Тридцать копеек — не деньги. Такова была рыночная стоимость жестяного чайника, украденного старушкой в конце XIX века. Ничтожная сумма даже по тем временам. Но прокурор, выступая в переполненном зале суда, грозно сдвинул брови:
— Господа присяжные! Если мы позволим безнаказанно расхищать собственность, пусть даже столь малоценную, то чем же держится наше государство? На чем зиждется благоустройство России, как не на священном праве собственности?!
Когда настало время защиты, поднялся невысокий человек с угловатым, скуластым лицом. Резкие черты, широко расставленные глаза, непослушные пряди темных волос. Ничего особенного во внешности, даже фрак сидел нескладно. Он заговорил таким голосом, который, казалось, совершенно не соответствовал его призванию оратора:
— Много бед и испытаний пришлось претерпеть России за её тысячелетнюю историю. Татары её терзали, половцы, поляки... Двунадесять языков обрушились на неё и захватили Москву. Всё вытерпела, всё преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь... Теперь старушка украла жестяной чайник ценою в тридцать копеек. Этого Россия уж точно не выдержит и погибнет безвозвратно..
Зал на мгновение замер, затем послышались смешки и через минуту грянули бурные аплодисменты. Присяжные вынесли оправдательный приговор.
Фёдор Никифорович Плевако, «митрополит адвокатуры», как его называли современники, выиграл очередной гениальный словесный поединок, хотя вся его защитительная речь заняла менее минуты.
Кем же был этот человек, которого вся Россия считала «гением слова» и «московским златоустом»?
НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ ГЕНИЙ
Если бы не случайная встреча с казаком на берегу реки, величайший адвокат Российской империи закончил бы свою жизнь, не начав её. В тот зимний день 1842 года молодая женщина с младенцем на руках бежала к обрыву топиться. Её звали Екатерина, она была крепостной киргизкой, а на руках держала незаконнорожденного сына члена Троицкой таможни, дворянина Василия Плевака.
К чёрту приличия и условности, Екатерина любила своего барина. Но клеймо "простой содержанки" жгло её хуже калёного железа. Косые взгляды соседей, шёпот за спиной и мысли о судьбе незаконнорожденного ребёнка довели её до отчаяния. Бездетный казак, остановивший её у самого обрыва, оказался тем самым случайным ангелом-хранителем, который частенько спасает будущих гениев.
Василий Плевак прискакал следом и забрал сына. Мальчика назвали Фёдором, отчество дали по крёстному — Никифорович. Казалось бы, всё устроилось. Но российское общество середины XIX века имело свои представления о том, кому можно получать образование, а кому нет.
В девять лет Фёдор поступил в коммерческое училище на Остоженке. Заведение было образцовым, его даже посещали особы императорского двора. Мальчик учился блестяще, и его имя занесли на "золотую доску". Однажды племянник государя принц Петр Ольденбургский посетил училище и ему показали чудо-ребёнка, который в уме решал задачи с четырёхзначными числами. Принц, впечатлённый способностями мальчика, подарил мальчику коробку конфет.
А через месяц Фёдора с братом с позором выгнали. Причина? "Незаконнорожденные не имеют права учиться рядом с дворянскими детьми". Тот самый принц, восхищавшийся талантом мальчика, теперь предпочёл не вмешиваться.
Это унижение могло сломать кого угодно. Но только не Фёдора Плевако. Вместо того чтобы смириться, он начал борьбу за своё место под солнцем. Борьбу, которая превратила сына крепостной в человека, чьё имя стало нарицательным.
"Найди себе другого Плеваку" — так говорили, когда хотели подчеркнуть уникальность адвоката.
И ведь действительно, другого такого не нашлось. Фёдор Никифорович создал собственный стиль защиты, где красноречие граничило с магией, а судебные речи превращались в спектакли, на которые публика съезжалась за сотни вёрст. Но главное, он стал голосом тех, кого общество предпочитало не замечать: крестьян, мещан, простых работяг.
Возможно, именно своё клеймо "незаконнорожденного" превратило Плевако в защитника всех униженных и оскорблённых. Того, кто мог спасти человека от каторги одной лишь фразой. Того, кто заставлял рыдать прожжённых царских судей. Того, кого называли "московским златоустом" при жизни и "русским Цицероном" после смерти.
ТРИУМФ КОСНОЯЗЫЧНОГО ОРАТОРА
Природа словно посмеялась над будущим гением красноречия — Плевако от рождения немного шепелявил. Его внешность тоже не внушала оптимизма: угловатое калмыцкое лицо, нескладная фигура, вечно помятый фрак. Но стоило ему заговорить, и зал суда замирал.
Первым серьёзным делом начинающего адвоката стала защита некоего Кострубо-Карицкого, обвинявшегося в попытке отравления одной красотки. Против подсудимого выступали два корифея российской адвокатуры — Спасович и Урусов. Казалось, у молодого Плевако нет ни единого шанса. Но присяжные оправдали его клиента. С этого момента в российской юриспруденции началась новая эра.
