Говорят, время лечит. Врут. Время – паршивый лекарь. Оно лишь притупляет боль, как дешевый анальгетик, оставляя под тонкой коркой зажившей раны все ту же ноющую пустоту. Аня ушла три месяца назад. Внезапно, нелепо, как скомканный лист, сорванный ветром с дерева жизни. Сердце. Врачи что-то говорили про не диагностированный порок, про стресс, но мне было все равно. Ее не было. И мир для меня рухнул, рассыпался на миллионы остроугольных осколков, каждый из которых впивался в душу.
Похороны прошли как в тумане. Сырая ноябрьская земля, комья грязи на крышке гроба, лица, искаженные сочувствием, которое казалось мне фальшивым. Никто не мог понять, каково это – потерять часть себя, свою вторую половину, свой единственный смысл. Я возвращался на кладбище почти каждый день. Сидел у свежего холмика, покрытого увядающими цветами, и молчал. Иногда говорил с ней, рассказывал о том, как прошел день, такой же пустой и серый, как и предыдущий. Земля молчала в ответ. Холодная, равнодушная могильная земля.
Примерно через месяц после похорон это началось. Сначала – мимолетные тени на периферии зрения. Знакомый силуэт в толпе, тут же растворяющийся. Запах ее духов в пустой квартире. Я списывал все на горе, на расшатанные нервы. Психика, она такая – любит подкидывать злые шутки, когда ты на пределе.
А потом я увидел ее на нашей улице. Она стояла у витрины цветочного магазина, того самого, где я всегда покупал ей ее любимые белые фрезии. В том самом синем пальто, которое я подарил ей на прошлый день рождения. Сердце пропустило удар, потом заколотилось как сумасшедшее. «Аня!» – я рванулся к ней, расталкивая прохожих. Она обернулась, улыбнулась… И прошла мимо, свернув за угол. Я застыл, как громом пораженный. Не узнала? Или это была просто похожая женщина? Но эта улыбка… Это была ее улыбка. Почти.
Следующие несколько дней я жил как на иголках. Вглядывался в каждое лицо, прислушивался к каждому шороху. И она появилась снова. Вечером, когда я возвращался с работы. Сидела на нашей скамейке у подъезда. Я подошел, боясь дышать.
«Аня?»
Она подняла голову. Глаза… Ее глаза, но радужка казалась чуть светлее, чем я помнил, словно выцветшая.
«Сережа, – ее голос. Такой знакомый, родной. – Я жду тебя».
Я сел рядом, не в силах поверить. «Но как?.. Ты же…»
«Все хорошо, милый, – она взяла мою руку. Ее пальцы были холодными, как лед. – Я вернулась. Я здесь».
Первые дни были похожи на безумный, но счастливый сон. Я не задавал вопросов. Боялся спугнуть это чудо. Мы говорили, вспоминали… Вернее, говорил в основном я. Она больше слушала, кивала, улыбалась. Иногда ее ответы были немного невпопад, она путала детали недавних событий, но я списывал это на… на то, через что ей пришлось пройти. Ведь никто не возвращается оттуда без последствий, правда?
Первая настоящая трещина в моей иллюзии появилась, когда она попыталась приготовить мой любимый борщ. Аня всегда готовила его божественно. А тут… Она долго возилась на кухне, а потом позвала меня. Борщ был странного, бурого цвета, и пах сырой землей. Я попытался съесть ложку, но не смог. Она не обиделась, лишь как-то виновато пожала плечами. «Забыла, наверное, как правильно».
Потом я стал замечать другие странности. Мелкие, почти незаметные, но от этого еще более жуткие. Угол ее улыбки был чуть острее, чем раньше. Когда она смеялась, глаза оставались неподвижными, без привычных лучиков в уголках. Иногда, когда она сидела напротив света, мне казалось, что черты ее лица слегка… плывут, словно не до конца застывшая глина. Однажды я заметил, как неестественно изогнулся ее палец, когда она брала чашку – будто в нем был лишний сустав. Я моргнул, и все прошло. Галлюцинация. Должно быть.
