Людмила стояла у плиты, механически помешивая суп. На часах было почти восемь — Николай опять задерживался, хотя пенсию свою получал исправно, а вот участие в семейной жизни — по настроению.
Дверь хлопнула, и в кухню вплыл её супруг, словно хозяин дачи, а не квартиры, где всё давно держится на одной женщине.
Он был в своём любимом халате — том самом, что «надел однажды и не захотел снимать». На голове — вязаная шапочка. Людмила даже не сразу поняла, что это не подарок внуков, а результат его нового хобби. Николай вязал.
Он прошёл мимо неё, отодвинул табурет и сел за стол. Без приветствия. Без интереса. Просто — как будто это само собой.
— Коля, ты опять весь день был дома? — спросила Людмила, стараясь сохранить спокойствие.
— А где же мне быть, Люда? У меня хроническая усталость, я же не лошадь, чтобы пахать до гроба.
Он начал разглядывать петли на новом носке, что висел у него на спицах.
— Может, хоть мусор вынес бы? Или пол протёр? — она выключила плиту, разливая суп. — Я с восьми на ногах, у нас даже хлеба нет!
Николай пожал плечами и с безмятежным видом добавил:
— Я не виноват, что ты не умеешь отдыхать. Тебе надо переосмыслить жизнь. Как я. Я сейчас… в поиске внутреннего равновесия.
Людмила едва не уронила половник.
— Внутреннего чего?!
Он кивнул, как мудрец.
— Я понял, что устал быть мужчиной. Все эти годы я жил ради семьи. Теперь… хочу жить ради себя.
— Прекрасно, — прошипела Людмила. А кто тогда будет жить ради хлеба и коммуналки?
— Людочка, у тебя стабильная работа. А у меня — душевная травма. После всего, что я пережил на заводе…
Она села напротив, глядя на него так, будто впервые увидела. Шестидесятилетний мужчина с вязаной шапочкой и драматическим тоном «обиженного судьбой» подростка. И это — тот самый Николай, с которым она прожила 35 лет?
— Слушай, может, тебе в санаторий надо? — язвительно бросила она. Или к психологу?
— Не надо глумиться. У меня внутреннее перегорание. Сейчас популярная тема — мужчины выгорают тоже. Не только женщины.
— Ага, и пока ты выгораешь, я горю на работе. В прямом смысле. Бюджет, отчёт, ревизия, авралы. А ты тут духовно восстанавливаешься!
Он скривился.
— Опять ты начинаешь. Твоя токсичность и привела нас к этому кризису.
— К какому кризису, Коля?! К тому, что ты третий год не можешь даже на даче траву покосить, не говоря уже о работе?
Он встал, драматично отодвинув табурет.
— Я не собираюсь это слушать. Я… пошёл вязать. Это успокаивает.
Она смотрела ему вслед и чувствовала, как в груди поднимается какая-то новая, тяжёлая волна. Даже не обида — что-то вроде полного, глубокого разочарования.
Когда-то она выбирала его за силу и надёжность. А теперь… он сбегает от ответственности в мир шерстяных ниток и разговоров о «выгорании».
Суп остывал. Хлеба действительно не было. И впервые за многие годы Людмила поняла: этот брак держится только потому, что она не опускала руки.
Но может, пора?
***
На следующее утро Людмила не пошла на работу. Позвонила главбуху и впервые за много лет взяла отгул за свой счёт.
Коля проснулся ближе к одиннадцати. Вытянулся из спальни в тех же трениках, в которых спал, и уже по привычке направился к чайнику. Увидев Людмилу в кресле с книгой, удивился:
— Ты чего дома?
— А что, нельзя? — она не отрывала глаз от страницы.
Он потер подбородок.
— Ну… просто ты всегда к восьми. Сбой в матрице.
— Ага. Сегодня в твоей матрице будет много сбоев, Коля.
Он приподнял бровь, но промолчал. После завтрака (который, кстати, ему никто не подал) Людмила открыла холодильник, посмотрела внутрь и объявила:
— Продуктов — кот наплакал. Вот список, вот ключи. Пенсия у тебя пришла вчера. Иди, будь добытчиком.
Он застыл.
— Подожди. Я думал, ты в магазин...
— Я тоже думала, что у меня в доме — мужчина. Видишь, как удивительно меняется жизнь?
Николай молча взял список, но вернулся через пять минут. В коридоре послышалось неловкое топанье. Людмила даже не повернулась.
