( заключительная глава повести Джека Лондона "Смоук и Шорти". Мой вариант названия.)
Ну что же, жениться ты, как я вижу, не торопишься, - заметил Шорти, возобновляя разговор, прерванный несколько минут тому назад.
Смоук, сидя на краю мехового одеяла, рассматривал лапы злобно огрызавшейся собаки, поваленной им в снег. Он ему не ответил. Шорти, вращая над огнем насаженный на палку мокасин, от которого валил пар, пристально вгляделся в лицо своего напарника.
— Глянь-ка ты наверх, на это полярное сиянье, — продолжил Шорти. - Никакого постоянства, вон как скачет! Мечется, трясёт юбками, словно пустившаяся в пляс бабёнка. Самая лучшая из них, если она не полная идиотка, и та непостоянна, все они кошки, все до единой, и маленькие, и большие, и хорошенькие, и уродливые. А в погоне за приглянувшимся им мужчиной они похожи на хищных львиц или злобных гиен.
Шорти снова замолк. Смуок ударил собаку, пытавшуюся вцепиться ему в руку, и продолжал исследовать ее израненные, кровоточащие лапы.
— Хм! — снова заговорил Шорти. — Может, я бы и женился, если бы захотел! А мог бы оказаться женатым и против моей воли, если бы не давал дёру. Хочешь знать, Смуок, что меня спасало? Я тебе скажу. Отличная дыхалка. Я просто бежал во весь дух. Хотел бы я поглядеть на способную меня догнать юбку.
- Смуок отпустил собаку и занялся собственными мокасинами, сушившимися на палках, воткнутых рядом с костром.
— Завтра нам нужно передохнуть и сшить мокасины для собак, - наконец произнёс он. — Ледяная корка губит им ноги.
— Нам нельзя останавливаться, — возразил Шорти. — На обратный путь у нас не хватит жратвы, и если мы в самое ближайшее время не нападём на след оленей или не встретим этих могущественных белых индейцев, нам придётся жрать собак, каким бы ни было состояния их ног. Скажи - ка мне, кто вообще видел этих белых индейцев? Россказни, и ничего больше. Да и как индеец может быть белым? Это все равно, что белый чернокожий.
Нам в любом случае нельзя останавливаться, - не унимался он. – Во всей округе нет никакого зверья. Тебе не хуже моего известно, что мы уже две недели даже паршивого кролика не видели. Нам выбираться из этой мертвой зоны туда, где бегает мясо.
- Если собаки денек отдохнут, и мы обуем их в мокасины, они побегут гораздо лучше, - возразил Смоук. — Поднимись-ка ты на какой-нибудь невысокий холм и хорошенько оглядись вокруг. Возможно, нам удастся скоро выбраться на открытую холмистую равнину. Ту самую, искать которую нам советовал Лаперль.
- Хм! Лаперль, по его собственным словам, проходил здесь лет десять назад, и к тому же он тогда настолько обезумел от голода, что не вполне осознавал увиденное. Помнишь, он рассказывал об огромных флагах, развевавшихся на вершинах гор! Вот до какой степени он сдвинулся. К тому же он сам сказал, что никогда не видел никаких белых индейцев, это уж Энтони наплёл. А сам - то он сыграл в ящик за два года до того, как мы с тобой попали на Аляску. Завтра я пойду и огляжусь вокруг. Может, лося подстрелю. Однако, как ты думаешь, не пора ли нам залечь на боковую?
