— Три года! Три года вы живете, а толку никакого! — голос Евдокии Степановны разносился по всей квартире, заставляя соседей прислушиваться за тонкими стенами.
Инна стояла у раковины, медленно мыла посуду. Движения у нее были плавные, кошачьи, будто она совсем не слышала истерики свекрови. Это всегда бесило Евдокию Степановну — такая невозмутимость, будто ничего не может вывести ее из равновесия.
— Может, хватит уже морочить голову моему мальчику? — продолжала свекровь, подступая ближе. — Может, пора честно сказать — не можешь иметь детей?
Война шла уже три года, с того самого дня, когда Роман привел в дом эту... женщину. Но сегодня Евдокия Степановна решила поставить точку.
Инна поставила тарелку в сушилку, обернулась. Худая, как березовый прутик, с острыми скулами и глазами цвета зимнего неба.
— Где мой сын? — потребовала ответа Евдокия Степановна.
— На работе. Как обычно. — Инна налила себе воды из-под крана, медленно отпила глоток.
— Работает, работает... А толку? — Евдокия Степановна поднялась с табуретки, массивная, как старинный комод, весь дом дрожал под ее шагами. — Пахать может до посинения, а наследника все нет как нет!
Инна поставила стакан в раковину. Тихо так поставила, аккуратно. Но Евдокия Степановна знала — сейчас начнется.
— Наследника? — голос невестки остался ровным, только что-то острое проскользнуло в интонации. — А может, проблема не во мне?
— Что ты сказала?! — Евдокия Степановна развернулась всем телом, как танк поворачивает башню. — Что ты посмела сказать про моего сына?!
— Ничего я не сказала. — Инна прислонилась к раковине, скрестила руки на груди. — Просто подумала вслух.
Подумала вслух... Как же она умела довести до белого каления двумя словами! Евдокия Степановна чувствовала, как давление снова подскакивает, как сердце начинает колотиться где-то в горле.
— Три года! — выкрикнула она. — Три года вы живете, а толку никакого! Перестань морочить голову моему мальчику и скажи ему честно, что не можешь иметь детей!
Инна молчала. Молчала и смотрела прямо в глаза свекрови. И это молчание было хуже любых криков.
— Я знаю таких, как ты, — продолжала Евдокия Степановна, входя в раж. — Цепляются за чужих мужчин, обещают детей, а потом... Потом только отговорки. То время не подходящее, то условия не те, то еще что-нибудь придумают!
— Закончила? — спросила Инна тихо.
— Нет, не закончила! — Евдокия Степановна подступила ближе, нависла над невесткой. — Раз не можешь иметь детей, значит оставь моего сына в покое, бездетная! Найди себе другого дурака, который поведется на твои хитрости!
Тишина повисла в кухне, тяжелая, как перед грозой. Инна стояла неподвижно, только веки медленно опустились, поднялись.
— Знаешь что, Евдокия Степановна? — сказала она наконец. — А ведь ты права.
Свекровь опешила. Она готовилась к битве, к скандалу, к слезам — к чему угодно, но не к этому спокойному согласию.
— Что... что ты имеешь в виду?
— То, что говорю. — Инна оттолкнулась от раковины, прошла мимо свекрови к столу. — Ты абсолютно права. Мне действительно нужно кое-что рассказать Роману.
В голосе появилось что-то новое. Не злость, не обида — что-то другое. Евдокия Степановна не могла понять что именно, но это ее встревожило.
— Что рассказать? — спросила она настороженно.
Инна села за стол, положила ладони на столешницу. Пальцы у нее были длинные, тонкие, без колец. Евдокия Степановна всегда недоумевала — почему Роман не купил жене нормальное обручальное кольцо, а довольствуется этой дешевой железякой?
— Рассказать правду, — сказала Инна просто. — О том, почему у нас нет детей.
— Так! — торжествующе воскликнула Евдокия Степановна. — Я так и знала! Значит, проблема в тебе! Бесплодная ты, вот что!
— Нет, — покачала головой Инна. — Проблема не во мне.
— Тогда в чем?!
Инна подняла глаза. Серые, как зимнее небо перед снегом. И в этих глазах Евдокия Степановна вдруг увидела что-то такое, от чего ей стало не по себе.
— Проблема в Романе, — сказала невестка тихо. — Он бесплоден. Мы узнали об этом еще два года назад.
Мир качнулся. Евдокия Степановна схватилась за спинку стула, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Ты... ты лжешь!
