Тусклый свет октябрьского утра едва пробивался через занавески в нашей маленькой кухне. Я стояла у плиты, переворачивая блинчики на сковороде, когда услышала за спиной тяжелые шаги.
Свекровь вошла в комнату, и воздух сразу наполнился запахом её дорогих духов - тяжёлых, с горьковатым оттенком, как будто специально подобранных, чтобы подчеркнуть моё дешёвое туалетное мыло.
— Опять эти блинчики, — проскрипела она, разглядывая мою стряпню. — Диме нужен полноценный завтрак. Мужчина силы требует, а не эту... детскую еду.
Я молча переложила румяные кружки на тарелку, стараясь, чтобы руки не дрожали.
За окном шёл мелкий дождь, капли стучали по подоконнику, словно торопливые пальцы невидимого пианиста.
— Он сегодня на собеседование идёт, — продолжала она, садясь за стол с видом королевы, снизошедшей до посещения хижины. — В крупную фирму. Им нужны перспективные специалисты, а не... — её взгляд скользнул по моей застиранной домашней кофте, — не те, кто довольствуется малым.
Дверь спальни скрипнула, и на пороге появился Дима. Его волосы были мокрыми после душа, на щеках — следы от подушки. В двадцать пять он всё ещё выглядел как студент. В этот момент мне особенно хотелось прижать его к себе, защитить от этих бесконечных ожиданий.
— Мам, хватит, — пробормотал он, садясь за стол. — Блинчики отличные.
Свекровь фыркнула, доставая из сумочки конверт.
— Вот, возьми. Новый галстук. Чтобы произвести впечатление. — Она бросила взгляд на мои руки. — Хотя с твоей-то женой ты вряд ли сможешь подняться выше рядового клерка.
Дождь за окном усилился. Я смотрела, как Дима молча разворачивает конверт, как его пальцы скользят по шелковому галстуку цвета морской волны — такому, какие носят топ-менеджеры в сериалах. Таким, каким он никогда не станет, и мы оба это знали.
Вечером того же дня мы лежали на диване, слушая, как дождь бьет по крыше нашего старого дома. Дима крутил в руках пульт от телевизора, но экран оставался черным.
— Ну как собеседование? — спросила я, зная ответ заранее.
Он вздохнул, перевернулся на бок, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Не взяли. Опять. — Его голос звучал устало, но без разочарования. — Сказали, что я неквалифицирован для этой позиции. — Он усмехнулся. — Видимо, мама права. Я мог бы добиться большего.
Я провела пальцами по его волосам, вспоминая, как в университете он мечтал стать учителем истории. Как его глаза загорались, когда он рассказывал мне о древних цивилизациях. Теперь эти рассказы остались где-то там, в прошлом, похороненные под тоннами резюме и бесконечными напоминаниями о "перспективах".
— Ты прекрасен такой, какой есть, — прошептала я.
Он закрыл глаза, его дыхание стало ровным. За стеной заскрипела дверь — свекровь вернулась из магазина. Её шаги замерли у нашей двери, будто она прислушивалась, ища подтверждения своим словам. Потом раздался вздох, и шаги удалились.
Прошло три года.
Мы с мужем развелись. Сейчас, когда я смотрю на фотографию того галстука — единственное, что осталось от нашего брака — я задаюсь вопросом: а что, если я для него действительно была недостаточно хороша?
Не потому, что не могла обеспечить ему карьеру. А потому, что не смогла убедить мужа, что он уже достаточно хорош. Что счастье — это не высокая должность и не одобрение матери, а тихие вечера с блинчиками и разговоры о древних цивилизациях под стук осеннего дождя.
Но история не знает сослагательного наклонения. Как и свекровь, которая на наших с Димой похоронах отношений сказала только одно: "Я же предупреждала". И ушла, оставив после себя шлейф тех самых духов — тяжелых, как ее ожидания, и горьких, как наше прощание.