Все следующее утро Смуок провел на стоянке - шил мокасины для собак и чинил упряжь. В полдень он приготовил еду на двоих, съел свою порцию и стал ждать возвращения Шорти. Час спустя Смоук надел лыжи и отправился по следу товарища. Дорога вела вверх по руслу ручья, через узкое ущелье, которое внезапно расширилось до размеров, подходящих для лосиного пастбища. Но лоси не наведывались сюда с первого осеннего снегопада. Лыжный след Шорти пересекал пастбище и поднимался по покатому склону невысокого холма. На вершине холма Смоук остановился. След продолжался на другом холме, спускаясь вниз по склону. Первые деревья ельника, росшего вдоль ложа ручья, находились на расстоянии мили, и было ясно, что Шорти миновал ельник и пошёл дальше. Смоук посмотрел на часы, вспомнил о надвигавшихся сумерках, о собаках и своей стоянке, и вопреки всем сомнениям решил, что идти дальше не стоило. Но прежде чем тронуться в обратный путь, он остановился и внимательно огляделся. На востоке линия горизонта была изрезана заснеженным хребтом Скалистых Гор, словно зубьями пилы Казалось, что вся система гор, гряда .за грядой, устремлялась к северо-западу, перекрывая доступ к равнине, о которой говорил Лаперль. Создавалось впечатление, будто горы сговорились и умышленно направляют путника на запад, к Юкону. Смоук задумался о том, сколько же путешественников, дойдя до здешних мест, останавливались перед этой преградой. Лаперль не свернул с пути, однако Лаперль подошел к этому рубежу со стороны восточного склона.
Смоук до полуночи поддерживал огонь большого костра, чтобы Шорти не сбился с пути. А затем, свернув стоянку и подготовив собачью упряжку к пути, едва дождавшись рассвета, вновь пустился на поиски. В узком ущелье вожак упряжки вдруг насторожил уши и заскулил. И вскоре Смоук наткнулся на шедших ему навстречу индейцев, их было шестеро.. Они шли налегке, без собак, неся за спиной небольшую походную поклажу. Окружив Смоука, они его сильно удивили. Он сразу понял, что искали они именно его. Кроме того, ему сразу стало ясно, что они разговаривали на совершенно незнакомом ему индейском наречии. Белыми индейцами они отнюдь не являлись, но были явно выше и крепче сложены, чем индейцы бассейна реки Юкон. Пятеро из них были вооружены длинноствольными мушкетами старого образца, изготовленными Компанией Гудзонова залива, в руках у шестого Смоук увидел винчестер, в котором тотчас же признал собственность Шорти.
Не тратя времени на разговоры, они взяли его в плен. Поскольку Смоук был безоружным, ему пришлось сдаться. Содержимое его нарт было тут же распределено по их заплечным мешкам, а ему самому был дан тюк, содержавший спальные принадлежности его и Шорти. Собак они распрягли, а когда Смоук попытался протестовать, один из индейцев знаками разъяснил ему, что по этому пути нартам не проехать. Смоук смирился с неизбежным, воткнул нарты стоймя в снег на берегу ручья и побрёл за своими конвоирами. Они направились на север, преодолели невысокий холм и вышли к ельнику, который Смоук видел накануне. Миль десять они шли вдоль ручья, пока тот не повернул на запад, затем отклонились от него и двинулись прямо на восток вдоль узкого притока.
Первую ночь они провели на стоянке, покинутой её обитателями, по-видимому, несколько дней назад. Там было припасено некоторое количество вяленой лососины и сушеного мяса, спрессованного с растопленным жиром в некое подобие лепешек. Индейцы сунули эти продукты в свою поклажу. В сторону от стоянки шло множество следов, и Смоук понял, что их оставили индейцы, пленившие Шорти. До наступления темноты он сумел разглядеть следы, оставленные более узкими лыжами самого Шорти. Расспросив индейцев с помощью знаков, Смоук получил подтверждение правильности своего предположения, причем индейцы дали понять, что путь к Шорти лежит прямо на север.
В течение всех последовавших дней они продолжали указывать на север, и следы лыж, огибавшие беспорядочное нагромождение гор, также вели на север. Повсеместно в этом мрачном снежном безмолвии на пути встречались преграды, но след, извиваясь и кружа вокруг холмов, находя невысокие холмы и избегая непреодолимых островерхих вершин, продолжал вести на север. Снежный покров здесь был гораздо более глубоким, чем в низинах, поэтому идти было нелегко, приходилось прокладывать лыжню. К тому же индейцы, пленившие Смоука, все как один были людьми молодыми, шли легко и быстро, и он не без гордости отмечал, что легко выдерживает их темп. Они были опытными путниками, с самого детства привыкшими к лыжам, но он был в такой хорошей форме, что переносил трудности этого перехода не хуже их.
