Культура — это кладбище, где надгробия давно стали тренажерами для прыжков в пустоту. Посмотрите: русская мысль, некогда рвавшаяся в метафизические выси, теперь корчится в конвульсиях балетного цирка. Здесь царят гимнасты — те, что превратили гибкость тела в подмену гибкости ума. Цискаридзе — не просто танцор, а некий вездесущий па на фоне аплодисментов, медийная поза, застывшая между амбицией и абсурдом. Его имя, как навязчивый рефрен, вплетают в разговоры о Моцарте и Штокхаузене, словно рояль можно заменить пируэтом, а симфонию — щелчком каблуков по паркету.
Волочкова — еще один танцующий симптом вырождения. Ее бессмысленный шпагат, растянутый между скандалом и сомнительной славой, стал метафорой эпохи: мы больше не отличаем жертвоприношения искусству от жертвоприношения на алтарь тщеславия. Эти фигуры, как марионетки без нитей, болтаются в пространстве между Большим театром и телешоу, между своими выкрутасами и ток-шоу. Их вездесущность — не триумф таланта, а признак культурной атрофии. Когда общество теряет способность говорить и мыслить о вечном, оно начинает поклоняться тем, кто умеет лишь гнуть спину и ловко выгибать шею.
Что такое современный интеллектуал, герой нашего времени? Человек, цитирующий анекдот между обсуждением балетных интриг и сплетен о яхтах олигархов. Они свели искусство к растяжке, философию — к пируэту, а душу — к фотогеничному жесту. В этом мире Цискаридзе — идеальный герой: он не беспокоит глубокими вопросами, не требует мыслить, не напоминает о смерти. Он просто есть — гибкий, вездесущий, пустой, как зеркало, отражающее наше собственное вырождение.
И разве не смешно? Нация, породившая Чехова и Рахманинова, теперь аплодирует только тем, кто умеет лишь ловко крутить пируэт и складываться пополам. Но в этом — квинтэссенция времени: когда нет сил поднять тяжесть смысла, проще любоваться такими болтунами-прыгунами как Цискаридзе и шпагатами Волочковой.