спокойно, — давайте всё-таки не будем входить без стука. Это... наша съёмная квартира.
— Какая же она ваша? — фыркнула свекровь. — Ты что, хозяюшка тут? Всё на мои деньги снимали, если ты забыла. Я и оплачивала первые полгода, между прочим. Пока вы оба в своих мечтах витали.
— Мы уже сами платим, если вы не заметили.
— Платите, но кто контролирует? Я. Потому что сын — доверчивый. А ты... дизайнер! Не смеши. Сама рисовать толком не умеешь, зато амбиций — как у Пугачёвой.
Ирина стиснула зубы.
— Спасибо, конечно, за сравнение. Но давайте не будем обсуждать мою профессию.
— Я буду обсуждать, что считаю нужным. Потому что я мать. А ты — временное явление. Такие как ты приходят и уходят, а я у своего сына была и буду всегда. Поняла?
Ирина промолчала. В тот раз.
С тех пор многое осталось по-прежнему: Ольга Сергеевна ходила, как хотела, критиковала всё, начиная от цвета полотенец, заканчивая тем, как Ирина режет огурцы. А Дмитрий по привычке отмалчивался. Или шутил.
— Мам, ну перестань, Ира устала. Она работает.
— Работает, говоришь? В телефоне целыми днями сидит! Где деньги с этих её «работ»?
— Мы справляемся.
— Конечно, справляетесь. Я только за прошлый месяц три раза закупала вам продукты. А сама хожу по акции макароны покупаю. Мне шестьдесят, если что!
Но в середине февраля всё поменялось. День рождения Ирины прошёл без гостей и с пирогом из супермаркета. А через три дня приехали её родители из Рязани и просто оставили ключи от новой квартиры.
— Подарок, доченька, — сказал отец. — Мы решили: хватит вам мотаться по углам. Да и ремонт уже сделали. Всё скромно, но своё.
— Вы что... — Ирина не верила глазам. — Вы с ума сошли?
— Лучше сейчас подарим, чем потом в наследстве ковыряться, — усмехнулась мать. — Пока вы живы, пусть молодые живут.
— А что Дима скажет?
— А пусть скажет «спасибо» и собирает коробки.
Ирина сидела на кухне новой квартиры — две комнаты, светлая кухня, окна во двор — и глядела на свой старый чайник. Его она забрала первой. Остальное ещё не перевезли. А Дмитрий всё «раздумывал», как это воспримет мама.
Она знала — плохо. Очень плохо.
Ольга Сергеевна узнала о квартире через неделю. Видимо, кто-то из общих знакомых брякнул в мессенджере. Или сама увидела фото на фоне нового ремонта — Ирина, дура, выложила «историю» с подписью «Своё гнездо».
Звонок поступил в воскресенье в восемь утра.
— А где вы сейчас живёте, простите? — голос был холоден, как лёд из морозилки.
— В квартире, которую подарили мои родители.
— Родители? Уж не та ли это хрущёвка, которую вы вечно скрывали?
— Мы ничего не скрывали. Мы просто не обсуждали это с вами.
— А почему? Это же так трогательно — когда тесть с тёщей дарят квартиру! Очень удобно, правда? А я, видимо, должна чувствовать благодарность, что мой сын теперь живёт на вашей шее?
— Он живёт со мной. В своей семье. А не на чьей-то шее.
— Своей семье? Ты шутки шутишь, девочка? Семья — это там, где мама рядом. А не там, где дочь Рязанского ПТУ воображает себя хозяйкой жизни!
Ирина выключила телефон. В первый раз — с чистым сердцем.
Но она знала: Ольга Сергеевна так просто не отступит.
***
Ольга Сергеевна приехала в понедельник. Без звонка, без предупреждения, как любила. Только теперь не получилось. Подъезд был с домофоном, и к новому адресу её никто не звал.
Ирина в это время мыла ванну. Впервые за долгое время — в хорошем настроении. На кухне пыхтел мультиварка с пловом, окно было открыто на проветривание, и даже кот — залётный рыжий из подвала — дремал на подоконнике. Всё шло к светлому вечеру. До звонка.
— Да?! — рявкнул динамик домофона.
— Это я, открой, — коротко бросил голос Ольги Сергеевны.
Ирина замерла. Мочалка в руке, пена на кафеле. Она даже сначала подумала, что ей послышалось.