За шесть дней они дошли до основного перевала и миновали его. Расположенный ниже окружавших его гор, он был, тем не менее, крайне труден для путников, а для нарт с тяжелой поклажей совершенно непреодолим. Им потребовалось ещё пять дней мучительных крутых спусков, приведших их на широкую холмистую равнину, обнаруженную Лаперлем десять лет назад. Смоук с первого взгляда понял, что это была именно она. Термометр показывал сорок градусов, ниже пуля, и воздух был настолько прозрачен, что открывался вид на сотню миль вокруг. На всем подвластном его взгляду пространстве простиралась слегка холмистая равнина. Далеко на востоке Скалистые горы по-прежнему устремляли к небу заснеженные вершины. На юг и на запад тянулись отроги изрезанных зубчатых горных систем, только что пройденных путниками. А в этой обширной впадине лежала открытая Лаперлем местность, окутанная сейчас снежным покровом, но в иное время года, несомненно, изобиловавшая дичью, а летом весело приветствующая путников густыми лесами и цветущими лугами.
К полудню, спустившись по скованному льдом руслу широкого потока, окаймленного заснеженными ивами и голыми осинами, они миновали равнину, местами густо поросшую ельником, и вышли к месту недавно покинутого лагеря. Смоук на ходу насчитал четыре или пять сотен кострищ и пришел к выводу, что количество обитателей лагеря исчислялось тысячами. След был таким свежим и настолько плотно утоптанным массой прошедших здесь людей, что Смоук и его похитители сняли лыжи и, оставшись в мокасинах, рванули вперед. Появились признаки присутствия дичи, вскоре ставшие многочисленными – это были следы волков и рысей, которые не могут существовать без мяса. Один из индейцев как-то издал одобрительный возглас и указал на большой открытый заснеженный участок, усеянный обглоданными хищниками черепами карибу. Снег здесь был так сильно взрыхлен и истоптан, словно на этом месте произошло многочисленное сражение. Смоук понял, что после последнего снегопада охотники убили большое количество животных.
На протяжении затяжных сумерек не было предпринято никаких попыток разбить стоянку. В сгущающемся мраке индейцы упорно продолжали идти вперёд, но вскоре сумрак рассеялся, на небе показались большие сверкающие звёзды, наполовину завуалированные зеленоватым мерцающим полярным сиянием.
Собаки Смоука первыми услышали звуки, доносившиеся из лагеря, они насторожили уши и заскулили от нетерпения. Затем шум достиг и людских ушей - этот приглушенный расстоянием гул был, однако, лишён успокаивающего притяжения, присущего отдалённым шумам. Напротив, в нём преобладали высокие, дикие, пронзительные звуки – протяжный волчий вой множества лаек, визгливый, пронизанный беспокойством, болью, тоской, отчаянием и в то же время выражающий неповиновение. Смоук сдвинул стекло своих часов, нащупал кончиками пальцев стрелки, и определил время - часы показывали одиннадцать. Окружавшие его индейцы оживились. Ноги, прошагавшие за двенадцать часов большой и трудный отрезок пути, оказались в состоянии двигаться ещё быстрее, теперь они практически побежали. Из мрака ельника они внезапно попали в пространство, освещённое множеством костров, интенсивность доносившихся до них звуков также резко возросла. Перед ними лежало огромное становище.
Когда они вошли туда и начали продвигаться вглубь, им навстречу подобно волне прибоя поднималась и катилась вслед за ними шумовая волна — крики, приветствия, вопросы и ответы, взаимный обмен шутками; рычание и клацанье зубами лаек, вызверившихся на незнакомых собак Смоука; недовольные женские голоса, смех и хныканье детей, плач младенцев, стоны разбуженных больных, — словом, всё разнообразие звуков, характерных для скопища примитивных людей, обитающих среди дикой природы и не имеющих никакого понятия о нервах.
Орудуя палками и прикладами ружей, Смоук и его конвоиры отогнали нападавших псов, в то время как его собственные собаки, испуганные таким множеством врагов, рыча и щелкая зубами, съёжились у ног своих защитников, вздыбили шерсть и время от времени угрожающе поднимались на непослушных ногах на дыбы.