Она почти не ела. Говорила, что нет аппетита. Почти не спала. Ночами сидела у окна, глядя во двор. И этот едва уловимый запах… Запах влажной земли, который, казалось, исходил от ее одежды, от волос, даже от кожи.
Я стал бояться. Любовь и радость от ее возвращения медленно, но верно вытеснялись липким, холодным ужасом. Это была Аня, и в то же время – не Аня. Искаженное отражение, жуткая пародия.
Однажды ночью я не выдержал. Она, как обычно, сидела у окна. Я подошел сзади и резко развернул ее к себе, заглядывая в глаза.
«Кто ты?» – мой голос дрожал.
Она смотрела на меня спокойно, чуть удивленно. «Сережа, что с тобой? Это же я, Аня».
«Нет! – я почти кричал. – Аня умерла! Я сам ее похоронил! Кто ты такая?»
Ее лицо на мгновение исказилось. Не гневом, не обидой. Чем-то другим. Словно маска треснула, и под ней на долю секунды проступило нечто чужое, древнее, безразличное. А потом снова – лицо Ани, испуганное, растерянное.
«Милый, ты меня пугаешь…»
Я отпустил ее и выбежал из квартиры. Бродил по ночному городу до рассвета, пытаясь собрать мысли в кучу. Что это? Призрак? Но призраки не бывают такими… материальными. И этот запах земли…
Вспомнились рассказы бабки, когда я был маленьким. Она жила в деревне рядом со старым, заброшенным погостом. Говорила, что земля кладбищенская – она живая. Что она помнит всех, кто в ней лежит. И иногда, если сильно тосковать по умершему, земля может откликнуться. Дать ему подобие. «Отражение из могильной земли», так она это называла. Нечисть, которая принимает облик покойного, но всегда с изъяном, потому что земля – грубый материал, не способный на точное копирование души и плоти. И эти отражения пытаются занять место умерших, питаясь горем и любовью живых.
Бред? Суеверия? Но что еще могло объяснить происходящее?
Я вернулся домой под утро, разбитый и опустошенный. Она встретила меня на пороге. Улыбнулась. И я увидел это снова – чуть неправильный изгиб губ, словно у куклы, которой неумело придали выражение радости. А на подоле ее домашнего платья, такого же, как было у Ани, я заметил прилипшие комочки темной, влажной земли. Той самой, кладбищенской.
«Где ты была?» – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
«Дома, ждала тебя», – она склонила голову набок, и на ее шее, под волосами, я на мгновение увидел странный рельеф, будто кожа там была грубее, слоистее.
«Не ври мне, – я шагнул к ней. – Откуда земля на твоем платье?»
Паника мелькнула в ее глазах. Настоящая, человеческая паника. Или очень хорошая имитация.
«Я… я выходила в сад… подышать».
У нас не было сада.
В тот день я принял решение. Я не мог так больше жить. Я любил Аню. И эта… эта сущность оскверняла ее память, превращая мою любовь в источник своего существования.
Я начал наблюдать. Замечать все мелочи. Как она избегает зеркал. Как вздрагивает от запаха ладана, который я специально зажег. Как ее кожа под прямыми солнечными лучами кажется тусклой и безжизненной, словно высохшая глина. И эти «изъяны» становились все заметнее, словно существо уставало поддерживать идеальный облик или моя вера в ее подлинность иссякала, и маскировка слабела. Однажды вечером, при свете торшера, я увидел, как ее левая кисть на мгновение стала почти прозрачной, и внутри, вместо костей, виднелась темная, спрессованная земля, пронизанная тонкими, как корни, нитями.
Конфронтация была неизбежна. Я выбрал для этого день нашей годовщины. День, когда мы с Аней обещали друг другу быть вместе навсегда. Ирония судьбы.
Я приготовил ужин – все ее любимые блюда. Зажег свечи. Она вошла в комнату, одетая в то самое платье, в котором была на нашем первом свидании. Оно сидело на ней чуть мешковато.