— Кто?
— Не валяй дурака, Ирина. Открывай дверь, я на пять минут. Принесла документы — пусть Дима посмотрит.
— Какие документы? — на автомате спросила Ирина, продолжая протирать плитку.
— Я сказала — открой. Или ты думаешь, я тут стоять буду? Мне шестьдесят лет, между прочим!
— Нам это уже известно, — пробормотала Ирина, выключила воду и подошла к домофону. Сердце билось быстро, но странно спокойно.
— Ольга Сергеевна, извините, но мы не договаривались. Сейчас неудобно.
— Ты охренела, что ли? Это мой сын живёт в этой квартире! Ты не имеешь права!
— Квартира — моя. Подарок от родителей. И у неё есть владелица. А не вы, — Ирина отключила домофон.
Через десять минут раздался обычный звонок в дверь. Долгий, сдавленный, как будто звонили не в квартиру, а в совесть.
Ирина не открыла.
Телефон завибрировал — сначала один раз, потом десять подряд. Дмитрий звонил. Потом — сама Ольга Сергеевна. Потом снова он.
Наконец, в одиннадцатом по счёту звонке Ирина подняла трубку.
— Ир, ты что там устроила? Мама стоит под дверью, звонит в домофон, ты ей не открываешь. Ты в своём уме?
— Абсолютно. Мы с ней не договаривались.
— Но это же... это мама, — голос Дмитрия звучал растерянно, как у школьника, которого застали без домашки. — Она просто хотела передать какие-то документы. И поговорить. Она же не враг тебе.
— А кто, Дим? Подруга? Советчица? Ты в курсе, что она меня регулярно называет «временной»?
— Ну... это её слова. Она просто вспыльчивая.
— Она хамка, Дима. Причём систематическая. Я устала.
— Ир, ну подожди. Не надо так. Она же пожилая женщина. Шестьдесят лет!
— Да хоть девяносто! Она ко мне вторгается, как вражеская армия. Ты вообще понимаешь, что происходит?
На том конце повисла тишина. Потом Дмитрий выдохнул.
— Я поговорю с ней.
— Ты уже сто раз это говорил.
— В этот раз по-другому.
Он пришёл с тяжёлым лицом. За плечами — рюкзак. Без куртки. Глаза не поднимал.
— Где она? — спросила Ирина.
— Ушла. Сказала, что мы предатели.
— А ты?
— Я сказал, что останусь здесь. С тобой.
— Просто сказал?
— Ну... не совсем. Мы немного поскандалили. Она орала в подъезде, что я подкаблучник и что в этой «подарочной коробке» я надолго не задержусь. Что она мать, и имеет право...
— А ты?
— А я сказал, что с этого дня ключей у неё не будет. Что взрослые люди имеют право на свою жизнь. И что я не могу всё время выбирать между ней и тобой.
— И?
— Она ушла. Сказала: «Смотри, как бы не пришлось приползать потом обратно».
Ирина села на диван. Долго молчала.
— Ты знаешь, — медленно произнесла она, — я сегодня впервые поняла, что живу в своей квартире. Без постоянной тревоги.
— И?
— И хочу, чтобы так было всегда.
Но расслабляться было рано. На следующий день Ирина зашла в подъезд и увидела — на двери табличка из бумаги, приклеенная скотчем:
«Сын отдал свою жизнь стерве. Молитесь за него.»
Подписано: Мать.
— Господи, она с ума сошла, — выдохнула Ирина.
К вечеру в «одноклассниках» появился пост: «Не знаю, кто поймёт... Но когда сын предаёт мать ради чужой женщины, сердце умирает. Никогда не думала, что доживу до такого».
Тридцать восемь лайков. Комментарии с эмодзи плачущих кошек. Кто-то написал: «Держитесь, Ольга Сергеевна. Бог всё видит».
— Она войну начала, — прошептала Ирина. — Через соцсети.
— Пусть воюет, — хмуро ответил Дмитрий. — Я больше туда не возвращаюсь.
— Точно?
Он кивнул.
— Я выбрал свою жизнь. А не её обиды.
Ирина молча подошла и крепко его обняла.
***
В пятницу вечером раздался звонок в дверь. Не в домофон, а прямо в дверь квартиры. Сразу — длинный, раздражённый. Такой, как звонят не гости, а те, кто уже считает себя хозяином.