Путники остановились на утоптанном снегу возле костра, где Шорти и два молодых индейца, сидя на корточках, жарили тонко нарезанные длинные куски оленины. Трое других молодых индейцев, лежавших до этого на шкурах, положенных на еловые ветки, при их приближении приподнялись и сели. Шорти взглянул через костер на своего товарища, но выражение его лица осталось при этом таким же серьезным и бесстрастным, как у его компаньонов, он не подал ему никакого знака приветствия и продолжал жарить мясо.
— В чем дело? — требовательно поинтересовался Смоук, едва сдерживая раздражение. — Ты что, онемел?
На лице Шорти появилась прежняя знакомая усмешка
- Нет, - ответил он – Я – индеец. Учусь не выказывать удивления. Когда они тебя сгребли??
- На следующий день после твоего ухода.
- Хм,- сказал Шорти, и в его глазах заплясали задорные искорки.- Ну что же, у меня всё прекрасно, за что я буду благодарен тебе по гроб жизни. Это стоянка холостяков. — Как бы желая подчеркнуть великолепие своего обиталища, он широким жестом обвёл костёр, постели, сооруженные на еловых лапах, уложенных прямо на снег, вигвамы из оленьих шкур и щиты от ветра, сплетённые из еловых ветвей и ивовых прутьев. — А эти парни и есть те самые холостяки. - Он указал на молодых мужчин и изрёк несколько гортанных слов на их языке, за что удостоился белозубых улыбок и одобрительных взглядов.
— Они рады познакомиться с тобой, Смоук. Садись и суши свои мокасины, а я тем временем сварганю какой-нибудь харч. Как по твоему, я ведь неплохо осваиваю их тарабарщину? Тебе тоже придется подучиться, так как, судя по всему, нам предстоит задержаться у них надолго. Здесь есть ещё один белый. Ирландец, был пойман по дороге к Большому Невольничьему озеру. Называет себя Денни Мак-Кейном. Завёл себе жену из местных и двоих детишек. Но если представится возможность, он сразу даст дёру. Видишь невысокий костёр там, в правой стороне? Это его стоянка.
Очевидно, Смоуку предстояло обосноваться именно здесь, поскольку его конвоиры покинули его и собак и продвинулись вглубь стойбища. Пока он сушил свою обувку и поглощал нарезанное длинными полосами горячее мясо, Шорти продолжал готовить еду и говорить.
— Я тебе так скажу, Смоук, - мы в большой замазке. И легко выбраться отсюда нам не удастся. Это самые настоящие дикие индейцы, без подмеса. Они не белые, но вождь у них белый, Говорит так, словно во рту у него горячая маисовая каша, и если он не чистокровный шотландец, значит, таких шотландцев вообще не существует. Он тут полновластный хозяин. Его слово – закон. Имей это в виду. Дэнни Мак-Кен вот уже шесть лет пытается удрать от него. Дэнни - нормальный парень, но у него духа не хватает. Он знает, как отсюда можно выбраться – высмотрел, когда охотился к западу от тех мест, откуда пришли мы с тобой. Но решиться уйти в одиночку он не может. А втроем мы могли бы это осилить. Борода – мужик крепкий, но у него не все дома.
— Кто такой этот Борода? — поинтересовался Смоук, на минуту прерывая процесс жадного поглощения горячего мяса.
- Ну, этот их главарь. Шотландец. Он стареет, и сейчас, наверняка, уже спит, но завтра он с тобой обязательно встретится и, как пить дать, покажет тебе, каким жалким ничтожеством ты являешься в его владениях. Все эти владения принадлежат ему. Ты должен крепко-накрепко это запомнить. Здешние земли никто не исследовал, о них ничего никому неизвестно, и он здесь хозяин. Борода не позволит тебе забыть об этом. Он владеет примерно двадцатью тысячами миль охотничьих угодий. Он и есть тот самый белый индеец, он и ещё его девчонка. Ха! Не смотри на меня так. Погоди, пока сам её не увидишь. Есть на что посмотреть, к тому же совершенно белая, как её отец, этот самый Борода. А уж олени! Я их видел. Сто тысяч голов в стаде. Представляешь, сколько мяса здесь бегает?! А за ними гонятся десять тысяч волков и кошек, питающихся теми, кто отбивается от стада и объедками. После нас остаются объедки. Стадо движется на восток, и в любой день мы можем последовать за ним. Всё, что не съедено нами, мы коптим и вялим, запасаем на весну, чтобы кормиться до начала нереста лосося. Должен тебе сказать, что больше Бороды об оленях и лососе не знает никто на свете.
