Утром я был совсем не свой. Все было как во сне, как в тумане. Я совсем не спал - голова была перегружена мыслями. Я сидел на краю кровати, глядя в пол, и не мог понять, что со мной происходит.
Поцелуй.
Я всё ещё чувствовал его — на своей шее. Это было не просто физическое прикосновение. Что-то в этом миге зацепило меня глубже, чем я готов был признать. Мне казалось, что я хочу, чтобы она вернулась. Чтобы я её снова увидел. Я — этого хочу? Она Суккуб! Звучит же безумием. Но я не мог отмахнуться от этого ощущения.
В доме было тихо. Слишком. Я вышел на улицу, чтобы не сойти с ума. На заднем дворе копался дядя Андрей. Он упорно чинил старый забор, перебирая доски, стуча молотком, матерясь себе под нос. Он делает это не потому, что забор вот-вот развалится. Просто он не может сидеть без дела. Не может молчать, но и говорить — тоже. После исчезновения Сергея он будто сам исчез — стал тише, мрачнее, всё чаще уходит в работу. Я видел, как в нём живёт вина. Хотя он ни в чём не виноват. Хотя... Все мы виноваты.
Я пару раз хотел подойти к нему. Рассказать всё. Про ту ночь. Про баню. Про суккуба. Про выбор, предоставленный мне. Спросить, что он знает о нашем роде. Но каждый раз что-то внутри меня отступало. Он ведь не поверит. Или ещё хуже — решит, что я тронулся. Да он и так едва держится.
Ольга всё ещё ходила в трауре. Тот самый чёрный платок, что она повязала в день похорон, стал частью её. С детьми она старалась быть обычной, даже весёлой — и у неё получалось. Но я видел. Улыбка на лице, а глаза пустые. Не живые. Только я замечал, как она замирает, когда смотрит в окно. Как долго стоит с чашкой чая, не делая ни глотка. Её боль была рядом. Всегда.
А я… Я не мог принять решение. Суккуб дала мне выбор. Но я не знал, что он значит. "Ты можешь вернуть его, если отдашь каплю своей силы." Что это за сила? У меня нет никакой силы. Или есть? Что, если речь о чём-то, о чём я сам пока не знаю? Я боялся, что она не договаривает. Что если я соглашусь — и потеряю что-то важное или это приведет к еще большем страданиям? Что если она лжёт? А вдруг Сергей вернётся, но уже не будет собой? Или вообще не вернётся? А я просто отдам часть себя — и останусь пустым? Я чувствовал, как внутри меня всё это растёт, как клубок. Меня тошнило. В груди нарастало что-то, что я не мог выплеснуть и угомонить. Я не мог вынести этого один. И тогда мне пришла мысль поговорить с бабушкой. А вдруг это сломает ее? Или может я узнаю что-то о нашем роде? Да, я должен поговорить с ней. Если кто и мог что то сне сказать — то она. Я подошел к ней. Сердце билось, как перед прыжком с обрыва.
Бабушка сидела в своём любимом кресле у окна, укутанная в шерстяную шаль. Она смотрела вдаль, куда-то за горизонт. Я подошёл тихо, стараясь не спугнуть её тишину, и сел рядом. Она не сразу заметила меня — только спустя пару минут повернула голову и спросила:
— Как ты, Маркел?
Я кивнул, потом отвёл взгляд и начал говорить. Не знал, с чего начать, но слова сами начали вытекать. Я рассказал про ту ночь, про баню, про то, как что-то… кто-то пришёл ко мне. Про суккуба. Про её глаза. Про выбор. Я не стал говорить о поцелуе и не стал говорить о её словах о деде — не мог. Я просто рассказал все остальное, надеясь, что она поведает что-то ясное.
Она слушала молча. Не перебивала. Не хмурилась. Даже не удивлялась. Когда я закончил, тишина между нами растянулась ещё на минуту — густая, как мёд.
— Род волхвов проснулся, Маркел, — тихо сказала она. — Проснулся в тебе.
