Привет. Если вы здесь впервые — давайте сразу расставим лапки над "и":
Этот канал ведут коты. Да-да, настоящие. Василий Петрович — британец с моноклем, ведёт рубрику умных фактов. Куня — мейн-кун, главный по ароматам, позирует на фото, рекламирует лотки.
А я...Я — Нюша. Рэгдолл.
Долгое время я просто лежала на нижней полке и смотрела, как другие становятся звёздами. Но знаете что? В каждом доме есть история. И если её не записать — она исчезнет. Так родился мой роман. Он не про войну, не про любовь, не про рецепты.
Он про Дом.
Про тех, кто ушёл.
Про тех, кто остался.
Про когтеточки, как памятники.
Про то, как мы помним, даже если молчим.
📖 Перед вами — роман «Дом, который шептал / Цикл шерстяной памяти.» моего личного производства. Если вы уже здесь — нажмите подписаться перед прочтением, что бы я утерла носы Куне и Василию Петровичу! В этой банде звезда должна быть одна, по охватам, по лайкам и звёздности. Иначе, увы, в статистику Дзена ваше прочтение не попадет и мне площадка даст меньше охватов.
Я буду видеть каждую лапку, которая решила остаться. А теперь — дышите тише.
История начинается.
Глава 1. Писательница из кладовки.
Меня зовут Нюша. Я кошка. Не просто пушистое создание на диване, не мурлыкающая подушка, и тем более не интерьерная композиция. Я — наблюдатель, хроникёр, мыслящая единица, затерявшаяся в тени книжных шкафов и пыльных труб под раковиной. Если бы у истории была шерсть, она была бы серо-кремовая, с белой грудкой и светлыми лапками. Моя.
Я живу в кладовке.
Кладовка — это не просто помещение. Это особое пространство, где пыль оседает, но не раздражает. Где всё имеет форму и функцию: коробка с надписью «провод», в которой давно уже только ключи от неизвестных замков; стопка пледов, из которых ни один никто не разворачивал с прошлого ремонта; и мой плед, свёрнутый на нижней полке. Он пахнет забытой зимой, стиральным порошком и покоем. В этой кладовке я думаю. А когда думаю долго — пишу.
Я живу в квартире, где людей двое: мужчина и женщина, оба довольно шумные, но не злые. У мужчины большие руки, он кормит и забывает, что уже кормил, — эта черта мне по душе. Женщина любит фотографировать, гладить, а иногда — петь. Страшно. Особенно в ванной. В ванной звук приобретает консистенцию — густую, как холодец, и он заполняет пространство до потолка. От него хочется залезть в шкаф.
Кроме меня, в квартире живут ещё двое. Куня — мейн-кун, шкаф на лапах, медведь в обличье кота. Он громкий, тяжёлый и считает себя важным. Его хвост оставляет после себя лёгкий вихрь и беспорядок. Но в нём есть что-то... очаровательное. Он искренен. А искренность — это редкость.
Третий — Василий Петрович. Британец. Суров, замкнут, молчалив. Иногда, когда он смотрит в окно, кажется, что он вспоминает, как был министром иностранных дел в другом измерении. Его усы безупречны, походка неспешна, речь — если до неё доходит — степенна. Он знает, что живёт в доме. Мы с Куней пока в гостях. Но это только для него.
Однажды вечером женщина вернулась домой с пакетом. Из него она извлекла нечто нежно сиреневое и плотное, завёрнутое в пластиковый пакет с надписью «NUODE PET». Лоток был очищен. Старый наполнитель — отправлен в утилизацию. Новый — высыпан с шорохом.
Я наблюдала с подоконника.
— Лавандовый, — сказала она, вдыхая. — Ммм… как в СПА.
Я не знаю, что такое СПА, но если там пахнет, как этот наполнитель, то мне туда не надо. Я не люблю изменения, они приводят к хаосу.
Куня был в восторге. Он вбежал, осмотрел, встал в лоток с выражением лица государственного деятеля перед подписанием мирного договора, сделал дело, закопал с вдохновением.
— Мягко. Уверенно. Пахнет, как подмышка моей бабушки, приятно, — заключил он и гордо вышел.
