Лёгкий осенний ветерок играл с рыжими прядями Алёны, пока она шла через парк, сокращая путь от университета до дома. В руках — пакет с книгами, в наушниках — грустная мелодия. Она даже не заметила их сразу: мужчину в знакомом сером пальто и женщину в элегантном бежевом тренче, идущих под руку по аллее. Его смех — низкий, чуть хрипловатый — заставил её замедлить шаг. Сердце ёкнуло еще до того, как мозг успел сложить картинку воедино.
«Папа?»
Она резко сдернула наушники, словно надеясь, что звуки мира опровергнут очевидное. Но нет. Его профиль, морщинки у глаз, которые всегда появлялись, когда он улыбался — всё совпадало. Женщина рядом, лет на десять младше её матери, смеялась в ответ, слегка касаясь его руки. Алёна застыла, чувствуя, как телефон выскальзывает из онемевших пальцев.
«Мама ждёт его дома с ужином», — промелькнуло в голове. Вчера он опоздал с работы, позвонив в последний момент. «Совещание затянулось», — сказал он тогда. Алёна подобрала телефон, инстинктивно прижавшись к стволу старого дуба. Они прошли в метре от неё, не заметив. Духи женщины — сладкие, с ноткой ванили — смешались с запахом папиного одеколона.
«Как давно?»— бился вопрос в висках. Она вспомнила, как папа всё реже брал маму в театр, как часто «задерживался». Алёна сжала кулаки, глотая ком в горле. Ей хотелось броситься к нему, встряхнуть, закричать… Но ноги не слушались.
Вдруг он обернулся, будто почувствовав её взгляд. Алёна резко отпрянула за дерево, сердце колотилось так громко, что ей казалось — его слышно на весь парк. Через щель в ветках она увидела, как он нахмурился, что-то пробормотал женщине, и они ускорили шаг.
«Он испугался? Или совесть зашевелилась?»
Домой она вернулась поздно, соврав матери о внезапной практике в библиотеке. За столом папа, как всегда, шутил, расспрашивал о её делах. Алёна ковыряла вилкой салат, ловя его взгляд. «Ты ведь знаешь, что я видела», — мысленно сказала она. Он избегал её глаз.
Той ночью, притворившись спящей, она слышала, как он шептался по телефону в ванной. «Завтра всё выясню», — решила Алёна, стиснув зубы. Но утром, глядя на маму, которая напевала, нарезая бутерброды, передумала. Иногда правда разбивает жизни на осколки, которые уже не склеить.
А может, она ошибается?..
Пока вопрос повис в воздухе, как осенний лист, не решаясь упасть.
Алёна три дня носила в себе эту тайну, как раскалённый уголь. Он прожигал грудь, мешал дышать. Каждый раз, глядя на маму, которая заваривала утренний кофе с той же нежной улыбкой, она чувствовала, как подступает ярость. «Она заслуживает знать», — повторяла про себя Алёна, но слова застревали в горле.
Решилась она вечером, когда отец снова задержался «на работе». Мама сидела на кухне, перебирая старые фотографии. На одной — они втрое в парке, Алёне лет пять, папа качает её на плечах.
— Мам… — голос дрогнул, но Алёна продолжила, стиснув руки под столом. — Мне нужно тебе кое-что сказать.
Она выложила всё, как на исповеди: парк, смех, духи с ванилью, его испуганный взгляд. Слова лились быстро, будто боялись, что их перебьют. Мама сначала улыбалась, как будто слышала абсурдный анекдот, но постепенно лицо её стало каменным.
— Ты что, ревнуешь? Или это твои подружки наговорили? — она засмеялась нервно, отодвигая фотографии. — Папа не такой. Мы… мы с ним 25 лет вместе.
— А ты проверь его телефон! — вырвалось у Алёны. — Сегодня ночью он опять шептался в ванной.
Тишина повисла густая, как смог. Мама встала, задержавшись взглядом на семейном портрете над диваном. «Не верю», — прошептала она, но Алёна увидела в её глазах тот самый страх, который сама пыталась заглушить.
Отец вернулся под утро. Алёна, притворившись спящей, слышала, как мама встретила его в прихожей ледяным: «Покажи телефон». Сначала он шутил, потом злился, кричал о «недоверии», но когда мама бросила ему в лицо фразу: «Алёна видела вас в парке» наступила тишина.
— Это… это не то, что ты думаешь, — прозвучало глухо.
— А что я думаю, Саша? — голос мамы дрогнул.
Алёна прикрыла глаза, понимая, что эти слова навсегда разделят их жизнь на «до» и «после». Она вышла из комнаты, когда начались крики. Отец что-то бормотал о «мимолётной слабости», мама рыдала, разбивая чашку с его инициалами — подарок на двадцатилетие свадьбы.