Плевако работал как одержимый. Для богатых он назначал гонорары в десятки тысяч рублей, требуя обязательный аванс. Когда купцы спрашивали, что такое "аванс", отвечал с усмешкой: "Задаток знаете? Так вот аванс — тот же задаток, только в три раза больше". А бедных защищал бесплатно, да ещё и содержал их семьи во время процессов.
Его методы работы с присяжными стали легендой. Он не читал им морали, а разговаривал как с близкими людьми.
"Василий Иванович, — объяснял он художнику Сурикову, — ведь ты, когда пишешь портреты, стараешься заглянуть в душу позирующего. Вот и я пытаюсь проникнуть взором в душу каждого присяжного".
ФОКУСЫ С ПРАВОСУДИЕМ
Адвокатская слава Плевако росла как снежный ком, катящийся с горы. Судебные репортёры строчили заметки о его выступлениях, газеты печатали его речи целиком. В зал суда, где должен был выступать "московский златоуст", невозможно было протолкнуться — публика занимала места с раннего утра.
Плевако мог уничтожить доказательства обвинения одной фразой. Когда судили старушку за кражу жестяного чайника, прокурор долго распинался о неприкосновенности частной собственности. Плевако встал и произнёс такой монолог, что старушку оправдали под хохот зала.
Но настоящим испытанием для него стало дело игуменьи Митрофании. Эта особа, в миру баронесса Прасковья Розен, умудрилась наворовать более 700 тысяч рублей, прикрываясь саном и связями при дворе. Плевако выступал не защитником, а обвинителем, и его речь прогремела на всю страну:
"Путник, идущий мимо высоких стен владычного монастыря, думает, что там идёт молитва. А там готовятся векселя к учёту. Думает он — святые идут к гробу Господню, а там из кельи в келью снуют банкиры..."
Игуменья отправилась в сибирскую ссылку.
Но главной его победой стало дело Саввы Мамонтова. Знаменитого мецената, друга художников и основателя частной оперы, обвинили в хищении шести миллионов рублей. Плевако не стал отрицать растрату, он рассказал присяжным о великой мечте "оживить русский Север" железной дорогой. О том, как жертвовал Мамонтов деньги на искусство, как поддерживал Шаляпина. И присяжные, впечатлённые не столько доводами, сколько страстью защитника, вынесли оправдательный приговор.
ЦЕНА ЧУЖИХ ГРЕХОВ
"Не слишком ли много грешников я спас?" — этот вопрос всё чаще тревожил Плевако в последние годы жизни. Блестящие победы в суде теперь отзывались глухой болью в сердце. После процесса Бартенева, обвинявшегося в убийстве актрисы Висновской, знаменитый адвокат впервые усомнился в правильности своего пути.
Тот случай с Бартеневым стал переломным. Плевако добился для него мягкого приговора, но князь Грузинский после процесса, озвучил то, о чём думал сам защитник:
"Ваше красноречие спасло убийцу".
Плевако начал отказываться от дел. Его выступления в суде, прежде похожие на театральные представления, превратились в короткие, почти сухие речи.
От политических процессов он отмахивался, хотя защита богатеев могла принести целое состояние.
"Есть разница между прокурором и защитником, — объяснял он помощникам. — У прокурора за спиной молчаливый закон. У адвоката живые души. И каждая ошибка здесь — это чья-то сломанная судьба".
Попытка уйти в политику в 1905 году провалилась. Старый лев адвокатуры, поверивший в перемены после царского манифеста, вступил в партию октябристов и прошёл в Государственную Думу. Но произнёс там единственную речь. Закулисные интриги оказались грязнее любого судебного процесса, а его дар убеждения бессильным там, где правда никого не интересовала.
Он умер от разрыва сердца 5 января 1909 года. Газета "Раннее утро" написала коротко и ёмко:
"Россия потеряла своего Цицерона".
На его похороны пришли тысячи людей. Извозчики везли всех бесплатно, говоря: "Покойник был добрый барин, за бедных заступался".
Москвичи тех лет считали, что в столице есть пять главных достопримечательностей:
Третьяковская галерея, храм Василия Блаженного, Царь-пушка, Царь-колокол и... Фёдор Плевако.
Незаконнорожденный сын крепостной киргизки стал живой легендой.
Его речи до сих пор изучают на юридических факультетах. Его имя стало синонимом блестящей защиты. А его главный урок о том, что за каждым подсудимым стоит человеческая судьба, актуален и сегодня.
"Тот, кто согрешил и раскаялся, чист перед Богом и государством!" — любил повторять Плевако.
И, может быть, именно в этой фразе скрыт главный секрет его побед. Он не просто защищал людей в суде, он возвращал им право на искупление. Право, которое когда-то получил сам, превратившись из изгоя в человека, чьё имя золотыми буквами вписано в историю российского правосудия.