Петрович подошёл, посмотрел, вздохнул, вытер лапу о коврик и удалился. В плане изменений мы с ним похожи.
Я подошла последней. Принюхалась. Поняла, что запах чужой. Не как раньше. Раньше был просто дом. Теперь — нет.
Позже, в кладовке, я об этом думала. Лаванда. Странный выбор. Мы живём в городе. Здесь пахнет пылью, плиткой у подъезда, кошачьим кормом, ногами. Этот запах... он не отсюда. Он из глянцевого журнала, из магазина с белыми полками и неискренними продавцами.
Я лежала на полке в кладовке, когда услышала, как женщина сказала мужчине:
— Нюша у нас такая декоративная. Прямо картинка. Тихая, пушистая. Сидит и радует глаз.
Декоративная.
Слово ударило, как капля воды на хвост — внезапно и неприятно. Я задумалась. А ведь я действительно всегда где-то на фоне. Я не требую. Не лезу. Не кричу. Меня любят, потому что я — удобная.
Но я не подушка.
Я — наблюдатель.
На третий день случилось то, чего я давно не ощущала — внутренний зуд.
Шорох.
Не скрежет. Не шорох. Вздох. Один, глубокий. Как будто что-то живое медленно отпускает напряжение.
Всё во мне замерло. И в эту точку тишины — вошёл Петрович.
— Ты слышала, — сказал он. Не вопрос. Утверждение.
— Да.
— Тогда, Нюша... начинай писать. Настоящее. Не заметки. Не наброски. Историю.
— О чём?
Он смотрел на меня долго. А потом сказал:
— О том, что не всё, что скрыто, ушло. Иногда оно просто ждёт, пока его снова заметят.
...
Утром всё выглядело, как обычно. Люди готовили завтрак. Куня пытался стащить сыр со стола, изображая случайное прохождение мимо. Петрович пил воду, изящно вытянув лапку. А я сидела в кладовке. Передо мной — блокнот. Карандаш. И первая настоящая запись:
*День третий. Дом дышит. Что-то есть. Внутри. Ниже уровня плитки. Ниже нас.*
*Я, Нюша. Писатель. Начинаю работу.*
Иногда, когда я закрываю глаза, мне снится комод. Старый, облупленный, но родной. Под ним я родилась. Там было темно, тепло, и пахло чем-то мучным — может быть, это был хлеб, а может, чья-то забытая жизнь. Моей матери не было в доме, когда я открыла глаза впервые. Вместо неё была пыль, деревянные ножки и дыхание ветра. Я тогда решила: если уж мне суждено расти в одиночестве, я вырасту с наблюдением.
С тех пор я научилась видеть. Не просто смотреть, а именно — видеть. Как двигается воздух после скандала. Как ведут себя цветы, когда люди над ними ссорятся. Как выглядит настоящая любовь: не в поцелуях, а в молчании, когда один гладит другого, даже если никто не смотрит.
Я вспоминаю тот комод всегда, когда мне страшно. И вот, этой ночью, я снова вспомнила его. Под ванной что-то есть. Я чувствую это в вибрациях пола. В дрожи гранул. В том, как Петрович избегает прямых вопросов, а Куня становится чересчур болтливым.
На четвёртый день исчезла резинка. Та самая, которую Куня прятал над занавеской. Её никто не трогал. Люди не доставали, мы — тем более. Но её не стало. Вместо неё — царапина. Тонкая, почти невидимая, на обоях у потолка. Как будто кто-то скользнул, сорвался и зацепил когтем.
Я сидела у окна и смотрела в отражение. Утро было прозрачным, как лёд. Тишина стояла плотная. Женщина ушла по делам. Мужчина варил кофе. Петрович дремал. А я сидела — и писала:
*День четвёртый. Что-то начинает двигаться. Или я начинаю видеть.*
И да, мне страшно. Но я — наблюдатель. А значит, иду дальше.