Я повернулся к ней. Она не смотрела на меня — снова глядела в окно.
— Мой отец... твой прадед... — продолжала она. — Он знал гораздо больше, чем показывал. Он редко говорил, но в нём была сила. И понимание нашего мира. Иногда он рассказывал мне сказки… только я теперь понимаю, что это были не сказки. Это были истории. Про нечисть, про тени, про духов. Но он не хотел, чтобы я лезла туда. Он всё это прятал за словами, как за шторой. Берёг меня.
Я слушал, затаив дыхание.
— Он часто разжигал старую каменку, — сказала бабушка. — Не ту, что в бане. А ту, что в старом доме, где я выросла. Сейчас это кладовка у сарая. Раньше мы жили там. Каменка там всё ещё стоит. Он топил её не только зимой. Летом тоже. Иногда ночью. Иногда совсем один. Когда я была маленькой, несколько раз он разжигал ее при мне - хотел что то показать. Я помню кота. Мне тогда казалось — это просто его странности. А может... это что-то значило. Ты попробуй. Разожги её. Может, узнаешь, что он знал. Может, она тебя поведёт.
Она замолчала. А потом… что-то в ней изменилось. Взгляд стал блуждающим, как будто она очнулась от сна — но не здесь, не сейчас. Я нахмурился в удивлении.
— Бабушка?.. — позвал я.
Она не ответила. Сидела всё так же, только губы едва заметно шевелились. Я дотронулся до её руки.
— Ты в порядке?
Она повернулась ко мне, будто впервые увидела.
— Маркел… А Сергей? Ты не слышал? Его всё ещё нет?..
Будто всего того разговора не было.
Я почувствовал, как холод стекает по позвоночнику. Что это было? Видение? Тень памяти? Или она сошла с ума? Неужели я зря вывалил на нее все то, что произошло со мной?
Выйдя на улицу, я начал понимать, что просто не справляюсь. Всё навалилось разом. Слишком много, слишком быстро. Исчезновение Сергея. Чертовщина в бане. Демон, который говорит со мной, как будто знает всё. Сила — какая-то сила во мне. И бабушка... её странные слова, потом — её забывчивость, как будто кто-то взял и выдернул разговор из её памяти.
Я хотел проснуться. Больше всего на свете. Сказать себе: «Хватит. Всё, я понял. Я буду хорошим братом, я стану лучше. Только дайте мне открыть глаза и вернуться назад». Но я не проснулся. И всё это — не сон. Я здесь. И всё это — реальность, как бы безумно ни звучало.
Теперь мне нужно делать выбор. Сделка с демоном. Вернуть Сергея — возможно. Но какой ценой? Я ведь даже не знаю, что именно она хочет. Капля силы? А если с этой каплей уйду я сам? А если Сергей вернётся, но станет чем-то... иным? А если я сам стану иным? Я не был готов к таким решениям. Никто не готов. Но я не мог просто сидеть. Я буквально чувствовал, как всё происходящее пожирает меня изнутри. Если не двигаться — сгорю.
Каменка.
Слова бабушки. Прадед. Огонь. Я должен это сделать. Пусть это будет хотя бы шаг, пусть ничто не произойдёт, но я должен попробовать.
Я пошёл к Андрею. Спросил, можно ли пошариться в старой кладовке. Он кивнул рассеянно, не вникая — всё равно, что я скажу. Он живёт на автопилоте.
Я направился к кладовой. Проходя мимо бани, я остановился.
— Интересно, она там?.. — подумал я.
Суккуб. Образ её вдруг всплыл во мне неожиданно ярко. Чёткий. Глаза. Голос. Касание. Всё это было не сном. Оно будто оставило отпечаток во мне. Я встряхнулся. Нет. Это просто память. Просто пережитое. Очень яркое, да, но прошедшее.
Дверь в кладовку открылась с трудом — перекошенная, скрипучая, тяжёлая, как будто не хотела впускать. Внутри пахло сыростью, пылью и временем. Всё было завалено: мешки с мешками, резина, коляски в полиэтилене, сундуки с вещами, которые давно никто не вспоминал. Я начал разгребать. Не из желания навести порядок — просто нужно было добраться до каменки.
