— Ухожу к молодой и нескучной. Ты меня больше не вдохновляешь. У меня теперь другая муза.
— А что, у нас всё? Даже оливок нет? — Антон стоял перед открытым холодильником, его силуэт вырисовывался на фоне тусклого света, будто актер на сцене в момент перед финальным монологом.
Мария смотрела на его спину — знакомую до последнего позвонка — и чувствовала, как внутри что-то медленно кристаллизуется. Холодное, острое, с отчетливыми гранями. Три года брака, год материнства. Конец семейным отношениям, как будто не о чем поговорить больше: обсуждают оливки в десять вечера вторника.
— Нет. Всё ушло на "молодую и нескучную", — голос Марии звучал ровно, как поверхность озера в безветренный день. Но под этой гладью уже формировался водоворот.
Антон обернулся. На его лице отразилась целая симфония замешательства.
— Ты о чём?
— О том, что если ты решил слинять, то мог бы хотя бы продукты купить заранее, — Мария сложила руки на груди. Маленькое пятнышко от детского пюре на рукаве свитера казалось сейчас единственным якорем в реальность.
Антон закрыл холодильник. Кухня погрузилась в полумрак. Только настольная лампа создавала островок света на столе. Жёлтое пятно высвечивало чашки с недопитым чаем Антоном. Крошки от печенья. Альбом с фотографиями их недавнего отпуска. Семейная идиллия в одном кадре — выцветающая, как старый снимок.
— Да я... вообще-то хотел сначала спокойно поговорить. Без упреков, — он провёл рукой по волосам — жест, который раньше казался Марии таким привлекательным. Сейчас в нем виделась только наигранность рекламного ролика.
— Серьёзно? А с какой именно ты хотел начать? С "ты изменилась" или "нам нужно пространство"? — Мария сама удивилась спокойствию своего голоса. Будто говорил кто-то другой — сильная женщина из фильма, которая знает все реплики наперёд.
Антон опустился на стул напротив. Лампа выхватила из темноты его лицо — красивое, с правильными чертами, как у античных статуй. Лицо, которое смотрело на неё с фотографии в день свадьбы. Лицо, склонившееся над кроваткой новорожденного сына. Лицо, чужое сейчас, как страница из чужого паспорта.
— Ну, ты и вправду стала... другой. Скучной, — он произнёс это так, словно ставил диагноз. Врач, объявляющий пациентке неутешительный вердикт.
Тишина натянулась между ними, как струна. Где-то за стеной плакал чужой ребёнок. Батарея отопления тихо пощелкивала — осень уже вступила в свои права. Мария почувствовала, как странное спокойствие растекается по венам вместо ожидаемой боли.
— Ты тоже. Только ты стал тупо предсказуемым. Даже шаблон измены у тебя, как у героя из дешёвой мелодрамы.
Антон вздрогнул. В его глазах мелькнуло что-то похожее на обиду. Мужчины его типа любят считать себя оригинальными даже в предательстве.
— Не хотел, чтобы так вышло, — муж развел руками, как фокусник, у которого не получился трюк. — Просто иногда люди перерастают отношения.
— Люди — да. А вот мальчики в сорок лет — нет, — Мария встала из-за стола. — Кстати, пельмени в морозилке. Свари себе на прощание. Только не заплесневей от скуки, пока вода закипит.
Она вышла из кухни, оставив его в круге желтого света. Сердце билось ровно, почти механически. Завтра будет больно, завтра она будет плакать и проклинать этот вечер вторника, но сейчас внутри расцветало что-то новое — горькое, как заварка в чашке свекрови, и такое же крепкое.
Мария зашла в детскую. Маленький Миша спал, посапывая во сне, его пухлые пальчики сжимали плюшевого медведя. Мир ребёнка — цельный и простой, без трещин и двойных смыслов. Она наклонилась, поправила одеяло и подумала о завтрашнем дне.
О поездке к свекрови, которую всегда недолюбливала. О разговоре, которого боялась все эти годы. И о чае — терпком, как её новая, только зарождающаяся решимость.
Часы в коридоре пробили одиннадцать. Антон всё ещё сидел на кухне, глядя в пустоту. Ветер трепал занавеску на приоткрытом окне — тонкую, как истрепавшиеся отношения. Впереди была ночь без сна, а за ней — день, который изменит всё.
