Ольга терпеть не могла осень. Не потому что слякоть, не потому что дожди — к сапогам и зонту она привыкла давно. А потому что именно осенью всё становилось особенно тусклым и невозможным. Будто бы не только листья желтели и опадали, но и терпение, и нервы, и мечты. Особенно в этой квартире.
Квартира была Игорева. Точнее, официально его. Её подарила ему мать, Валентина Петровна, на тридцатилетие. На фоне торта с надписью «Моему взрослому мальчику!» и обнимашек с фотографиями в Инстаграме это смотрелось как великий акт материнской любви. Только вот «подарила» — это громко сказано. Квартира осталась записана на неё, «на всякий случай», а Игорь с Ольгой туда просто переехали — вместе с двумя детьми, собачонкой и надеждой на собственную, взрослую, нормальную жизнь.
Надежда умерла через три недели.
— Оль, ты не против, если я сегодня у вас переночую? — спросила Валентина Петровна как-то между делом, стоя на кухне в махровом халате и помешивая овсянку деревянной ложкой. — У меня в спальне опять сырое пятно на потолке. Трубы не чинят, сволочи, ни в ЖЭКе, ни в управлении. А у вас тепло.
— У нас спальня одна, — напомнила Ольга, не отрывая взгляда от сковороды с картошкой. — Мы с Игорем и так на раскладушке уже неделю, пока младшая простужена и спит одна.
— Ну что ты, Оленька, я на кухне устроюсь. Мне не привыкать. Главное — семья рядом.
Ольга не ответила. Сковорода угрожающе зашипела. Валентина Петровна скользнула взглядом по столу, где недоеденные завтраки детей и пакеты из «Пятёрочки» создавали картину апокалипсиса, и с брезгливым прищуром произнесла:
— А вот при мне на кухне никогда такой свалки не было. Я всегда всё мыла сразу. Привычка, знаешь ли.
— Я работаю, Валентина Петровна, — спокойно сказала Ольга, хотя в голосе дрогнула нотка усталости. — С восьми до шести. А потом — уроки, кружки, супы, стиралка. Иногда руки не доходят. Привычка, знаешь ли.
Игорь в это время делал вид, что у него в ухе пульсирует родовое проклятие. Он сидел за ноутбуком в углу и что-то нервно печатал. Или делал вид, что печатал.
— Игорь! — Валентина Петровна вдруг резко повернулась к сыну. — Я вчера нашла подоконник весь в земле. Это ваши дети там что-то копали?
— Наверное, — сказал он без особой убеждённости. — Они посадили фасоль. У них по биологии проект.
— Ну и кто после них будет убирать? — продолжала свекровь. — Я? Я же не служанка!
— Так никто и не просил, — вмешалась Ольга. — Пусть они и уберут. Научатся за собой отвечать.
— А если бы они тебе на диване кильку разложили? — резко спросила Валентина Петровна. — Тоже бы сказали: "Ну пусть убирают"?
— Ну, если честно, если бы они мне кильку разложили, я бы, наверное, не заметила. Мы тут все в кильке по уши.
— Очень смешно. Юмор уровня садика.
Секунду было тихо. Только сковорода шипела, и тикали электронные часы на микроволновке, показывая 07:13. Игорь сделал вид, что его внезапно вызвали на Zoom, надел наушники и уставился в экран.
Ольга смотрела на его затылок. Ровный, аккуратный, коротко стриженный — будто с ним всё в порядке. Как будто он не провёл последние полтора года, разрываясь между мамой и женой, предпочитая молчать и пережидать, пока обе "успокоятся". Только они не успокаивались. Молчащие мужчины в этой войне были как костёр на бензоколонке.
— Валентина Петровна, — сказала Ольга после паузы, — давайте так. Это наша квартира. Вы нам её подарили. Спасибо. Но мы хотим сами в ней жить. Без постоянных визитов, без комментариев по поводу полок и кильки.