— Люда, слушай… я не готов. Надо подумать. Может, закажем доставку?
Она встала.
— Я на больничном. Ты — на пенсии. В магазине очередей нет. Вперёд, герой.
Он вышел, демонстративно хлопнув дверью.
Через полтора часа вернулся. Без пакетов. С кислым лицом.
— Цены — как в аду. Мне не хватило. Что за бред, Люд?
— Ты взял пенсию и ушёл в магазин. Где продукты?
— Я зашёл в аптеку, потом на почту, потом… купил немного копчёной колбаски. Хотел порадовать тебя. Но там и осталось всё. Почти.
— Прекрасно. Теперь у нас романтический ужин: один батон и «немного колбаски». Спасибо, Николай Николаевич.
Он уселся за стол, надувшись.
— Ну, что теперь, отравиться, что ли?
— А ты хочешь? — она глянула с таким прищуром, что он притих.
На следующий день ситуация повторилась. Людмила не шла на работу. Она ходила по квартире в халате, делала вид, что читает, потом вдруг смотрела в окно, надолго. Николай нервничал.
На третий день он спросил:
— Ты что, в депрессии? Может, поговорим?
— Ага, как ты. Я теперь «выгораю», Коля. Всё, пора быть наедине с собой. И вообще… — она затянула паузу, — я поняла, что устала быть женщиной. Теперь буду просто — организм.
Он замолчал.
А вечером у них дома появилась свекровь — восьмидесятилетняя Анна Сергеевна. С двумя авоськами. В одной — банки с тушёнкой, в другой — варёные яйца, хлеб и домашнее печенье.
— Мамочка, ты зачем? — Людмила стояла у порога, потрясённая.
— Коля сказал, вы в кризисе. Что ты «больше не заботишься». Я испугалась, вдруг вы голодаете.
Людмила глянула на мужа. Он стоял за матерью, будто восьмиклассник, спрятавшийся за спину классной руководительницы.
— Мам, ну ты хоть скажи, кто именно в кризисе? Я или он? — она не сдержалась.
Анна Сергеевна растерялась. Потом тихо сказала:
— Люда, у вас и так всё сложно. Не бросай ты его. Мужик он… просто сбитый.
Людмила закрыла глаза.
— Мам, он не сбитый. Он — в тёплом ангаре, без цели и маршрута. И пока ты его кормишь, он не полетит. Никогда.
Она открыла глаза, глядя прямо на свекровь:
— И знаешь что? Ему уже шестьдесят два. Это не возраст для разбега. Некогда ему больше «восстанавливаться». Вся жизнь прошла. Пора не лететь — а хотя бы ползти в сторону ответственности.
***
Через несколько дней Николай не вышел на кухню, когда Людмила уже заваривала чай. Она открыла дверь в спальню — кровать аккуратно застелена, но его нигде не было.
Первой мыслью было — сбежал к матери. Но, все вещи на месте. Значит… ушёл?
Прошёл час. Потом второй. Телефон молчал. Людмила сделала уборку, сходила в магазин, вернулась — а его всё не было. Под вечер уже начало подташнивать от тревоги. Всё же возраст, сердце, может, с ним что-то…
И тут — звонок в дверь.
Николай стоял на пороге. Побритый, в чистой рубашке, с галстуком. В руках — два пакета. В одном — курица, крупы, хлеб. Во втором — папка с бумагами и ручкой с логотипом страховой компании.
— Я устроился на работу, — сказал он, будто извиняясь.
Людмила оценила и пакеты, и его внешний вид, и даже легкую дрожь в руках. Вошёл в квартиру, поставил пакеты на кухонный стол, оглянулся:
— Сегодня был пробный день. Там набирают агентов — страховки, кредиты. Сказали, если справлюсь неделю — оформят официально.
— А как ты туда попал?
— Позвонил по объявлению. Пешком прошёлся. Тренинг прошёл. Дали клиентскую базу. Завтра — снова.
Она молчала, глядя на него, не узнавая. Где нытик, где вязальщик носков?
— И почему именно сегодня? — спросила она наконец.
Он почесал затылок.
— Знаешь… Вчера сидел один, ел варёную картошку. Без масла. Мама не приехала. Сказала — давление. И я вдруг понял… что вот так и буду сидеть. Один. Без картошки. Без мамы. И без тебя. Потому что ты тоже скоро устанешь окончательно.
Он опустил глаза, потом вдруг сел на стул, как старик, и сжал виски.