«С годовщиной, любимый», – сказала она голосом Ани. Но в глазах плескалась холодная пустота.
«И тебя, – ответил я. – Знаешь, Аня всегда говорила, что наша любовь переживет даже смерть».
Существо улыбнулось. «Так и есть, Сережа. Я здесь».
«Нет, – я покачал головой. – Тебя здесь нет. Ты – лишь отражение. Глиняная кукла, слепленная из могильной земли и моей скорби».
Улыбка сползла с ее лица. Черты заострились. В глазах вспыхнул недобрый огонь.
«Не говори так, – прошипела она, и в голосе прорезались чужие, скрипучие нотки. – Я – твоя Аня. Я вернулась к тебе».
«Моя Аня никогда бы не забыла, что у меня аллергия на орехи», – сказал я, указывая на торт, который «она» якобы испекла, и где сверху красовалась россыпь грецких орехов. Мелочь. Но Аня бы помнила.
Существо застыло. Его лицо начало меняться. Кожа пошла трещинами, как высохшая земля. Глаза провалились, превратившись в темные дыры. Лишние суставы на пальцах стали явными, руки удлинились, превращаясь в когтистые лапы. Из горла вырвался звук, похожий на скрежет камней.
«Ты должен был любить меня! – прохрипело оно. – Ты должен был верить!»
«Я любил свою жену, – ответил я твердо, хотя сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. – А ты – не она. Ты – грязь. Ты – пустота, прикрытая ее лицом».
Я не знал, что делать. Как бороться с этим? И тогда я вспомнил еще одни слова бабки: «Отражения сильны, пока жива скорбь, их породившая, и вера в их подлинность. Отпусти умершего по-настоящему, прими его уход – и отражению не за что будет цепляться».
Я посмотрел на это существо, на эту пародию на мою любимую женщину. И во мне что-то переключилось. Ненависть, страх… все это ушло. Осталась только глубокая, всепоглощающая печаль. И принятие.
«Я отпускаю тебя, Аня, – сказал я тихо, обращаясь не к монстру передо мной, а к образу настоящей Ани, который жил в моем сердце. – Я люблю тебя. И всегда буду любить. Но ты ушла. И я должен жить дальше. Без тебя. И без… этого».
Существо издало протяжный, воющий звук, полный боли и ярости. Его тело начало осыпаться, превращаясь в пыль и комья сухой земли. Оно тянуло ко мне свои распадающиеся руки, но я не двигался. Я просто смотрел, как иллюзия, которую я сам отчасти поддерживал своим горем и отчаянием, рассыпается в прах.
Через несколько минут все было кончено. На полу осталась лишь кучка земли и едва уловимый запах кладбищенской сырости.
Я долго сидел в тишине. Потом встал, собрал эту землю в совок и вынес на улицу, развеяв по ветру.
Прошло полгода. Боль от потери Ани не ушла. Она все еще со мной. Но она стала другой. Светлой. Теперь я вспоминал ее настоящую – ее улыбку, ее смех, тепло ее рук. Без искажений, без жутких подделок.
Я больше не хожу на кладбище каждый день. Я понял, что Аня – не там, не в холодной земле. Она – в моем сердце, в моих воспоминаниях. В тех белых фрезиях, которые я теперь иногда покупаю и ставлю в вазу на ее столике.
Я не знаю, существуют ли эти «Отражения из Могильной Земли» на самом деле, или это был лишь плод моего воспаленного горем воображения. Но я знаю одно: иногда самая страшная нечисть – та, которую мы сами впускаем в свою душу, цепляясь за прошлое и не желая отпускать тех, кого любим. И самый верный способ победить ее – это найти в себе силы сказать «прощай» и начать жить дальше. Даже если эта жизнь уже никогда не будет прежней. Моя уже не будет. Но она будет моей. Настоящей. И в ней будет место для настоящей памяти о моей Ане. А не для ее жуткого, глиняного отражения.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшнаяистория #хоррор #ужасы #мистика