Когда всё произошло, я не сразу поняла, что осталась одна.
В первые дни было много людей. Звонки, похороны, кафе, венки, формальности. Кто-то держал меня под руку, кто-то гладил по плечу, кто-то спрашивал, как я держусь. Я кивала, благодарила, слушала вполуха. Всё казалось чужим. Будто не со мной. Будто я где-то рядом — как фон, как тень.
Но вот настал понедельник. Рабочий день. Все уехали. Гости разъехались, дочь вернулась к себе, даже соседка снизу — та, что вечно угощала нас пирогами, — больше не поднималась.
А я осталась.
Осталась на кухне с полупустым чайником, с чаем без вкуса, с ложкой, которая звенела как-то особенно громко. И вдруг поняла: всё. Нет ни одного человека, которому я могу сказать «сейчас вернусь». Нет никого, кто скажет: «не забудь шарф». Никто не спросит, чем пахнет каша. Никто не откроет форточку, потому что «душно, хоть и зима».
Он ушёл.
И тогда я впервые за всё это время обратила внимание — кресло пустое.
То самое. Его кресло. Стертое по бокам, с вмятиной под правой лопаткой. С пледом, который я безуспешно пыталась заменить лет десять. Оно скрипело, шаталось, но он не отдавал его ни за что. Говорил, что только в нём у него перестаёт ныть спина. «Оно меня помнит», — смеялся.
Я на него ворчала, что старьё, что пора уже новое. А он подмигивал: «Не трогай его, как и меня».
После похорон я туда даже не заглядывала. Жила на кухне. Пила чай, которого не чувствовала. Сидела у окна, смотрела, как во дворе гуляют дети, как качается бельё на верёвках. Пусто было не только в комнате — везде.
Мышка — наша кошка — первое время почти не отходила от меня. Ходила следом, ложилась на пол у табуретки, тёрлась об ноги. А потом вдруг исчезла. Я сначала не заметила. А потом поняла: тишина. Не мяукает. Не шуршит. Не дышит рядом.
Я обошла квартиру. Везде. Под ванной нет. В шкафу — тоже. Под кроватью, на подоконнике, даже на холодильнике — нигде.
И только когда я наконец решилась открыть ту самую комнату, толкнула дверь — услышала: шорох. Еле заметный.
Зашла. И замерла.
Мышка лежала на кресле. Прямо на пледе. На том самом месте, где он всегда сидел по вечерам. Лапы под себя. Глаза открытые, внимательные. Она не спала. Она смотрела в одну точку. Как будто кого-то ждала.
Я подошла ближе, присела на корточки.
— Мышенька…
Она повернула голову. Не испугалась. Не прыгнула. Просто посмотрела на меня и снова легла, уткнувшись носом в подлокотник.
С того дня всё изменилось.
Кошка не спала больше нигде. Я пробовала — и новую лежанку, и диван, и даже мою кровать. Она подходила, смотрела… и уходила обратно. Запрыгивала на кресло, устраивалась. Иногда поджимала лапки, иногда вытягивалась вдоль всего сиденья. Но всегда — только там.
Миску я, по привычке, ставила на кухне. Она подходила, смотрела, нюхала — и уходила. Не ела. Я волновалась. Потом, не знаю зачем, поставила миску на его тумбочку. Где раньше лежали очки, часы, газета. И она подошла. Тихо. Осторожно. Начала есть.
С тех пор — только так. Только кресло. Только миска — на тумбочке. Только рядом с ним. Как будто иначе — нельзя.
— Мам, — сказала дочь через пару недель, — ты так не можешь. Ты сама себе вредишь. Этот дом… он теперь — тень. Всё напоминает. Ты ведь не ешь, не спишь, только чай пьёшь и с кошкой говоришь.
— А с кем ещё говорить, Ань?
— С нами. С Софьей. С Витей. Переезжай. Мы найдём тебе комнату. Всё устроим. И Мышку заберём. Софья давно просит животное.
Я молчала. Смотрела в окно. Внизу кто-то тащил санки, дети смеялись. Дворник курил у мусорки.
— Мам, — повторила она, — я понимаю, это тяжело. Но нельзя в этом жить. Нужно двигаться дальше.
— А она? — я кивнула в сторону комнаты. — Ты видела, как она себя ведёт? Она не просто скучает. Она будто… охраняет. Или ждёт.
— Это кошка, мам.
Я резко подняла взгляд. Впервые за долгое время почувствовала злость.
— Не говори так. Она не «просто кошка». Она — часть его. Она — единственная, кто ещё дышит здесь тем, что было. Кто помнит, как он кашлял, как поправлял плед, как звал её к себе.
Аня вздохнула.
— Я понимаю. Правда. Но ей тоже нужен дом. Живой. Не… мемориал.
Я отвернулась. Не могла говорить.
Через день она всё же уговорила меня. Поехала на выходные с внучкой, взяла Мышку с собой. Обещала, что всё будет хорошо.
Я осталась одна. По привычке смотрела в сторону кресла — и вздрагивала. Пусто. По-настоящему. Теперь уж точно.
Звонила вечером. Спросила, как она.
— Не ест, — вздохнула Аня. — Лежит под диваном. Софья пыталась достать — зашипела. Может, просто стресс?
Я не спала всю ночь. И утром, не дождавшись звонка, поехала сама.
Когда открыли дверь — она действительно была под диваном. Глаза огромные, шерсть вздыблена. Не мяукала, не двигалась. Только смотрела.
— Мыша… — позвала я.
Она дёрнулась. Медленно выползла. Подошла. Прижалась к ноге.
— Всё, — сказала я. — Домой.
Дочь не возражала. Видела, что нет смысла.
По дороге она сидела у меня на коленях, уткнувшись в локоть. В машине пахло чужим, пахло печеньем и детским шампунем. А я гладила её и шептала:
— Мы едем. Всё хорошо. Мы едем домой.
С тех пор мы не расставались.
Каждое утро я просыпаюсь, смотрю в сторону кресла. Она там. Спит. Или просто лежит. Иногда смотрит в окно. Иногда — в никуда.
Я не трогаю. Не глажу. Только смотрю.
Один раз зашла соседка. Поглядела, покачала головой.
— Всё туда смотрит. Как будто он вот-вот войдёт.
Я кивнула. Потому что чувствую так же.
Мышка не заболела, не отвыкла. Но стала другой. Серьёзнее. Тише. Ни одного «мяу» просто так. Только дело — только по делу.
Дочь больше не настаивает. Иногда звонит, спрашивает, как я.
— Ты ешь?
— Да.
— А она?
— Только с тумбочки. Всё по-прежнему.
Софья нарисовала нас троих. Меня, кошку и кресло. Подарила на 8 марта. Сказала, что «дедушка тоже там». Я повесила рисунок в прихожей.
В комнате всё на месте. Плед — аккуратно заправлен. Газеты я не убрала. Даже очки остались, как были. Потому что, когда кошка лежит рядом, мне кажется — он тоже здесь.
Мы с ней вдвоём. Просто один из нас молчит, а второй — мурлычет.
И каждое утро я ставлю миску. На то самое место.
И говорю:
— Доброе утро. Мы проснулись.
А кошка щурится, тянется ко мне. И я понимаю — он бы улыбнулся.
Если у вас тоже была похожая история — напишите об этом в комментариях.
А чтобы не пропустить следующие рассказы — подпишитесь, впереди много душевного.