День, когда две женщины встретятся не как соперницы, а как союзницы. День, когда месть будет подана к столу — горячей, ароматной, как крепкий чай, и такой же бодрящей.
***
Утро выдалось промозглым. Мария стояла перед подъездом свекрови, крепко держа Мишу за руку. Мальчик переминался с ноги на ногу, увлечённо разглядывая лужу, в которой плавал кленовый лист — маленький кораблик, потерявшийся в бурном океане осени.
— Как и я, — подумала Мария, нажимая кнопку звонка.
Дверь открылась почти мгновенно, будто Людмила Павловна караулила за ней с самого утра. Возможно, так и было.
— Ваш сын — бабник. Он ушёл к другой, — выпалила Мария, не успев даже поздороваться. Эти слова репетировала всю дорогу пока ехала. Проговаривая их сначала в голове, потом шёпотом. Теперь они прозвучали резко, как пощёчина. Вот утром вчера нашла записку: «— Ухожу к молодой и нескучной. Ты меня больше не вдохновляешь. У меня теперь другая муза.» Заранее готовился вечером отдать мне. Только не все по плану пошло: я утром записку обнаружила: забыл блокнот свой на столе.
Людмила Павловна стояла в дверном проеме — прямая, как струна. С идеальным каре и в домашнем платье, неуловимо напоминающем школьную форму. Учительница русского языка и литературы до мозга костей, даже на пенсии.
— Ну наконец-то. Я уж думала, вы у меня вечные, — женщина вздохнула без удивления. — Заходи, чай попьем. Я уже неделю в курсе его похождений.
Мария моргнула. Из всех возможных реакций эта была последней, которую она ожидала.
В квартире Людмилы Павловны всегда пахло книгами и чем-то неуловимо школьным — мелом, может быть, или старыми тетрадями. Пока Миша увлеченно распаковывал новую машинку, подаренную бабушкой, две женщины устроились на кухне.
Чай был крепким, как самурайский меч, и таким же безжалостным к нервам.
— Со мной, видите ли, скучно. Сказал, что хочет ветер в паруса, — Мария смотрела на плавающий в чашке лимон. Жёлтый кружок кружился по часовой стрелке, как стрелка компаса, потерявшая север.
— Господи, опять эти паруса... — Людмила Павловна закатила глаза. — У него голова — рекламный слоган. В детстве стиралки рекламировал, теперь себя. Когда он уже повзрослеет? Так и будет бегать от одной юбки ко второй. А сын при отце сиротой расти. Нет, так не пойдет. Хорошо еще, что в прошлом браке детей не было. А так тоже только три года продержался и все. Рубеж у него.
Марии вдруг стало смешно. Смех поднимался из глубины, как пузырьки в шампанском — щекочущий, неостановимый. Слезы выступили на глазах.
— Я думала, вы меня не любите, — сказала она, улыбаясь сквозь эти слезы.
Людмила Павловна отрезала кусок шарлотки — идеально ровный, геометрически безупречный.
— Я никого не люблю, не обязана, — положила пирог на тарелку Марии. — Но тебя уважаю. За выносливость.
В кухонное окно барабанил мелкий дождь. Миша возил машинку по ковру в гостиной, издавая восторженные звуки. Две женщины сидели за столом, разделённые годами взаимного непонимания и объединённые внезапным открытием: они по одну сторону баррикад.
— А давай его проучим? — вдруг предложила Людмила Павловна, наливая ещё чаю. В её глазах мелькнуло что-то озорное, почти девичье.
— Прямо… вместе? — Мария замерла с чашкой на полпути ко рту.
— Ага. Пусть почувствует, каково быть героем плохого сюжета, — свекровь придвинула к себе вазочку с вареньем. — Фирма на кого оформлена?
— На меня, — Мария поставила чашку. — Я же у него тексты вела. Да и контроль сотрудников на мне. Даже логотип через меня заказывал.
Людмила Павловна прищурилась, будто оценивая ученицу, неожиданно блеснувшую знаниями.
— Так мы можем его лишить бизнеса?
— Ну, он платит себе всё на карточку, которую я оформляла, — Мария впервые почувствовала, как внутри разгорается что-то, похожее на радость. — Даже онлайн-банк на мое имя, потому что "лень разбираться".
Людмила Павловна улыбнулась. Не так, как улыбалась обычно — сдержанно и слегка надменно. Эта улыбка была хищной и молодой.