—
— А вот и Борода пожаловал, похоже, он собрался куда-то ехать, - шепнул Шорти, протягивая руку и вытирая жирные пальцы о шкуру одной из ездовых собак.
Время было утреннее, и холостяки завтракали олениной, сидя на корточках у костра, где жарилось мясо. Смоук поднял глаза и увидел невысокого худощавого человека, в одежде из шкур, как у всех этих диких индейцев, но, несомненно, белого. За ним следовало несколько собачьих упряжек=х в сопровождении десятка индейцев. Смоук разгрыз горячую мозговую кость и, высасывая её содержимое, внимательно разглядывал приближавшегося хозяина. Густая борода, и седая с желтизной от дыма костров растительность закрывала почти всё его лицо, однако всё же можно было разглядеть крайнюю худобу его ввалившихся щёк. Но отметив его широкие ноздри и мощную грудную клетку, способную щедро снабжать тело необходимым для жизни кислородом, Смоук решил, что это была здоровая худоба.
— Здравствуйте, - сказал подошедший мужчина — снимая рукавицу и протягивая руку. — Моя фамилия Снасс, — добавил он в момент рукопожатия.
— А моя Беллью, — сказал в ответ Смоук, испытывая странное беспокойство под пронзительным взглядом чёрных глаз Бородоча.
— Недостатка в еде вы, как я вижу, не испытываете.
Смоук кивнул и вновь занялся вкусной костью. Он не мог понять причины, но мурлыкающий шотландский говор показался ему приятным.
— Рацион у нас жёсткий. Зато мы практически никогда не голодаем. И пища у нас более натуральная, чем то мясо домашних животных, которым питаются в городах.
—Вы, как я вижу, не любитель городов — произнёс со смешком Смоук, просто чтобы что-то сказать в ответ, и был потрясён переменой, произошедшей в Снассе.
Подобно чувствительному растению, он поник, и его пробила дрожь. Затем он справился со своими чувствами, и в его глазах появилось напряжённое выражение жестокой ненависти, пронизанной неизмеримой болью. Бородач резко отвернулся, собрался и как бы мимоходом бросил через плечо:
-Увидимся позже, мистер Беллью. Олени передвигаются на восток, и я хочу пройти вперед, чтобы выбрать подходящую местность. Завтра вы все двинетесь следом за нами.
— Что я тебе говорил, силён Бородач, - пробормотал Шорти, когда Снасс во главе своего отряда отошел подальше.
Он снова вытер руки о шерсть лайки. Собаке это, по-видимому, понравилось, поскольку она охотно принялась слизывать жир.
Немного погодя Смоук пошел прогуляться по становищу, занятому своими немудрёными повседневными заботами. В лагерь только что вернулась большая партия охотников, и мужчины расходились по своим кострам. В один конец становища перемещались женщины, дети и пустые собачьи упряжки. С другого конца собаки в сопровождении женщин и детей тащили нарты, тяжело нагруженные замерзшими тушами недавно убитых оленей. Утро выдалось очень морозное, какие часто случаются ранней весной, и наблюдаемая Смоуком сцена первобытной жизни разыгрывалась при температуре ниже тридцати градусов. Тканой одежды не было ни на ком. Все поголовно были одеты в меха или замшу. Мимо него прошли мальчики. В руках они несли луки, за плечами у них были колчаны, полные стрел с костяными наконечниками, у многих имелись скорняжные ножи, воткнутые за пояс или висевшие в кожаных ножнах на шее. У костров трудились женщины, коптившие мясо. Малыши, привязанные к их спинам, с любопытством таращились вокруг и сосали куски сала. Собаки, почти не отличимые от волков, принюхивались и злобно ощетинивались на Смоука, вооруженного короткой дубинкой, вынуждавшей их терпеть его присутствие.