Ирина почувствовала, как что-то сжалось внутри. Она подошла к глазку — и в животе похолодело.
Ольга Сергеевна. В одной руке — хозяйственная сумка, в другой — чемодан. Стояла как каменная, будто в ней за эти дни сгустился весь уксус обиды и обвинений.
Ирина позвала:
— Дима!
Он вышел из ванной, вытирая руки. Глянул в глазок. Лицо у него изменилось.
— Я сам, — коротко сказал он.
Открыл. Мать прошла мимо него, не глядя ни на него, ни на Ирину.
— Где комната? — бросила через плечо. — Я устала с чемоданом волочиться. Не думала, что придётся в собственную старость быть брошенной сыном.
— Мама, ты что делаешь? — спросил Дмитрий, закрывая дверь.
— А ты как думаешь? У меня квартира в капитальном ремонте, соседи сверху затопили. Всё в грибке. Вызвали санитаров — сказали, там жить нельзя. А куда мне? К сыну, конечно! Или ты хочешь, чтобы я по улицам с тележкой каталась, как бабка с вокзала?
— Ты не предупредила. Ты даже не спросила, можно ли.
— А чего спрашивать? Это ж ты говорил, что «всегда поможешь», «не бросишь». Или слова теперь ничего не значат?
Она стояла в центре зала, глядя по сторонам как оценщик. Потом кивнула на дверь в спальню.
— Там устроюсь. Хочу, чтобы кровать у окна стояла. Пожалуйста, передвиньте.
Ирина стояла в дверях кухни и молчала. Дмитрий обернулся на неё. Секунду — только одну — он, казалось, колебался. А потом резко поднял чемодан.
— Мама. Поехали. Я вызову тебе такси. Поживёшь у тёти Люды или у Тани. Потом решим.
— Ага. То есть вы меня выставляете, да? В моём-то возрасте? К чужим людям? Это и есть ваша «семья»?
— Нет, мама, — голос Дмитрия был твёрдым, почти чужим. — Это моя семья. С Ирой. Здесь наш дом. Ты в нём — гость. А гость не приходит с чемоданом и не требует передвинуть мебель.
Ольга Сергеевна побледнела.
— Ты сдурел. Она тебя науськала. Ты думаешь, она будет с тобой до конца? Как мать? Она с тобой — пока квартира есть. Пока молчишь и терпишь. А потом, знаешь, как будет? Она тебя сдаст, как ненужную мебель.
— А ты — уже сдала. Много лет назад. Когда перестала видеть во мне человека, а видела только продолжение себя.
Он подошёл к двери и открыл её.
— Поехали, мама. Или будешь ждать, пока я вызову участкового?
На секунду наступила гробовая тишина. Потом Ольга Сергеевна схватила свою сумку, с усилием подняла чемодан и прошипела:
— Запомни, Дмитрий. Женщины приходят и уходят. А матери — одни. Но ты это вспомнишь, когда будет поздно.
— Вспомню. Но уже не открою.
Она хлопнула дверью так, что кот, дремавший на подоконнике, сиганул под шкаф.
Ирина села. Не веря.
— Ты ведь не знал, что она приедет?
— Нет. Хотя в глубине души — догадывался. Знал, что не сдастся без последнего захода. Ну, вот и прошёл последний.
— А вдруг она правда с ремонтом не наврала?
— Даже если так, у неё есть родственники, подруги, пансионаты, в конце концов. Но это был не ремонт. Это было наступление.
Ирина смотрела на него, и впервые за долгое время чувствовала — рядом с ней мужчина. Не мальчик, который бегает между мамой и женой, а взрослый, уверенный, решивший.
Они долго сидели в тишине. Только мультиварка на кухне цокала крышкой. Был уже почти вечер, и из окна тянуло июньской свежестью.
— Я куплю нам замок на дверь, — сказал Дмитрий. — И видеоглазок.
— А я — бокал вина.
— Два.
— И два пирожка из ларька. Из тех, что ты ненавидишь.
Он улыбнулся. А Ирина вдруг почувствовала, как отпускает. Как будто всё: страх, тревога, вот этот нависший гнёт чужого контроля — ушли. Окончательно.
В этой квартире теперь действительно было их пространство. Не аренда, не компромисс, не затянутое ожидание. А дом.
И никакой чемодан с прошлого больше не должен был туда входить.
Финал.