— Детка... мы его не просто проучим. Мы его обнулим. Посмотрим, нужен ли он будет без денег очередной «курице».
Следующие три дня пролетели как один. Мария как будто очнулась от долгого сна — внутри кипела энергия, мысли работали чётко и ясно. Она перерегистрировала фирму, отправила письма клиентам, сменила пароли к банковским аккаунтам. Людмила Павловна занималась Мишей, давая невестке время и пространство для "большого переворота", как они это назвали.
Антон объявился только на третий день. Потерянный, с тенью щетины на щеках.
— Мариш, а у меня почему банк не пускает? И почему аккаунт в CRM — заблокирован? — его голос звучал устало, с ноткой недоумения.
Мария смотрела на мужа и не чувствовала ничего, кроме легкого любопытства. Так смотрят на экспонат в музее — интересно, но не трогает за живое.
— Потому что теперь это моя фирма, — она прислонилась к дверному косяку. — Ты — вольный художник с ветром в голове. Рисуй на стенах.
Антон моргнул. На его лице отразилась целая гамма эмоций: от недоверия до паники.
— Ты серьёзно всё отжала?
— Не отжала. Оптимизировала, — Мария почувствовала, как на губах сама собой появляется улыбка. — Избавилась от эмоционального балласта, как ты хотел.
— А как же я теперь?
— А это уже не моя проблема. Впереди у тебя большое плавание. Паруса, помнишь?
Антон стоял в дверях, сжимая ручку своей сумки так, будто это был спасательный круг. За его спиной лестничная клетка зияла пустотой — бездной, в которую ему предстояло шагнуть.
— К матери хоть пустят? — в его голосе проскользнула надежда.
Мария пожала плечами:
— Спроси у неё сам.
Дверь закрылась за Антоном с мягким щелчком. Мария прислонилась к ней спиной и достала телефон. Один звонок.
— Людмила Павловна? Он к вам направляется. Вы готовы?
Голос свекрови в трубке звучал с металлическими нотками:
— Как никогда, дорогая. Как никогда.
В квартире было тихо. Тикали часы. В детской спал Миша. Мария подошла к окну — дождь перестал, и в лужах отражалось вечернее небо. Она сделала глубокий вдох — впервые за долгое время полной грудью.
***
Антон стоял перед дверью материнской квартиры, чувствуя себя героем греческой трагедии — не хватало только хора, комментирующего его падение. Рука дрожала, когда он нажимал на звонок. Один раз. Второй. Третий.
Шаги за дверью — чёткие, как метроном. Щелчок замка. Цепочка.
Дверь приоткрылась на ширину этой цепочки — тонкой металлической границы между приютом и бездомностью.
— Мам, я к тебе пока поживу. Ну ты же понимаешь... — Антон попытался улыбнуться, но получилась лишь бледная копия его фирменной харизматичной улыбки.
Людмила Павловна стояла по ту сторону двери — прямая, как восклицательный знак в конце категоричного предложения. На ней был домашний халат, а волосы собраны в тугой пучок. Читательские очки сползли на кончик носа, и она смотрела поверх них — так же, как смотрела на нерадивых учеников, забывших про деепричастный оборот.
— Да, понимаю, — она поправила очки жестом, который Антон помнил с детства. Жест, предвещавший неприятный разговор. — А в квартиру к своей молодой и нескучной чего не пошел? Я — старая и раздражающая. Иди туда, где паруса.
Дверь начала закрываться.
— Мам, ты что? — Антон не верил своим глазам. — Я же твой сын!
— А я твоя мать, а не приют для сбежавших мужей, — голос Людмилы Павловны звучал спокойно, даже буднично, но в нём слышалась сталь. — Кстати, Мария звонила. Сказала, что ты уволен.
— Как уволен? Это моя фирма!
— Была твоя. Теперь её. Она даже показала мне документы. Всё по закону.
Дверь закрылась.
Антон остался стоять на лестничной клетке, где пахло кошками и старыми газетами. Тишина обрушилась на него, как лавина. Он достал телефон — шесть пропущенных от "молодой и нескучной", два сообщения от рекламодателя, открывшего вчера его переписку с Марией. И письмо из банка о блокировке корпоративной карты.
Мир рушился со скоростью падающего небоскреба.
— Антон приходил? — Мария сидела на диване в квартире свекрови. На коленях — ноутбук, в руке — чашка с чаем. Третья за вечер.