— Анализы у него в тумбочке. В спальне. Верхний ящик, под документами. — Инна говорила ровно, без эмоций, как диктор новостей. — Можешь проверить, если не веришь.
— Но... но почему вы молчали? Почему не сказали?!
Инна усмехнулась. Горько так, невесело.
— А зачем? Чтобы ты убила его своими упреками? Чтобы он возненавидел себя еще больше? — Она встала, подошла к окну. — Он и так едва держится. Думаешь, легко мужчине узнать, что он никогда не станет отцом?
Евдокия Степановна опустилась на стул. Ноги подкашивались, в голове шумело.
— А ты... ты почему с ним осталась?
— Потому что люблю его, — ответила Инна просто. — Не за способность к деторождению, а за то, какой он есть.
— Но дети... Как же дети?
Инна обернулась. На лице появилось что-то новое — решимость.
— А вот тут у меня для тебя новость, — сказала она. — Я беременна.
Тишина. Евдокия Степановна таращилась на невестку, не понимая, шутит та или говорит серьезно.
— Как... как беременна? Ты же сама сказала...
— Я сказала, что Роман бесплоден. Но не сказала, что я отказалась от материнства, — Инна села обратно за стол. — Есть разные способы стать матерью, Евдокия Степановна. И мы с Романом выбрали один из них.
— Донор? — выдохнула свекровь.
— Донор. — Инна кивнула. — Процедура прошла месяц назад. Вчера получила результаты анализов.
Евдокия Степановна замолчала. В голове творился хаос. Радость смешивалась с ужасом, надежда — с отчаянием.
— Значит... значит, будет ребенок?
— Будет. — Инна помолчала, потом добавила тихо: — Только теперь я не уверена, что это хорошая идея.
— Почему?
— Потому что этот ребенок будет расти в доме, где его бабушка считает его мать ущербной, — сказала Инна жестко. — Потому что ты так и будешь искать во мне недостатки, а в нем — признаки "чужой крови".
Евдокия Степановна вздрогнула. Как будто Инна заглянула ей в душу и прочитала самые потаенные мысли.
— Я... я не...
— Ты именно это и будешь делать, — перебила Инна.
Она встала, прошла к спальне.
— Куда ты?
— Собираться. — Инна остановилась на пороге. — Мы с Романом переезжаем. Он еще не знает о беременности, но когда узнает... думаю, он поймет, что нам нужен свой дом. Без постоянных упреков и претензий.
— Постой! — Евдокия Степановна вскочила. — Подожди! Не надо... Я же не знала...
— Знала, — сказала Инна спокойно. — Роман хотел рассказать тебе правду ещё год назад. Но ты не захотела его слушать. Проще было обвинить меня.
И она ушла. Евдокия Степановна осталась одна в кухне, где еще несколько минут назад кипели страсти, а теперь повисла оглушительная тишина.
На столе лежала скомканная салфетка с пятнами крови. Евдокия Степановна смотрела на нее и думала о том, что кровь бывает разная. Своя и чужая. Родная и неродная.
А еще думала о том, что через несколько месяцев у нее будет внук или внучка. Ребенок, который наполовину будет сыном ее сына, а наполовину — загадкой.
И о том, что, возможно, впервые в жизни она была не права.
Совсем не права.
Роман пришел домой поздно. Квартира встретила его необычной тишиной — ни голоса матери, ни шагов Инны. Только записка на столе:
"Я в гостинице на Московской. Позвони, когда будешь готов говорить. У нас будет ребенок. Инна."
А внизу, мелким почерком:
"Твоя мать знает правду. Наконец-то."
Роман опустился на стул, перечитал записку. Потом еще раз. Слова плясали перед глазами: "будет ребенок", "знает правду".
— Мам! — крикнул он.
Евдокия Степановна появилась в дверях кухни. Лицо серое, глаза опухшие. Выглядела так, будто постарела на десять лет за один день.
— Что ты наделала? — тихо спросил сын.
— Я... я не знала, Ромочка, — голос у нее дрожал. — Почему ты мне не сказал? Почему молчал?
Роман провел рукой по лицу. Устал. Так устал от этой лжи, от притворства, от попыток защитить всех сразу.
— Потому что боялся, — признался он. — Боялся, что ты будешь винить себя. Или меня. Или вообще сойдешь с ума от горя.
— А теперь что? Инна уехала... А ведь она... она беременна...
— Да, беременна. — Роман достал телефон, нашел номер жены. — И если я ее сейчас не верну, мой ребенок будет расти без отца.
