Тема. Образ. Атмосфера. Конфликт. Действие. Деталь. Волнение души. Правда.
...и ещё миллион всего в очень коротком куске.
Мы хотим показать вам отрывок из рассказа, из книжки, которую вы вряд ли найдете в интернете или купите в магазине. В этом коротком тексте есть все, что касается работы актера и понимания системы Станиславского. И все потому, что этот текст написал актер Ленинградского театра музыкальной комедии, Анатолий Королькевич, который очевидно сросся с вышеуказанной системой, и потому такой текст:
"...И вот однажды, в промежуток между тревогами, иду по Невскому. Затемненный город, силуэты каменных коробок, из-под которых в небо просунулись какие-то длинные, шевелившиеся, скрещивавшиеся пальцы. Как мертвецы у Гоголя в «Страшной мести», они прощупывали черное беззвездное небо. Я стоял, как загипнотизированный, не в силах оторваться от этой зловеще-страшной картины...
Меня привел в себя голос, назвавший мою фамилию. Я оглянулся, смотрю — Пашка. Как его фамилия, отчество — не знаю. Его все звали просто Пашка. Он появился у нас в Теадоме (ныне Дворец искусств) незадолго до войны. Пашка работал официантом, был парень разбитной, услужливый. У него была что ни на есть заправская хватка официанталакея. Но он знал себе цену и потрафлял только денежным товарищам.
Я был тогда одинок, денег у меня было много, обедал я в Теадоме. Когда все места бывали заняты, Пашка меня выручал, он «находил» для меня столик или место.
И надо ж было встретиться с ним в такое время.
— Как жизнь? — спросил он. Я пожал плечами:
— Плохо. Нечего есть. Деньги есть, а есть нечего.
— Эх, недельки бы три тому назад, если бы я вас встретил, я бы вас обеспечил продуктами на целый год. А сейчас...
В это время завыла сирена. Зловещие пальцы снова зашевелились, заметались. Залаяли зенитки. Просвистела бомба. Опять началось.
Люди старались укрыться. Побежали и мы. Пашка не выпускал мою руку. Мы пробежали Литейный. Вот и Театральный дом. Я думал, что Пашка меня тянет туда, а он нет — напротив, в диетическую столовую. Заскочили в подворотню, потом во двор. Вижу: какая-то дверь, ступеньки, потом — подвал, темнота... Но Пашка вел меня уверенно. Звон ключей, лязг замка, опять несколько ступенек...
Он чиркнул спичкой, зажег коптилку.
Оглядываюсь. Бревенчатые подпорки, пустые бочки, в углах грязное тряпье и ржавые банки. Видно, какой-то бывший склад.
— Вот мое. владенье, — сказал Пашка. — Месяц назад здесь всего было. Я ведь теперь заведующий продовольственным складом. Сейчас, как видите, пусто. Но для друзей у меня кое-что осталось. Мало, правда, остатки, последние остатки.
Он пошел в угол, порылся в тряпках, извлек откуда-то кусище... сливочного масла, завернутого в пергамент, и бросил его на прилавок: Я смотрел на масло, а в мозгу сверлила мысль: «Масло — это жизнь, его можно обменять на хлеб, на крупу, на картошку...»
— Ой, Паша, масло... Спасибо... Сколько? — пролепетал я.
Он весь выпрямился, сжал губы, глаза у него готовы были вылезти из орбит.
— Деньги? — захохотал он. — Деньги?!
Пашка полез за пазуху и вытащил оттуда огромную пачку сотенных, полез в другой карман и вытащил еще более толстую пачку сотенных; он таскал их из всех карманов, он был весь набит пачками сотенных. Он их вытаскивал и бросал на прилавок. Образовалась огромная куча денег. И все сотенные. Он их перебирал, глаза у него горели. Он говорил:
— Деньги! Вот они! Сейчас мое время!
А в это время там, наверху, происходило что-то несусветное, там громыхало, взрывалось, рушилось. Деревянные подпорки скрежетали, дом качало, пламя от коптилки металось во все стороны.
Я поглядел на него, и меня холодными клещами охватил ужас. Он был отвратителен, он был страшен. Я не знал, что мне делать... Еще момент, и я бы мог убить его. Я вытянул руки, как бы защищаясь от собственных мыслей. Он закрыл спиной деньги и торжествующе сказал:
— Так что, видите, денег мне не нужно.
— А что ты хочешь?
— Часы! — И он указал на мою левую руку.
— Тебе нужны золотые часы? Хорошо, я тебе достану золотые часы...
— Нет, мне нужны эти часы.
На моей руке были уникальные часы. Это была память. Мне было жалко с ними расстаться. Но я был свидетелем, когда люди умирали на вещах, и всё летело прахом. А тут масло. Масло... его можно обменять на хлеб... и я быстро расстегнул браслет.
— На, бери...
Он схватил своими дрожащими руками часы и быстро спрятал их в карман. Затем отрезал небольшой кусок масла. Там было граммов четыреста-пятьсот.
— Расстегни противогаз! (Мы тогда ходили с противогазами.) Иди!
И я ушел в грохот.
Больше я его не видел.
Конец этой омерзительной истории таков. Как и многих ленинградцев, меня голод вылечил от язвы желудка. Он, как мне рассказали впоследствии, умер от язвы желудка."
"А музы не молчали", А. Королькевич, Лениздат, 1965.