— Приходил, — Людмила Павловна расставляла на журнальном столике вазочки с вареньем. — Стоял как побитая собака.
— И что вы ему сказали?
— То, что собиралась. Слово в слово, — свекровь села в кресло напротив. — Знаешь, Маша, я тридцать лет преподавала литературу. И знаю одно: в хорошей истории герой должен получить по заслугам. Иначе не сделает выводы. Не поймет. Будет снова и снова наступать на одни и те же грабли.
Мария усмехнулась и вернулась к ноутбуку. Перед ней была открыта страница их агентства в соцсети и черновик поста.
— Как думаете, публиковать? — она развернула экран к свекрови.
В черновике был текст — блестящее эссе под названием «Почему творческие мужчины уходят к "вдохновляющим" женщинам». Без имён, но с такими точными деталями, что каждый, кто знал Антона, не сомневался бы в прототипе главного героя.
Людмила Павловна надела очки и вчиталась. Губы её медленно растянулись в улыбке.
— Публикуй. Это... совершенно.
Мария нажала кнопку. Онлайн-счётчик мгновенно показал первый лайк.
— Мам! — из детской выбежал Миша, сжимая в руке игрушечную железную дорогу. — Смотри, что бабушка мне подарила!
— Вижу, солнышко, — Мария поцеловала сына в макушку, пахнущую яблочным шампунем. — Бабушка у нас щедрая.
Людмила Павловна хмыкнула, но в её глазах мелькнуло что-то тёплое.
— Кстати о щедрости, — она протянула Марии конверт. — Здесь завещание на квартиру в которой вы теперь живете. Теперь официально — на тебя и Мишу. Заверено у нотариуса. Не хочу, чтобы мой внук скитался по съемным.
— Людмила Павловна, вы что?
— Я что? Я всё правильно делаю. В любом случае Антону достанется мое жильё. Паруса у него тоже есть. А вам нужна крыша, которую никто не отберёт.
Мария смотрела на конверт, не решаясь взять.
— Но это... слишком.
— Мало, — отрезала свекровь. — За годы твоего терпения — мало. Бери и не спорь . Я знаю, что делаю. Да и мама была бы рада, что квартира достанется ее правнуку.
В этот момент телефон Марии взорвался уведомлениями. Пост начал набирать обороты. Поделились первые клиенты Антона, потом журналистка из местного издания, потом — популярный блогер-феминистка. Вирусный эффект наступал со скоростью лесного пожара.
— Смотрите! — Мария развернула экран к свекрови. — Это же безумие какое-то!
Людмила Павловна довольно кивнула:
— Знаешь, в чём сила слова, Маша? В точности. Ты не назвала имён, но описала ситуацию так, что каждая вторая женщина узнала в ней себя. А каждый второй мужчина испугался, что узнают его.
Телефон зазвонил. Номер Антона.
— Не бери, — сказала Людмила Павловна.
— Нет, я хочу услышать, — Мария нажала "ответить" и включила громкую связь.
— Мария? — голос Антона звучал надломленно. — Ты что устроила? Этот пост... там же все поймут, что это я!
— А разве это ты? — невинно спросила Мария. — Там нет имён. Просто размышления о творческих натурах.
— Мне звонят все! Все спрашивают! А клиенты отписываются от рассылки! Мария, это удар ниже пояса!
Мария переглянулась с Людмилой Павловной. Та одобрительно кивнула.
— Знаешь, Антон, — голос Марии звучал спокойно и сладко, как мёд с горьким послевкусием. — Когда ты говорил мне, что я скучная, это тоже был удар. Когда уходил к другой — тоже. Когда планировал оставить нас с Мишей в финансовой яме — тоже. Но я не скучная, я стратегическая. И знаешь что? Мне больше не больно. Совсем.
Повисла пауза. Было слышно тяжелое дыхание Антона.
— Это мама тебя настроила, да? — голос мужа звучал обвиняюще. — Она меня ненавидит за отца! За его поступок. Отец ушел от нее, а отомстила мне.
— Не ненавидела, — подала голос Людмила Павловна, наклонившись к телефону. — Просто видела насквозь. И да, я на стороне Марии. Потому что некоторым детям нужны не игрушки, а уроки.
— Мам? Ты там? Вы что, вместе?
— Да, сынок. Женщины твоей жизни наконец-то нашли общий язык, — Людмила Павловна говорила ровно, как на уроке. — И язык этот называется "справедливость".