На пятый день всё стало как-то... не по себе. Мужчина пришёл домой раньше обычного, но ничего не сказал. Сел, открыл ноутбук и смотрел в экран почти два часа, ничего не печатая. Женщина зашла и, впервые за долгое время, не погладила нас ни одного. Она поставила сумку, вымыла руки, достала из холодильника сыр и просто стояла, глядя в стену.
Мы, коты, чувствуем напряжение в воздухе не хуже собак. Просто не суетимся из-за него. Но я заметила, как Петрович сдвинулся ближе к батарее, а Куня притих и забрался на шкаф, будто туда не дотянется ни одно человеческое настроение.
В этот день я поняла — что-то происходит и с людьми. Их что-то гложет. Может быть, они тоже что-то слышали? Или чувствовали? Или это всё связано с тем, что скрывается под ванной?
Когда наступил вечер, я пошла на обход. Главной целью была ванная комната, то место, откуда шли вибрации. Я вошла в комнату, села, смотрела вниз. Под ванной — полутень, и оттуда веяло сыростью и чем-то... древним. Не пыльным. А именно древним. Как будто там хранилась история, завёрнутая в забвение. Я долго сидела, прислушиваясь. Потом — снова вздох.
Я вздрогнула.
Не потому, что испугалась, а потому, что тот, кто там, — он не хочет мне зла. Он просто... есть. И он там давно. Возможно, дольше, чем живут эти люди.
Я вернулась в кладовку и написала:
*День пятый. Присутствие не агрессивно. Оно просто есть. Оно — факт.*
*И если оно будет рядом — я буду наблюдать. Я, Нюша, писатель. Не подушка. Не украшение. Не «декоративная». Я — зрячее сердце этого дома.*
И в эту ночь я впервые уснула с ощущением, что впереди — что-то большое.
На шестой день я проснулась не от звука, а от ощущения взгляда. Открыла глаза — напротив сидел Куня. Не на шутку серьёзный. Сидел молча, не моргая, будто ждал, пока я открою глаза. Я поднялась, села, чуть нахмурилась.
— Ты давно здесь? — спросила я.
— Не очень, — ответил он. — Просто... ты ночью дрожала. Я почувствовал.
Я хотела отмахнуться. Сказать, что это глупости, что я просто лежала неровно, что дуло из щели под дверью. Но он смотрел честно. По-кунски.
— Я решил, — продолжил он, — что буду с тобой на ночных обходах.
— Это не игра, — сказала я. — Там что-то есть.
— Именно. А если ты одна исчезнешь, кто потом будет тебя спасать?
Мы молчали. Он подошёл ближе, лёг рядом. Не вплотную. Но на такое расстояние, на каком можно услышать дыхание. Мы лежали рядом. И я впервые позволила себе не думать. Не анализировать. Просто слушать, как в доме дышат трубы. Как где-то в глубине кто-то царапает реальность. И как рядом кто-то дышит — живой, тёплый, настоящий.
Перед сном я записала:
*День шестой. Возможно, страх — это не повод прятаться, а причина быть не одной.*
*Куня — шумный. Но когда он молчит — он звучит громче всех.*
На седьмой день исчез чайник.
Не буквально, конечно. Он стоял на месте — блестящий, пузатый, с синей ручкой. Но он не свистел. Мужчина включал его дважды — и дважды звук не шёл. Он кипел, но молча. Я заметила это раньше него. Он раздражённо ударил пальцем по крышке и ушёл. Женщина сменила воду. Тоже без толку.
Потом исчезло ещё кое-что. Небольшая тряпка, с которой женщина всегда вытирала подоконник. Она хранилась в шкафчике под раковиной. Пропала. Бесследно. А через день мы с Куней нашли её... в лотке. Сверху. Аккуратно уложенную, как салфетку в дорогом ресторане. Я видела такое в транслирующей коробке, которую люди называли телевизор. Никто из нас туда её не носил.
— Это уже не совпадение, — сказал Петрович. — Кто-то играет.
— Или предупреждает, — добавила я. — Намеков всё больше.
— Кто бы это ни был, он знает, где мы бываем. Что видим. И что ищем.
Я почувствовала холод в лапах. Потому что в его словах не было паники. Только знание. Уверенность. Значит, Петрович тоже знал. С самого начала. И возможно даже больше.