В самом центре становища располагался наособицу костер, очевидно, принадлежавший Снассу. Хотя всё в устройстве жилища свидетельствовало о его временном характере, оно было больше остальных и сооружено более основательно. На высоком, недоступном для собак помосте, лежало много шкур и разного снаряжения. Большая брезентовая палатка, похожая на тент, защищала жилое и спальное помещения. Сбоку от неё находилась ещё одна, шёлковая, какие предпочитают землепроходцы и богатые охотники. Смоук никогда прежде не видел таких палаток, поэтому он подошёл поближе. Пока он разглядывал её, полог палатки откинулся, и из неё вышла молодая женщина. Движения её были такими быстрыми, а появилась она столь внезапно, что Смоуку показалось, что перед ним возникло привидение. Похоже, что и он произвёл на неё столь же сильное впечатление, и они долго стояли, уставившись друг на друга.
Вся её одежда была меховой, но это были такие превосходные меха, столь великолепно обработанные и сшитые, что Смоук и представить не мог, что такое вообще возможно. Светлый мех её парки с откинутым капюшоном отливал серебром. Её унты на моржовой подошве были сшиты из серебристых рысьих лап. Длинные рукавицы, кисточки унтов на уровне колен, всё разнообразие серебристых мехов её одежды переливалось в морозном утреннем освещении; и из этого сверкающего серебра выглядывала её тонкая грациозная шейка и прелестная головка. Розовые щёки, голубые глаза, ушки подобные двум розовым раковинам и светло-каштановые волосы с мерцающим в них морозным инеем.
Смоук заворожённо любовался всем этим словно во сне, затем опомнился и неловко протянул руку к шапке. В тон с очаровательным акцентом её серебристый голос, подобный мехам, в которые она была одета, поразил слух Смоука, привыкший к грубым голосам индианок.
В ответ Смоук смог пробормотать фразы, лишь отдалённо напоминавшие язык, на котором он общался когда-то в цивилизованном обществе.
- Рада познакомиться с вами, - медленно и неуверенно продолжила она с неугасающей улыбкой на лице. – Извините мой английский. Он не очень хорош. Я – англичанка, как и вы, - с серьёзным видом заверила она его. – Мой отец – шотландец. Моя мама, она умерла. Она была француженкой, англичанкой, и немного также индианкой. Её отец был большим человеком в Компании Гудзонова залива. Б-р-р-р! Очень холодно. – Она натянула рукавицу и потерла побелевшие уши. – Давайте подойдём к костру и поговорим. Меня зовут Лабискви. А вас как зовут?
Так Смоук познакомился с Лабискви., дочерью Снасса, которую сам Снасс называл Маргарет.
- Моего отца зовут не Снасс, - уведомила она Смоука. – Снасс – это его индейское имя.
Много узнал Смоук и в тот день, и в последующие дни, пока охотничье становище продвигалось следом за оленьим стадом. Это было племя поистине диких индейцев, тех самых, которых много лет назад встретил Энтон почти у самой западной границы их территории, а летом они перебирались на север, в тундру, к берегам Ледовитого океана, а также на восток, вплоть до самой Лусквы. Смоук не мог понять, что за река эта Лусква, и ни Лабискви, ни Мак-Кен не могли ему этого объяснить. Иногда Снасс в сопровождении самых сильных охотников направлялся на восток, переходил Скалистые горы, миновал территорию озёр, реку Маккензи и доходил до Бесплодных земель. Именно во время последней вылазки в этом направлении и была найдена шёлковая палатка, где жила теперь Лабискви.
- Она принадлежала экспедиции Миллисента – Эдбери, - сказал Снасс Смоуку.
- О! Я помню эту историю. Они охотились на мускусных быков. Спасательная экспедиция не обнаружила никаких их следов.
- Я их нашел, - сказал Снасс. – Но они оба были уже мертвы.
- Об их судьбе до сих пор никто ничего не знает. Никаких вестей о них не было.
- Вести отсюда никогда не доходят , - с довольным видом заверил его Снасс.
- Вы подразумеваете, что если бы они были живы, когда вы их обнаружили?..
- Они жили бы со мной и с моим народом, - кивнул Снасс.