На следующий день отец ушёл, взяв чемодан. Мама сидела в затемнённой спальне, повторяя: «Как я не заметила?». Алёна пыталась обнять её, но та отстранилась: «Я благодарна, что ты сказала. Но сейчас… мне нужно одной».
Через неделю отец прислал сообщение: «Давай поговорим». Алёна удалила его, даже не читая. Она больше не заходила в парк, обходила его стороной. Иногда ей казалось, что запах ванили преследует её даже в метро.
А вечером, наливая маме успокоительный чай, она ловила себя на мысли: «А что, если бы я промолчала?».Но было поздно — правда, как бритва, уже разрезала их мир на куски, о которые все продолжали раниться.
***
Сначала мама просто молчала. Дни сливались в серую массу: занавески плотно задернуты, посуда неделями пылилась в раковине. Алёна находила бутылки — сперва вино, потом что-то крепче — спрятанные за диваном, в шкафу с бельём. «Это временно», — убеждала себя девушка, выливая алкоголь в канализацию. Но однажды вечером мама впервые ударила её. Слабо, едва задев плечо, но этого хватило, чтобы мир перевернулся.
— Зачем ты рассказала?! — голос хрипел, пахнущий перегаром. — Жила бы в своём неведении, как дура! А теперь… теперь я не могу даже на него посмотреть без отвращения!
Алёна отступала к стене, глотая слёзы. Мамины пальцы впивались ей в предплечья, оставляя синяки, похожие на отпечатки вины. «Я хотела помочь», — шептала она, но слова тонули в грохоте разбитой лампы.
Отец звонил всё реже. В последний раз он прислал деньги с холодной пометкой: «На лечение». Мама вырвала купюры из рук Алёны, разорвала и бросила в лицо: — Ты довольна? Разрушила всё!
Квартира превратилась в поле боя. Алёна возвращалась с учёбы, каждый раз замирая у двери: сегодня мама спит, или кричит, или рыдает в ванной, слушая их старые песни? Иногда она звонила в дверь соседям, обвиняя Алёну в кражах. «Сходи к психиатру», — советовали те, но мама лишь хохотала, размазывая тушь по щекам: — Она уже свела меня с ума!
Однажды ночью Алёна нашла её на кухне с таблетками. — Умирать — не больно, правда? — мама улыбалась пусто, будто уже стала призраком. Скорую вызвали тайком, пока та билась в истерике: «Не трогайте меня! Это она во всём виновата!»
После выписки мама будто смирилась. Перестала пить, начала готовить, даже улыбалась. Алёна позволила себе надеяться. Пока не нашла в её дневнике запись: «Если бы не она, я бы осталась в неведении. И была бы счастлива».
Теперь они живут, как две чужие тени. Мама аккуратно здоровается, спрашивает об учёбе, но отводит глаза, когда Алёна пытается обнять её. Иногда девушка ловит её взгляд — полный немого вопроса: «Зачем?»
Отец женился на той женщине. Алёна видела их фото в соцсетях: они в парке, держатся за руки. Она закрыла ноутбук, чувствуя, как ванильный привкус правды подступает к горлу.
***
Алёна пришла к нему без предупреждения. Его новая квартира пахла свежим ремонтом и чужими духами. Отец открыл дверь в растянутой футболке, с кружкой кофе в руке. За его спиной мелькнула знакомая тренч-плёнка — та самая, из парка.
— Пап, ты должен поговорить с мамой, — выпалила Алёна, не переступая порога. — Она… не справляется.
Он вздохнул, как будто давно ждал этого разговора, и отступил вглубь прихожей, давая ей войти. Женщина исчезла в спальне, притворно громко хлопнув дверью.
— Твоя мать сама всё разрушила, — он поставил кружку на стол так резко, что кофе расплескался. — Она истеричка, Лёна. Каждый день названивает, орет под окнами, рисует на машине краской «предатель». — Он достал сигарету, руки дрожали. — Я пытался помочь, но она…
— Помочь?! — Алёна засмеялась горько, прерывая его. — Ты бросил её! А теперь оправдываешься?
Отец резко повернулся, и в его глазах она впервые увидела не вину, а злость.
— Бросил? Это она выгнала меня! Требовала уволить «эту стерву», обыскивала карманы, читала смс! — Он с силой затянулся, выдыхая дым в её сторону. — А ты… ты просто ребёнок, который не понимает, каково это — жить в клетке.
Алёна сжала сумку так, что пальцы побелели. В голове всплывали образы: мать, рыдающая в ванной, отец, целующий незнакомку в парке. Правда рассыпалась на осколки, каждый — острый, как нож.