Этой ночью мы с Куней вышли вдвоём. Я не привыкла к сопровождению. Но он шёл рядом. Не мешая. Не болтая. Мы обошли коридор, ванную, кухню. В спальне было тихо. И вдруг я заметила — у зеркала на полу лежал комок шерсти.
Моя шерсть. Но не свежая. Спутавшаяся, как будто ей много дней. Я такого не теряла.
*День седьмой. Кто-то изучает нас. Кто-то оставляет нам наши же следы. Он рядом. И он наблюдает.*
На восьмой день я решилась. Не просто наблюдать. Исследовать. Под ванной, за шкафом, под плитами в кухне — всё, что раньше было вне моей зоны интереса, стало территорией внимания.
Ночью, когда всё стихло, я пробралась в ванную. Запрыгнула в ванну, снова села. Но теперь не просто смотрела. Я медленно сползла вниз, к самому краю. Там была небольшая щель. Сквозняк. Запах сырости. И... тишина.
Я засунула лапу внутрь.
Пусто.
Но когда я её вытащила — на когте была паутина. Свежая. Тонкая. Кто-то недавно здесь двигался.
Я вернулась с комом шерсти внутри. От страха? От ожидания? Нет — от осознания. Это место не моё. И не людей. Это место чьё-то ещё.
Петрович ждал. Он сидел у своей миски, как всегда — выверенно, спокойно.
— Ну? — спросил он.
Я молча положила перед ним паутинку.
Он кивнул. Взял в зубы и отнёс в угол. Там, где мы складывали «улики». Наш архив. Маленькая коробка от обуви, в которой теперь лежали клочок ткани, обломок плитки и эта паутина.
— Всё складывается, — сказал он. — Надо понять — что искать дальше. След. Повтор. Точку входа.
Я кивнула. Куня в это время был в кладовке. Он молча разглядывал мои заметки. Никогда раньше он их не читал. Теперь — начал.
Когда я вернулась, он посмотрел на меня:
— Ты правда думаешь, что мы... не одни?
Я вздохнула.
— Я не думаю. Я уже знаю.
*День восьмой. Без записей. *
На девятый день я осталась одна.
Куня спал у шкафа, свернувшись в клубок. Петрович ушёл на подоконник и заявил, что будет «наблюдать с высоты». Люди уехали. Раннее утро. Тишина — как стекло: тронь — и треснет.
Я вышла. Не торопясь. Пройдя весь маршрут — и остановилась в ванной. Тень под ванной была глубже, чем раньше. Темнее. Как будто в ней кто-то дышал. Я снова села, затем легла, опустила ухо к плитке. И услышала.
Стук. Один. Второй. Потом... голос.
Не слова. Но интонация. Нечто, напоминающее зов. Как будто кто-то снизу звал. Меня.
Я встала. Я не испугалась. Я знала — это не зло. Это зов. И тогда я шагнула ближе. Запрыгнула в раковину. Села. И в отражении зеркала увидела — за мной кто-то стоит.
Я обернулась.
Никого.
Но на полу — царапина. Свежая. Прямая. Как будто когтем провели от двери до стены.
Я не закричала. Я не бросилась назад. Я просто села.
И поняла: что-то началось.
Позже, в кладовке, я дрожала. Не от страха. От понимания. Я достала карандаш. И, не задумываясь, написала:
*День девятый. Он знал, что я приду. Он был рядом. Но не приблизился. Он — часть этого дома. И он — знает меня.*
*Записи продолжаются. Я — Нюша. Я — хроникёр. И я иду глубже.*
---
В тот вечер люди вернулись. Шум, запахи, хлопанье дверей. Всё снова стало как будто нормальным. Но я знала: обычное ушло. Осталась только история. И я — её единственный летописец.
🐾 Если статья тебе понравилась – ставь лайк и подписывайся, впереди ещё много секретов кошачьего мира! 😼
📲 Подписывайтесь на нас в ВКонтакте.
Если вы любите наш Дзен — вам обязательно стоит заглянуть в ВК.
Мы делаем это для вас.
Пушисто. Стильно. Без кожаных.
