Анна проснулась от резкого кашля за стенкой. Посмотрела на часы — половина шестого. С кухни доносились шаги, потом громкое шарканье, скрип табуретки. Она натянула платье, вздохнула и вышла.
На кухне, в полумраке, сидела Галина Аркадьевна. Пухлый халат с розовыми розами, старые вязаные носки, волосы растрёпаны. Рядом стоял чайник, уже едва слышно шипящий на плите.
— Вам плохо? — Анна подошла, включила свет. — Опять не спится?
Свекровь покосилась на неё.
— А ты думала, старость — это санаторий? Спина болит, ноги тянут, в груди давит. Всё болит. Но кого это волнует?
Анна молча налила воды в чашку, насыпала порошок от давления, пододвинула ближе.
— Выпейте. И таблетку не забудьте. Я вчера вам в аптеке купила.
— Знаю, — буркнула Галина Аркадьевна. — Деньги, небось, с заначки мужа брала? Или из моей пенсии?
— Я брала из своих. Я получаю зарплату, если вы забыли.
Свекровь шумно отхлебнула из чашки.
— Зато моя квартира. Мой дом. И пока я жива — ты тут никто.
Анна замерла. Потом так же молча вытерла крошки со стола и ушла в ванную. Знакомая сцена — почти каждое утро начиналось с чего-то подобного. И каждый раз — один и тот же посыл: "Ты тут не хозяйка".
С Алексеем они были вместе восемь лет. Сначала снимали, потом, когда отец Алексея умер, перебрались в двухкомнатную квартиру — в ту самую, где жила Галина Аркадьевна. Она сразу заявила, что комнаты не делятся: "Вы просто временно здесь живёте. Квартира — моя. Я ещё жива."
Анна сначала старалась не обращать внимания. Но за восемь лет накопилось. Галина Аркадьевна считала своим долгом напоминать невестке, что всё вокруг — не её. Холодильник — не её. Посуда — не её. Даже Алексей её.
— Ты кофе хочешь? — Анна обернулась на Алексея, который встал чуть позже.
— Давай... — муж почесал затылок. — Мам, ты таблетки выпила?
— Выпила. Но легче не стало, — свекровь тяжело вздохнула. — И не станет. Всё болит. А помощи — никакой. Никто даже на рынок не сходит. Всё сама, всё одна.
Анна сжала губы. Она вчера после работы заходила в аптеку, покупала ей лекарства, потом заезжала на рынок — принесла свежие яблоки и зелень, которые "сама же и съела", по мнению Галины Аркадьевны. А ещё зашла в банк — перевела остаток алиментов от бывшего мужа на карту дочери от первого брака. После всего этого сил не оставалось даже на ужин. Но она же — никто.
— Ты чего молчишь? — Алексей посмотрел на неё.
— Устала, наверное, — буркнула Галина Аркадьевна. — Всё время такая уставшая. Хозяйка! Даже ребёнка от мужа не родила, а уже разлеглась, как королева.
Анна медленно выдохнула. Алексей промолчал. Он всегда молчал, когда мать отпускала подобные замечания. Не защищал, не спорил. Говорил потом: "Ну что ты хочешь — она старенькая, ей тяжело. Потерпи."
Так Анна и терпела. Покупала ей лекарства. Платила за часть коммуналки. Варила еду, когда у той болела спина. Но всё это не считалось. Потому что… пока Галина Аркадьевна жива — она никто.
В воскресенье Анна рано вышла — купила свежий хлеб, творог, йогурт. У свекрови закончились витамины, а по пути Анна зашла и в аптеку.
Дома было тихо. Алексей ушёл на подработку. Галина Аркадьевна лежала на диване, в полутьме, телевизор гудел вполголоса.
— Я принесла творог, какой вы любите, — Анна заглянула в комнату.
— Опять деньги тратишь, — проворчала свекровь. — Лучше бы сына родила. А то всё работа, работа… Да на что ты деньги копишь, если ты здесь жить не останешься?
— Что вы имеете в виду? — Анна встала на пороге.
— Я квартиру Лене отдам. Внучке. Ей всего двадцать, она будущая медик, учится. Ей нужнее.
— Вы шутите?
— А что, по-твоему, справедливо — чтобы ты чужую квартиру забрала, раз Алексея терпишь? Вон, с первым-то мужем не сложилось, не хватило ума сохранить.
Анна почувствовала, как внутри сжимается всё. Такого она не ожидала. Но больше всего поразило не это — а то, с какой лёгкостью свекровь произносила это вслух, как будто обдумывала давно.
— Вы хотите, чтобы мы съехали?
— Пока не хочу, — спокойно ответила та. — Пока я жива — можешь пожить. Только не забывай, кто тут хозяйка.