— Она больна из-за тебя! — выкрикнула она. — Ты мог бы остаться, попробовать…
— И стать её сиделкой? — он грубо схватил её за плечо, толкая к выходу. — Хватит. Ты пришла не за правдой, а за тем, чтобы обвинить. Возвращайся к своей святой мученице и скажи: пусть оставит меня в покое.
Дверь захлопнулась. Алёна спускалась по лестнице, слыша за спиной приглушённый смех женщины из-за двери. На улице моросил дождь. Она шла, не замечая направления, пока не упёрлась в знакомый подъезд. Их дом. На асфальте под окнами матери алели неотмытые буквы: «Дрянь», выведенные баллончиком.
В квартире пахло сыростью и дешёвым вином. Мать спала на полу, обняв пустую бутылку. Алёна присела рядом, осторожно убирая прядь волос с её лица. «Прости»,— прошептала она, но та лишь застонала во сне.
Той ночью Алёна купила билет на автобус в другой город. Сумка — одна, на телефоне — десятки пропущенных звонков от отца. Перед выходом оставила на столе записку: «Не ищите меня».
***
Алёна жила в комнате с видом на чужой вокзал. Утро начиналось с гула поездов и горького кофе из автомата. Она научилась не проверять телефон. Но тот звонок пришёл от соседки — голос, словно из прошлой жизни:
«Приезжай… Твоя мама…». В трубке хрустела тишина, пока не прозвучало: «Её нашли вчера».
Она ехала обратно в автобусе, где кондиционер дул ледяным ветром, а дети смеялись на заднем сиденье. В кармане — смс от отца: «Прости». Неясно, кому: ей, маме или самому себе.
Квартира была опечатана. Полицейский вручил ей прозрачный пакет с предсмертной запиской. Мамины буквы, пляшущие от дрожи: «Прости, что не смогла быть сильной. Скажи папе…»— дальнее предложение зачёркнуто. Алёна сжала листок, вспоминая, как та же рука гладила её волосы в детстве.
Отец пришёл на похороны с той женщиной. Алёна не смотрела в их сторону, пока он не подошёл к гробу. Мама лежала в синем платье, которое купила к их годовщине. Отец протянул руку, чтобы поправить прядь, но Алёна резко отстранила его: — Не трогай.
После церемонии он пытался заговорить: — Я не знал, что она… — Алёна перебила, доставая из сумки семейную фотографию, найденную в мусоре: — Забери. Ты больше не наш.
Ночью она бродила по дому, где каждый угол шептал о распаде. В шкафу — мамины платья, пропитанные алкоголем. На кухне — разбитая чашка с его инициалами. Алёна включила старый видеоархив: на экране мама смеялась, держа её на руках, а папа обнимал их обеих. «Кто всё это украл?»— подумала она, стирая слёзы.
Перед отъездом зашла в парк. Там, где всё началось, теперь цвели чужие розы. На скамейке сидела пожилая пара, держась за руки. Алёна достала мамину записку, разорвала и отпустила ветру. Обрывки с «Прости»и «папе…» закружились в воздухе, как белые бабочки.
***
Он родился в мае, когда город утопал в сирени. Алёна узнала случайно: прокручивая ленту в метро, наткнулась на фото. Отец, седеющий и улыбающийся, держал на руках свёрток в голубом конверте. Подпись: «Спасибо за главное чудо». Женщина в кадре — всё та же, в бежевом тренче — целовала его в щёку. Алёна закрыла приложение, но образ не исчезал: крошечные пальцы, вцепившиеся в папин палец, как когда-то её собственные.
По ночам она просыпалась от одного и того же сна. Мать стоит у её кровати в прозрачном, как туман, ночном платье. «Почему ты не спасла меня?» — шепчет она, а Алёна пытается крикнуть, но голос растворяется в горле. Просыпалась с мокрым лицом и ванильным привкусом на губах — будто мамины духи въелись в стены памяти.
Однажды приснилось иначе: мать сидит на их старой кухне, плетёт косичку Алёне. «Он назвал его Александром», — говорит вдруг, не поднимая глаз. «Моим именем».
Утром Алёна купила розовые розы — мамины любимые — и поехала на кладбище. У могилы встретила отца. Он катал коляску по аллее, бормоча что-то малышу. Увидев её, замер, будто призрак матери встал между ними.
— Лёна… — начал он, но она бросила цветы на землю и ушла, не оборачиваясь. Ветер донёс обрывок его слов: «…хотел назвать в честь тебя…».
Теперь сны стали чаще. Иногда мать молча показывает на пустую колыбель, иногда смеётся, обнимая невидимого младенца. Алёна перестала пить успокоительное — теперь она коллекционирует эти видения, как открытки из ада.