— Я никогда не умел жить один, Люд. Всегда был кто-то, кто меня тянул. Ты, мама, дочь. А теперь — не тянет никто. И это страшно. Но… наверное, так и должно быть. Чтобы начать двигаться.
Людмила вздохнула. Она чувствовала — он не играет. Он и правда впервые вышел за порог. Не физически, а по-настоящему. Вышел из своей комфортной, вязано-протяжной вселенной, где все ему «должны, потому что привыкли».
— Молодец, Коля, — сказала она наконец. Но это только начало.
Он кивнул. Усталый, помятый, с мешками под глазами, но… наконец — мужчина, а не вечно уставший ребёнок.
— Я ещё не всё понимаю. Но теперь хочу учиться. И если надо — начну с нуля. Без нытья.
Она кивнула.
— И не рассчитывай, что теперь всё вернётся как было. Деньги — отдельно. Быт — поровну. Всё. Только так.
— Знаю, — он тихо усмехнулся. Я теперь как младший стажёр в жизни. Давай просто… не выгоняй. Я постараюсь заслужить новый контракт.
***
Прошло две недели.
Николай уходил рано — иногда даже раньше Людмилы. Возвращался уставшим, но молчаливым. Времени на вязание не оставалось. Галстук теперь висел на вешалке у двери, а не пылился в шкафу. В холодильнике чаще появлялись продукты, купленные им.
Людмила всё ещё не расслаблялась. Она смотрела, ждала — не сорвётся ли, не притворяется ли. Было в ней недоверие, осторожное, как после тяжелой болезни: ты вроде выздоровел, но прислушиваешься — а не вернётся ли жар?
Однажды вечером он вернулся раньше обычного. За плечом — тканевая сумка. В глазах — усталость и что-то новое.
— У меня разговор, — сказал он, ставя на стол конверт. — Комиссионные. Три договора за неделю. Наставник сказал, что я «нахожу контакт». Представляешь?
Людмила не ответила. Просто села напротив. Он выложил конверт, потом достал оттуда часть денег и сдвинул в её сторону.
— За коммуналку. За еду. За твою седину. И за терпение. Я… как бы… рассчитываюсь.
— Коля, — тихо сказала она, — это не про деньги. Это про равновесие.
Он кивнул.
— Я понял. Поздно, но понял. Я не просто просиживал время — я сдавался. Ты была права: пока меня тянули — я думал, что так и надо. А когда отпустили… пришёл в себя.
Он вздохнул.
— Скажу честно — я боялся, что ты выгонишь. И в какой-то момент даже хотел, чтобы ты это сделала. Было бы проще: злиться, обвинять. Но ты… сделала хуже. Ты осталась. И молча смотрела, как я сам тону. Это было невыносимо.
Она впервые за долгое время взяла его за руку.
— А теперь ты понял, как это было — смотреть, как ты сдаёшься.
— Понял. И если можно… — он посмотрел ей в глаза, — я хочу начать с тобой всё сначала. Не как муж, которого тащат, а как партнёр. Как мужчина. Пусть и седой, с косяками, но — настоящий.
Людмила усмехнулась.
— Тогда начнём с простого. Завтра твоя очередь мыть полы. А послезавтра — ты идёшь на рынок, я составлю список.
Он засмеялся — как-то по-другому, не натужно.
— Справлюсь. Только теперь без отмазок и без халата.
Позже, сидя на диване с чашками чая, они смотрели старый фильм. Рядом — тишина, но не неловкая. Наполненная. Как будто каждый из них снова учился слышать, дышать, быть вместе — без груза прошлых привычек.
— Люд, — сказал он, не отрывая взгляда от экрана, — я больше не хочу быть не-мужчиной. Это слишком унизительно.
Телефон тихо пикнул. Людмила открыла сообщение от дочери.
«Привет, мам! Мы с детьми хотим приехать на недельку. Можно?»
Она передала экран Николаю. Он прочёл и неожиданно просиял.
— Конечно можно! Надо будет купить каждому по сюрпризу. Я даже маршрут придумаю — музей, парк, мороженое. У меня теперь зарплата будет, представляешь?
— Представляю, — мягко сказала Людмила. — Теперь представляю.
Он взял её за руку. И в этот момент она поняла — в нём что-то действительно переломилось. Не просто сдвинулось, а выросло.
***
А вы бы смогли поступить так, как Людмила?
Пишите в комментариях — уходить или воспитывать?