Антон отключился.
Мария и свекровь смотрели друг на друга через стол, заставленный вазочками с вареньем. За окном темнело. Счётчик репостов на экране ноутбука продолжал расти. Где-то в глубине квартиры Миша строил железную дорогу, напевая детскую песенку.
Тишина между женщинами была уютной, как старое одеяло. Мария подняла чашку — в знак негласного тоста.
— За крепких женщин.
***
Прошло три месяца. Жизнь вошла в новое русло — спокойное и размеренное, как течение равнинной реки. Мария расширила агентство, наняла двух копирайтеров и дизайнера. Клиенты Антона остались с ней — кто из профессиональной солидарности, кто из любопытства. Медийный скандал утих, оставив после себя приятное послевкусие в виде стабильного потока заказов.
Миша пошёл в детский сад — новый, ближе к дому Людмилы Павловны. Та настояла на этом, аргументируя тем, что "у ребёнка должно быть всё лучшее. С каждым днём свекровь всё больше превращалась из грозной училки в заботливую бабушку — воспитывала, да, но с той особой нежностью, что прячется за строгостью.
Вечером Мария сидела на кухне своей квартиры, заваривая чай — теперь она делала это по-особому, с тремя разными травами, как научила Людмила Павловна. "Чтобы каждый глоток напоминал: жизнь многогранна, и горечь в ней тоже играет свою роль".
Телефон мигнул сообщением. Номер Антона. Первое за два месяца молчания.
"Можем поговорить? Лично. Важно."
Мария отложила телефон, не ответив. Интуиция подсказывала, о чём будет разговор. Новость о том, что его "молодая и нескучная" ушла, преследуя карьеру фитнес-тренера в столице, облетела их небольшой городок ещё неделю назад. Людмила Павловна узнала от своей бывшей коллеги, матери той самой "музы".
Телефон снова мигнул.
"Пожалуйста. Ради Миши."
Мария вздохнула. Вот оно. Больной приём — упоминание ребёнка. Она поднесла чашку к губам, вдыхая аромат. Трилистник, мята, чабрец — терпкость жизни, свежесть перемен, стойкость характера. Странно, как простые травы могли стать символами целой философии выживания.
Звонок в дверь разорвал тишину. Мария вздрогнула, расплескав немного чая.
На пороге стоял Антон — похудевший, с отросшей бородой и в свитере, который она не видела раньше. В руках букет ромашек — её любимых цветов, о которых он всегда забывал.
— Привет, — сказал он тихо. — Можно?
Мария молча отступила, пропуская его в квартиру. Антон прошёл на кухню, огляделся, будто видел её впервые. Положил цветы на стол — неуклюже, словно не знал, что с ними делать дальше.
— Миша спит? — спросил он.
— У твоей мамы. Она забрала его на выходные.
— А, — Антон кивнул. — Они теперь...
— Лучшие друзья, — закончила за него Мария. — Людмила Павловна учит его читать. Говорит, что в четыре пора.
Повисла пауза. Антон смотрел в окно, где вечернее небо расцвечивалось оттенками заката. Рыжий, как его волосы. Мария когда-то любила закаты именно за этот цвет.
— Я всё испортил, — наконец сказал он. Просто и прямо, без витиеватых метафор, обычно сопровождавших его речь.
— Да, — согласилась Мария. — Испортил.
— Она ушла. Настя. Сказала, что я слишком депрессивный. И что ей нужен кто-то более... успешный.
Мария усмехнулась. Конечно. Муза нуждается в победителе, а не в поверженном поэте.
— И что ты хочешь от меня? — она присела на край стола, чувствуя себя удивительно спокойной. — Сочувствия?
Антон покачал головой.
— Нет. Второго шанса.
Мария изучала его лицо. Глаза покрасневшие — от недосыпа или от слёз? Щетина неравномерная. Свитер со следами утреннего кофе. Он выглядел как человек, потерявший карту на середине пути.
— Зачем тебе второй шанс, Антон?
— Я понял кое-что, — он сделал шаг к ней. — Когда мама и ты... когда всё рухнуло. Думал, что у меня всегда будет запасной выход. Что кто-то подстрахует. А потом осталась только пустота.
Мария молчала. Странно, но слова Антона не затрагивали тех струн, которые раньше отзывались на любой его шепот. Она кивнула, предлагая продолжить.