— Ах вот как, — свекровь отложила ложку, будто положила саблю в ножны. — То есть теперь я уже и в гости не могу? Прямо так — "не приходи"? Это после всего, что я для вас сделала?
— Я не говорила «не приходи», — вздохнула Ольга. — Я говорю: уважайте границы. Хотите — позвоните. Хотите — приезжайте, но не на три дня и не с претензиями. Это не общежитие. И не ваш штаб.
— А это и не ваша квартира! — выпалила Валентина Петровна. Голос её дрогнул. — Это моя квартира! Я просто пустила вас сюда, чтобы вам легче было. Но если ты, Ольга, так ставишь вопрос...
Она замолчала, театрально вытерла слёзы, которых не было, и пошла в прихожую. Сунула ноги в свои резиновые тапки, что вечно оставались у них «на всякий случай», накинула куртку поверх халата и хлопнула дверью.
Игорь снял наушники.
— Ну ты и врезала, — хмыкнул он, не поднимая глаз.
— А ты — как всегда, между стулом и табуретом, — сказала Ольга. — Тебе удобно, да? Она орёт — ты молчишь. Я защищаюсь — ты печатаешь. Хочешь, я тебе письменно буду отвечать?
— Ты чего заводишься? — Он наконец взглянул на неё, нахмурился. — Это вообще не повод для ссоры.
— Серьёзно? А что повод? Когда она влезет к нам в спальню и начнёт переставлять тумбочки?
Игорь замолчал. Он умел молчать красиво. Прямо как его мать.
Ольга повернулась к окну. За окном моросил дождь. По стеклу стекали капли, как по её настроению. Она чувствовала: это только начало. И не просто семейных ссор, а настоящей войны. Потому что, если квартира — не их, а "её", значит, и семья — не их. А Валентина Петровна не отступит.
Она знала: следующая атака будет сильнее.
Сначала было тихо. Подозрительно тихо. Валентина Петровна исчезла на три дня — ни звонков, ни визитов, ни комментариев по поводу того, кто как режет помидоры. Ольга даже немного разволновалась. Тишина от свекрови — это как если бы с утра вдруг не зазвонил будильник: вроде приятно, но где-то внутри звенит тревога.
На четвёртый день, когда Ольга уже начинала мечтать, как они вдвоём с Игорем покупают шторы на распродаже в «Леруа» (ну хорошо, не шторы — плед и новый смеситель, потому что тот, что на кухне, снова тек), Валентина Петровна появилась. Не просто появилась — пришла с чемоданом. И с нотариусом.
— Мы тут с Тамарой Ивановной зашли ненадолго, — сообщила она бодро с порога. — Надо подписать одну бумажку. Игорь! Позови-ка Игоря, Оленька.
Тамара Ивановна, высокая женщина в сером пальто и с выражением лица «я тут случайно, но за ваши нервы не ручаюсь», поздоровалась и застыла у входа, не снимая обуви.
— Здравствуйте, — сухо кивнула Ольга. — А что за бумажка?
— Да ничего страшного, просто оформляю дарственную на квартиру, — весело сказала свекровь. — На Игоря. Как ты и хотела.
— Простите? — Ольга непонимающе уставилась на неё. — Как я хотела?
— Ну ты же сказала, что это не ваша квартира, а моя. Что я лезу. Вот. Пусть будет его — официально. Подписывает — и живите спокойно. Или не живите. Как хотите.
Из комнаты вышел Игорь. Он был в спортивках и с чайной кружкой в руке, выглядел так, будто только что проснулся и вообще не понимает, кто эти люди и почему они требуют у него подпись, паспорт и немедленно повзрослеть.
— Мам, что происходит?
— Дарю тебе квартиру, сынок. Пора взрослеть, да? Всё правильно твоя Ольга говорит. Живите сами. А я... я как-нибудь.
— Игорь, не вздумай сейчас ничего подписывать, — Ольга резко повернулась к мужу. — Это шантаж, не дарственная. Она нас прижала.