Потратил кучу времени. Когда закончил, в кладовке уже стало темно. Снаружи ещё было светло — солнце клонилось к горизонту.
Я нашёл её.
Каменка стояла в углу, полузасыпанная пылью и воспоминаниями. Ветхая, местами облупившаяся, но всё ещё крепкая. Стояла гордо, как будто ждала, когда её снова разбудят.
Я представил, как прадед разжигал её. Как огонь отражался в его глазах. Как бабушка — ещё девчонкой — сидела рядом и смотрела. Я увидел это. Почти увидел.
Я принёс дрова, растопку, нашёл спички. Почистил печь от сажи — насколько смог. Положил бумагу, щепки.
Щелчок спички. Пламя. Огонь загорелся, затрепетал, будто вдохнул.
Печь задышала. Спустя годы. Спустя десятилетия.
Пламя в каменке разгоралось медленно. Тёплые языки огня шевелились, будто дышали. Я сидел напротив, прижавшись к стенке, и ловил себя на мысли: всё происходящее становится слишком реальным. Слишком настоящим, чтобы быть просто сном. И вдруг что-то начало происходить.
Сначала — лишь шевеление в глубине пламени. Как будто внутри огня что-то двинулось. Пламя сжалось, замерло. И из его сердца выскользнула тень.
Серая, как будто кошачья тень. Дым завился в кошачьем силуэте, и спустя секунду на кирпичах печи сидел он. Полупрозрачный, будто вырезанный из самого дыма кот. Шерсть местами клочьями, как обугленные куски пепла, местами гладкая, но всё время — будто в ней пляшут крошечные искры. Он был размером чуть больше кошки. Его глаза — два раскалённых уголька — не просто смотрели - они видели. И я видел отражения. Лица. Чужие. Мелькающие, как отблески в углях. Старики, дети, женщины — все те, кто когда-то сидел у этой печи. Я понял это не головой — нутром. Он не мяукнул, не зашипел. Он просто был, а потом заговорил. Я невольно отшатнулся, и сердце застучало, как молот по меди.
— Ты с огнём пришёл, — протрещал он, будто кто-то ломал сухие ветки прямо у меня в голове. — Давно эта печь молчала.
Я застыл. Не знал — говорить или убежать? Я всё ещё не мог поверить, что вижу это существо. Дымчатого кота из пламени, чьё появление не просто нарушало законы природы — оно ломало их.
— Кто... кто ты? — выдавил я.
Он шагнул ближе. Под его лапами дерево зашипело — остались тонкие, едва заметные следы-ожоги.
— Я — тот, кто остаётся, когда огонь уходит. Тот, кто будит тех, кто помнил. Волхвы зовут Зыбуном меня.
Он сел. Спокойно. Как обычный кот. Только его хвост, похожий на дымовую трубу, тянулся в сторону и чуть подрагивал.
— Я... я не понимаю. Почему ты здесь?
Он чуть склонил голову. Улыбки не было, но было что-то кошачье. И очень древнее.
— Потому что ты пришёл с огнём. Позвал.
Он протянул лапу, будто касаясь воздуха перед собой.
— Твой прадед. Старик с глазами, как ночь после грома. Он говорил со мной. Не раз. Не два. Мы грелись вместе. Он — волхв, а я — я просто был.
Я сглотнул. Ноги будто онемели.
— Он... доверял тебе?
— Он задавал вопросы. И он платил за ответы, как все.
— Платил? Чем?
Зыбун прищурился. Искры в шерсти вспыхнули ярче.
— Памятью. Той, что жгёт. Той, от которых слёзы. Или смех сквозь боль. Чем ярче — тем сытнее.
Он наклонился ближе. От него пахло дымом и чем-то старым
— Спроси. И я отвечу. Но плати. Одно воспоминание — один ответ.