Евдокия Степановна схватила сына за руку.
— Поехали вместе, — сказала она быстро. — Поехали к ней. Я... я попрошу прощения.
— Мам...
— Нет, слушай меня! — Она встала, заметалась по кухне. — Я дура старая, я все испортила. Но я исправлюсь! Я буду хорошей бабушкой, я никогда больше не буду...
— Мам, остановись. — Роман обнял мать за плечи. — Дело не в одном разговоре. Дело в том, что ты три года делала Инну виноватой во всем. А она молчала и терпела.
— Она сильная, — тихо сказала Евдокия Степановна. — Сильнее меня.
— Да, сильная. Но и у сильных есть предел.
Они молча ехали в такси.
Гостиница оказалась скромной, советской постройки. В номере 237 горел свет.
— Я подожду внизу, — сказала Евдокия Степановна, когда они поднялись на второй этаж.
— Нет. — Роман взял мать за руку. — Идем вместе.
Инна открыла дверь не сразу. Когда увидела их обоих, на лице появилось удивление.
— Я подумала, ты один приедешь.
— Мама хочет поговорить с тобой, — сказал Роман.
Номер был маленький, тесный. Две узкие кровати, стол у окна, шкаф-пенал. На столе лежали документы — Инна, видимо, искала квартиру в аренду.
— Садитесь, — предложила она, хотя сесть особо было некуда.
Евдокия Степановна осталась стоять посреди комнаты. Руки у нее тряслись, и она не знала, куда их деть.
— Инна, я... — начала она и осеклась. — Не знаю, как извиняться. Не знаю, хватит ли слов.
— Не надо слов, — сказала Инна устало. — Слишком много их уже было.
— Тогда что? Что мне делать, чтобы ты вернулась?
Инна села на край кровати, обняла себя за плечи.
— Евдокия Степановна, дело не в возвращении. Дело в том, что я жду ребенка. И я хочу, чтобы он рос в семье, где его любят просто за то, что он есть. А не проверяют на соответствие каким-то стандартам.
— Но он же будет внуком! Моим внуком!
— Наполовину. — Инна подняла глаза. — Вторая половина — от чужого мужчины. Донора. Ты сможешь это принять?
Честный вопрос требовал честного ответа.
— Не знаю, — призналась она наконец. — Но хочу попробовать.
— Попробовать? — Инна горько усмехнулась. — А если не получится? Если ты снова начнешь искать в ребенке недостатки, сравнивать с другими детьми, жаловаться, что он не похож на Романа?
— Не начну.
— Откуда такая уверенность?
— Пусть лучше будет внук от донора, чем никакого внука вообще — сказала она тихо.
В комнате повисла тишина. Роман смотрел на жену, ждал ее решения.
— Хорошо, — сказала Инна наконец. — Попробуем еще раз. Но с условиями.
— Какими?
— Никаких упреков по поводу беременности, родов и воспитания. То, что касается ребенка, решаем с Романом. А если ты хочешь высказать свое мнение — делаешь это вежливо и тактично.
Евдокия Степановна кивнула.
— И еще, — добавила Инна. — При первом же скандале мы уходим навсегда. Без разговоров и объяснений.
— Понял, — сказал Роман. — Мам, ты согласна?
— Согласна. — Евдокия Степановна повернулась к невестке. — А можно я... можно я буду помогать с ребенком? Сидеть с ним, когда вы на работе, гулять...
— Посмотрим, — осторожно ответила Инна. — Если все будет хорошо — почему нет.
Домой ехали втроем. Евдокия Степановна смотрела на Инну и думала о том, что иногда нужно потерять все, чтобы понять, что действительно важно. А важна была семья. Вся семья — включая этого будущего ребенка с чужими генами и родными глазами.
— Кстати, — сказала Инна, когда такси подъехало к дому. — Узи на следующей неделе. Может, узнаем пол.
— Правда? — Евдокия Степановна оживилась. — А можно мне... можно с вами?
Инна переглянулась с мужем.
— Можно, — сказала она. — Если будешь вести себя прилично.
— Буду! — пообещала свекровь. — Буду самой приличной бабушкой в мире!
И впервые за три года Инна улыбнулась ей. Не натянуто, не из вежливости — по-настоящему.
Возможно, чужая кровь — это не так уж и страшно. Возможно, главное — это любовь.
А любить Евдокия Степановна умела. Просто забыла, как это делается правильно.