— Что ты несёшь? — Валентина Петровна повернулась к ней с ледяным лицом. — Это моя квартира. Я её когда-то купила, ещё когда ты и на горизонте не была. И я решаю, кому и когда её отдавать. Если не хочешь — я завтра перепишу её на племянника. Костю. Он, кстати, инженер. Молодец парень. С ним проблем не будет.
— Мам, ну хватит, — пробормотал Игорь, и стало ясно: он опять поплыл. — Не надо никому ничего дарить, ну зачем ты...
— Надо, Игорёша. Надо. Или ты хочешь, чтобы у вас всё было — и квартира, и я на побегушках, и ещё чтоб я молчала?
Ольга вскипела.
— Никто не просил вас быть на побегушках! Вы сами всё решили! И не надо теперь устраивать цирк с наследством! Хотите подарить — дарите. Но не делайте из этого спектакль!
— Вот именно, спектакль, — горько усмехнулась Валентина Петровна. — Потому что жить в этой квартире я больше не могу. Твоя жена делает из меня чужую в собственном доме. Я хожу на цыпочках, боюсь слова сказать. Ещё и обвиняют, что вмешиваюсь. Хотя я только добра хотела.
Тамара Ивановна кашлянула, извиняясь за свою живость.
— Подпишете или мне уйти?
Игорь посмотрел на мать, потом на жену. Потом снова на мать. Потом — на свои тапки.
— Мама... давай потом. Без нотариуса. Просто поговорим. Втроём. Хорошо?
— Потом — это никогда. Я больше ждать не буду. Или сейчас, или я делаю, как считаю нужным. И всё. У меня тоже есть предел, Игорь. Я не марионетка. И не дура.
Ольга замерла. Она впервые видела Валентину Петровну такой. Не громкой и язвительной, а с какой-то... усталостью. Глаза у неё были покрасневшие, пальцы сжаты. Эта женщина действительно страдала. Только страдание это было не из любви, а из желания не отпускать.
— Мы не враги, — Ольга тихо подошла ближе. — Правда. Просто мы хотим жить своей жизнью. Мы взрослые. У нас дети. Мы устаём. Мы хотим тишины. А вы...
— А я — кто? — резко переспросила Валентина Петровна. — Обуза? Пенсионерка с пакетом гречки и носовым платком? Лишняя бабка на кухне?
— Вы — бабушка, — ответила Ольга. — И мать. И хозяйка. Но не здесь. Не в нашей семье. Потому что она — не ваша.
Молчание было долгим. Даже Тамара Ивановна, кажется, задумалась о смысле жизни.
— Ну что ж, — сказала Валентина Петровна наконец. — Значит, так. Я уезжаю. А вы живите. Сами. Без меня. Но если потом что-то случится — не звоните. Я чужая, как вы сказали.
И она вышла, гордо подняв голову. Чемодан катился за ней, шелестя колёсами по ковру.
Игорь рухнул на диван.
— Чёрт...
— Ты подписал бы, если б я не вмешалась?
— Не знаю, — он закрыл лицо руками. — Я вообще уже ничего не знаю. Всё пошло не так. Я просто хотел, чтобы все были счастливы.
— Так не бывает, — тихо сказала Ольга. — Приходится выбирать. Всегда.
Они сидели в тишине. Дети смотрели мультики. За окном гудела улица. А в доме впервые не пахло духами Валентины Петровны.
Прошла неделя. Валентина Петровна не звонила. Не писала. Не появлялась.
Сначала это казалось облегчением. Потом — тревогой. Потом — тоской. Ольга ходила по квартире и ловила себя на том, что ждёт реплику из коридора: «А где у вас, дети мои, нормальные мочалки, а не это китайское безобразие?» — но реплика не звучала. Больше никто не переставлял чашки на свои «правильные» места, не вызывался «случайно» помочь с уроками, хотя никто не просил, и не кипятился на тему сырости в ванной.
А потом Игорь сказал:
— Поехали к ней.