Он выдохнул — и из пасти вырвался тонкий, серый клуб дыма. В нём вспыхнуло изображение. Детское лицо. Девочка, смеющаяся на фоне поля. И сразу исчезло.
— Вкусно. Но не твоё. Твоё ещё внутри. Спроси, Маркел. И выбери, что отдашь.
Я смотрел на него, и у меня дрожали пальцы. Всё это — было настоящим. Печь. Дым. Этот зверь. Зыбун. Мир окончательно перестал быть обычным.
Я выдохнул. Вопрос сжигал изнутри, и я не мог больше держать его при себе.
— Как я могу спасти Сергея?
Зыбун замер. Его хвост чуть изогнулся, вытянулся вдоль пола. Глаза-угли вспыхнули ярче.
— Имя знакомое. Слышал о нем в Нави - местная суккубка приобрела себе волхвенка. Интересная сделка.
Я вздрогнул.
— Навь? Что это такое? Где это?
Он подался ближе, сквозь тепло и полумрак, не касаясь, но будто проникая в воздух между нами.
— Это — бесплатно, — протрещал он. — Для тебя, кто впервые за годы разжёг печь.
Он выдохнул кольцо дыма, и в нём мелькнули три искры, словно огоньки на тёмной воде.
— Явь — то, что ты видишь. Этот мир, что трещит и гниёт. Тело, хлеб, смерть.
— Навь — то, что скрыто. Сны, духи, мёртвые. Всё, что шепчет тебе, когда ты один.
— Правь — то, что соединяет. Закон старших, путь рода, узор великих. Правь держит всё. Без неё — разлом. Без неё — суккубка берёт волхвенка.
Слова эхом отзывались в черепе. Мир вдруг стал глубже, будто под полом, под стенами, под ветром — была ещё одна, настоящая реальность. Я только начал осознавать, насколько я слеп был раньше.
— Но… — Я почувствовал, как сжалось внутри. — Как мне его спасти?
Зыбун наклонил голову и выдохнул коротко, резко. Искры разлетелись.
— За это — цена. Не угли. Не золото. Память.
Я замолчал. Я ожидал чего угодно, но не этого. Он наблюдал. Терпеливо, как кот, смотрящий на дичь, ещё не уверенный, нападёт ли.
— Ты можешь забыть любовь. Или радость. Что угодно. Но ты не сможешь потом сказать, чего тебе не хватает. Только пустота. Только... сожжённое место.
Я сжал кулаки. Пальцы дрожали. Я не хотел терять ничего. Всё казалось важным. Даже боль. Но тут я понял, с чем готов был расстаться...
— Есть одно, — прошептал я. — Был момент... когда я был маленький. Соседская собака сорвалась с цепи. Она бросилась на меня. Я упал, она лаяла прямо в лицо. Я думал — она меня растерзает. Чтобы это не сломало мне психику, бабушка срезала с неё немного шерсти.. подожгла в блюдце... водила этим "кадилом" вокруг меня, шептала что-то. Я не мог забыть её глаза. Этот ужас. Эту вонь палёной шерсти.
Я всмотрелся в его лицо. Никаких эмоций. Только ожидание.
— Я хочу забыть это. Собаку. Тот страх.
Он промурлыкал, но это не было ни добрым, ни утешительным звуком. Это было... удовольствие.
— Хороший вкус. Тепло. Горько. Глубоко.
Он закрыл глаза. Вдохнул. Миг — и где-то в глубине головы я почувствовал, как что-то уходит. Без боли. Но с лёгким сожалением. Как будто выбросил старую, давно ненужную игрушку — но всё равно что-то ёкнуло.
— Бабка пользовалась магией Яви, — выдал он. — Не тем путём шла. Прадед оберегал ее от этого. Отговаривал. Но она знала. Не говорила, практиковала.
Он выпрямился. Уши дёрнулись.
— Плата принята. Теперь слушай. Я поведаю.
Он втянул дым, и из его пасти вырвалась завеса, в которой стали вырисовываться образы.