— Хочу вернуться. К тебе, к Мише. Даже к маме, хотя она, наверное, ещё долго будет смотреть на меня, как на двоечника, — уголки его губ дрогнули в попытке улыбки. — Можем начать с чистого листа?
Мария подошла к шкафчику, достала ещё одну чашку. Налила чай — густой, тёмный, с пряным ароматом. Поставила перед Антоном.
— Знаешь, я многому научилась за эти месяцы. Например, тому, что чай нужно заваривать правильно — дать время настояться, раскрыть вкус, — она отошла к окну. — Людям тоже нужно время.
— У меня его было достаточно, — быстро сказал Антон. — Я всё обдумал.
— Я не о тебе. О себе, — Мария повернулась к нему. — Я изменилась, Антон. И мне нужно понять, есть ли в новой мне место для тебя.
Антон кивнул. Впервые за все годы их брака он выглядел так, будто действительно её слушал.
— Я подожду, — сказал он тихо. — Сколько нужно.
— Возможно, мой ответ будет "нет", — предупредила Мария. — Ты готов и к этому?
Он сделал глоток чая и поморщился от непривычной горечи.
— Буду готовиться и к этому. Но надеяться на другое.
Допили чай в молчании. Антон ушёл, оставив после себя букет ромашек и ощущение незавершенности — как книга, в которой осталась непрочитанной последняя глава.
— И что ты ему ответила? — Людмила Павловна расчесывала волосы Миши после вечернего купания. Мальчик сидел на коленях у бабушки, сонно моргая.
Мария стояла у окна — так же, как вчера, когда слушала Антона.
— Ничего. Сказала, что подумаю.
— И что надумала?
Мария повернулась к свекрови. Женщина, которая раньше казалась ей воплощением холодности, теперь была самым близким человеком после сына.
— Не знаю. Иногда мне кажется, что проще двигаться дальше. Я научилась жить без него. Научилась быть счастливой.
Людмила Павловна кивнула.
— А иногда?
— А иногда я думаю о Мише. О том, что у него должен быть отец.
— Плохой отец хуже его отсутствия, — заметила Людмила Павловна, укладывая внука в кровать. — Уж поверь мне. Я учительница, я насмотрелась.
Мария подошла к сыну, поцеловала его в лоб. Миша сонно улыбнулся и перевернулся на бок, обнимая плюшевого медведя.
— Но знаешь, — неожиданно продолжила Людмила Павловна, когда они вышли из детской, — может, стоит дать ему шанс. Провести работу над ошибками, так сказать.
Мария удивлённо посмотрела на свекровь:
— Вы же его главный критик!
— Верно, — Людмила Павловна поправила очки. — И именно поэтому вижу, когда ученик действительно готов исправиться. Он потерял всё. Бизнес, репутацию, семью. Даже мою поддержку. И впервые в жизни осознал, что дальше — пропасть.
— И вы думаете, это его изменило?
— Не знаю, — свекровь пожала плечами. — Но если ты дашь ему возможность доказать это — с четкими правилами и без поблажек — сможем увидеть, на что он способен.
Мария задумалась. В словах Людмилы Павловны была та особая учительская мудрость, за которую её, вероятно, уважали и боялись поколения учеников.
— А если он снова всё разрушит?
— Тогда мы снова его проучим, — в глазах свекрови мелькнули озорные искры. — В этот раз еще изящнее. Опыт уже есть.
Мария не выдержала и рассмеялась. Смех был лёгким, как пузырьки в шампанском. Освобождающим.
— Знаете, что самое удивительное? — сказала она, успокоившись. — Я больше его не боюсь. Не боюсь его ухода, его мнения, его выбора. Теперь я знаю, что справлюсь в любом случае.
Людмила Павловна довольно кивнула:
— Вот теперь ты действительно можешь решать — прощать или нет.
На следующее утро телефон Марии зазвонил. Номер Антона. Она посмотрела на экран, вспомнила вчерашний разговор со свекровью. Вспомнила уроки последних месяцев. Вспомнила, как когда-то любила этот звонок.
И решила ответить. Не ради возвращения в прошлое, а ради того, чтобы узнать — возможно ли будущее, в котором урок пойдет впрок? В котором месть с ароматом чая превратится в прощение с привкусом мудрости?
Она нажала зеленую кнопку и сказала:
— Слушаю. И на этот раз — действительно слушаю.