— Зачем? — Ольга на автомате убирала со стола тарелки после ужина. — Ты же хотел, чтобы она нас оставила в покое.
— Хотел. А теперь — хочу, чтобы всё стало нормально.
— Нормально не будет, Игорь. Всё изменилось. Она уехала, ты молчал, я сорвалась. Назад уже не повернёшь.
— А вперёд-то куда? — он сел за стол, облокотился. — У меня мать одна. И ты одна. А я не успеваю быть сыном и мужем одновременно. Всегда кого-то подводишь.
— Я не требую, чтобы ты выбирал. Я просто хочу, чтобы ты был со мной. По-настоящему. Чтобы, когда она закатывает очередной спектакль — ты не прятался в ванну. Чтобы, когда я говорю: «Мне плохо», — ты не переводил разговор на ремонт в подъезде.
Он улыбнулся. Грустно.
— Я правда всё профукал, да?
— Нет. Пока ещё нет. Но уже близко, Игорь. Очень близко.
Они всё же поехали. Валентина Петровна жила теперь у своей младшей сестры — той самой, что двадцать лет назад не отдала ей долг и не вернула сервиз с серебряной каёмкой. Жила на съёмной раскладушке в комнате, заваленной коврами, искусственными цветами и вязаными салфетками.
Дверь открыла сама Валентина Петровна. В серой кофте и с хвостиком, собранным на макушке. Без лака для волос. Без губной помады. На ней даже не было серёг. Это было поразительно. Валентина Петровна без серёг — это как чай без пакетика. Вроде бы всё есть, но что-то не то.
— Здрасьте, — сказала она и отвернулась. — Проходите. Если пришли не ругаться.
Они вошли. Ольга напряжённо огляделась. Воздух был густой от запаха капустных котлет, на стене висел гобелен с оленями, а на столе — настольная лампа, перевязанная скотчем.
— Мам, ты как? — Игорь подошёл ближе, хотел обнять, но Валентина Петровна шагнула в сторону.
— Как-как... Старею, наверное. Или взрослею. У вас там свои правила, у меня — своя жизнь. Может, и лучше, что разошлись. Невестка довольна, дети свободны, мать — в уголке.
— Вы не в уголке, — выдохнула Ольга. — Просто... мы не выдержали. Все.
Валентина Петровна села на стул, устало вздохнула.
— Я всю жизнь жила ради Игоря. Сначала с его отцом, потом — без. Всё сама. Квартиру купила. Внуков дождалась. А потом пришла ты, и он стал твой. И мне места не осталось.
— Да не в этом дело... — начала Ольга, но свекровь подняла ладонь.
— Я не жалуюсь. Просто — констатирую. Наверное, я ошибалась. Нельзя держать взрослого сына, как мальчишку. Нельзя приходить в чужую семью, как хозяйка. Но я так привыкла. Не научилась по-другому.
— Можно попробовать, — тихо сказала Ольга.
Повисла пауза. Словно воздух в комнате застыл. За окном проехала машина с громкой музыкой, кот на подоконнике фыркнул и спрыгнул вниз.
— И что ты хочешь? — спросила Валентина Петровна, не глядя.
— Не знаю, — Ольга пожала плечами. — Может, просто... начать сначала? По-человечески. Вы — у себя. Мы — у себя. Без криков, без упрёков. С уважением. Это возможно?
Свекровь посмотрела прямо ей в глаза. Долго. Очень долго.
— Если ты правда этого хочешь — я попробую. Только не завтра. Дай мне время. Я ещё немного побуду... чужой.
— Хорошо, — кивнула Ольга. — Но мы будем рядом. Если что.
Когда они вышли, Игорь обнял жену.
— Спасибо, — прошептал он. — Что не ушла. Что выдержала. Что...
— Да ладно, — усмехнулась Ольга. — Не переживай. Ещё будет чем поломать друг другу нервы. Но теперь хотя бы — честно.
В тот вечер они вернулись домой молча. Без громких выводов. Без фейерверков. Просто — держась за руки.
Финал.