Анна прошла на кухню, открыла сумку, начала расставлять продукты. Руки дрожали. Холодильник был наполовину пустой — как обычно. Свекровь редко что-то покупала. Пенсии едва хватало на коммуналку и лекарства. Еду в дом носила она. И каждый месяц выписывала Галин Аркадьевне всё, что та просила: мази, таблетки, витамины, иногда — даже хорошие капли от давления, по тысяче за флакон.
Анна всё считала — не потому что жалела, а потому что понимала: так нельзя бесконечно. Надо было бы сесть, поговорить с Алексеем. Поставить всё на свои места.
— Ань, — сказала свекровь позже за ужином, — ты бы курочку запекла. Не ту сухую грудку, что ты покупаешь, а настоящую, деревенскую. На рынке видела. Ты ж всё равно деньги тратишь без пользы.
— Я покупаю то, на что хватает, — спокойно ответила Анна.
— А у мужа своего не просишь? Или думаешь, всё сама должна? А тебе что, мама ничего не присылает? Она ж в деревне живет. Там хоть закрутки какие-то?
Анна перестала жевать. Галина Аркадьевна нашла новую тему — теперь в ход пошли намёки на её семью. Следующий шаг — дочь.
И не ошиблась.
— И вообще… — свекровь размешивала чай. — Ты вот с Леной никогда не общалась. С роднёй мужа держишься поодаль. Дочку свою тоже прячешь. Не любишь ты нас. Чужая ты нам.
— Я стараюсь. Покупаю продукты, лекарства. Забочусь о вас. А вам не угодишь?
— А вот об этом, пожалуйста, никому не рассказывай, — усмехнулась Галина Аркадьевна. — Помощь — это когда от сердца. А ты будто из чувства долга. Такие невестки нам не нужны.
Анна пошла в комнату решила поговорить с дочкой и приняла решение. Кричать не стала, хотя хотелось, у старушки же сердце слабое.
В понедельник после работы она вернулась домой с отчётами и с тяжестью в груди. А дома — всё как обычно: телевизор гремит, в воздухе запах жареного, Алексей валяется на диване, свекровь что-то читает.
Она зашла в комнату, положила сумку и позвала мужа на кухню.
— Нам нужно поговорить, — сказала она спокойно.
— Поговорим, — Алексей отложил пульт. — Только давай без наездов, хорошо?
Анна вздохнула.
— Я больше не могу. Не могу терпеть оскорбления. Упрёки. Напоминания, что я "никто". Я живу в этом доме. Плачу за продукты. За лекарства. Я человек, а не прислуга.
— Что случилось опять?
— Опять? Это каждый день. Твоя мать говорит, что я чужая. Что квартиру отдаст Лене. Что я не должна здесь жить. А ты молчишь.
— Ну ты же знаешь, какая она. Ты серьёзно думаешь, что она реально оформит квартиру на внучку?
— Неважно. Важно, что она мне это говорит. Важно, что ты это позволяешь. Важно, что я больше не хочу жить так.
Алексей вздохнул. Потом пожал плечами.
— А что ты хочешь?
— Уехать. И жить отдельно. Со своей дочкой. Без ваших правил.
— И как ты это себе представляешь? — голос его стал жёстче. — У тебя есть квартира? Есть деньги?
— У меня есть остатки гордости, — прошептала Анна.
Свекровь появилась в проёме кухни.
— Я всё слышала. И правильно. Езжай. У тебя здесь нет ни прав, ни голоса. Это не твой дом. И пока я жива — ты тут никто.
Анна повернулась к ней.
— Хорошо. Я съеду. Только пусть ваш сын тогда сам оплачивает вам витамины, лекарства и еду. Вы же говорите, я вам чужая?
— Ты смеешь так говорить? В магазин и на рынок ходить - обязанность женщины! — вскинулась Галина Аркадьевна.
— Да, смею. Потому что за восемь лет я заплатила достаточно — и деньгами, и нервами. И хватит. Я ухожу.
Анна сняла однокомнатную квартиру. Дочка переехала к ней на лето. Они вместе ходили по магазинам, вечером смотрели фильмы. Через неделю она впервые за долгое время проснулась в тишине — никто не кашлял, не шаркал, не ругался.
Алексея она не видела. Он звонил пару раз, предлагал встретиться, "всё обсудить". Но Анна отказалась. Объяснять было нечего.
Через месяц ей пришло сообщение от свекрови: "Ты же знаешь, какие у меня таблетки. Купи, пожалуйста. Аптека та же."
Анна не ответила.
Пока она жива — она была кем-то. Женщиной, которая смогла уйти. Которая не позволила превратить себя в тень. Которая научилась говорить "нет", даже если всё вокруг говорило "надо потерпеть".
И в новом доме никто не говорил ей, что она — никто.