Дом пах пылью, лавандой и стариной. Деревянные половицы поскрипывали во время ходьбы, а занавески колыхались, будто кто-то дышал рядом. Вера опустилась в кресло у окна, завернулась в старый плед и посмотрела на потемневшее небо. Снова ночь. Снова бессонница.
После смерти сестры она не могла спать. Сон стал коротким, как вспышка. Она засыпала на час-два, потом просыпалась — в темноте, в пустоте, с комом в груди. Лекарства не помогали. Музыка раздражала. Медитации вызывали злость.
По совету терапевта она уехала из города — в бабушкин дом в деревне, где они с сестрой проводили детство. Ей всегда нравилось, что здесь пахло сушёной мятой и вишнёвым компотом, что по утрам пели петухи, а по вечерам — сверчки. Она надеялась, что здесь сможет снова чувствовать… хоть что-то.
Но прошла неделя, а по ночам всё так же — кошмар, крик и сердце, стучащее слишком громко.
В тот вечер она снова не спала. Вышла на крыльцо, закутавшись в кофту, и присела на ступени. Воздух был прохладным, пах яблоками и дождём. И вдруг… раздалось.
— «…Она поднялась и, тяжело ступая, пошла в ту сторону, откуда доносился голос.»
Голос был мужской, глубокий, неспешный. Читал вслух Бунина. Она узнала по ритму, по оборотам.
Дом напротив. Открытая веранда. Фигура в кресле с книгой. Поначалу Вера хотела уйти, отключиться. Но не смогла.
Голос звучал в унисон с ветром. Он не был громким — но шёл сквозь пространство, как сквозь вату. И впервые за долгое время… Вера почувствовала, что может закрыть глаза.
Она не дослушала до конца. Уснула прямо на крыльце, прислонившись к перилам, укутавшись пледом. Проснулась под утро, с онемевшими пальцами и тихим удивлением: "Я спала. Я действительно спала".
На следующий день она долго смотрела на тот дом. Веранда выходила на её участок. Сосед — мужчина лет пятидесяти, седые виски, очки, сгорбленные плечи. Один. Она не знала, как его зовут.
Вечером, ровно в девять, он снова открыл книгу и начал читать. На этот раз — Чехов.
«Она знала, что любила его. И он был её прошлым, её настоящим…»
И снова Вера уснула под голос, как под музыку. А утром вдруг поняла: она ждёт этого момента. Как лекарства. Только без рецепта.
На третий вечер Вера уже знала: ровно в девять часов у соседа загорится лампа на веранде, скрипнет кресло и зазвучит его голос. Это стало ритуалом. Голос успокаивал. Приглушал мысли. Останавливал бесконечную "гонку", прокрутку воспоминаний.
В ту ночь он читал Тургенева. Глубоко, с расстановкой. Без театральности — просто, как будто он разговаривает с кем-то невидимым.
Вера сидела в темноте, не включая света, и слушала. А потом… снова заснула. Уже не на крыльце, а в своей постели. И спала почти до шести. Это было рекордом.
На следующее утро она испекла простые булочки с корицей. Без особой цели — просто руки сами начали месить тесто. Когда булочки остудились, она завернула их в полотенце, переложила в корзинку и вышла за калитку.
Сосед был в саду. Секатором подрезал яблоню. Седина на висках, аккуратная рубашка, руки в садовых перчатках. Он не сразу её заметил.
— Здравствуйте, — сказала она, остановившись у забора.
Он поднял глаза. Чуть прищурился, как будто вспоминал.
— Доброе утро.
— Я… Вера. Я живу напротив. Точнее, ночую. Днём — пока ещё только пытаюсь жить.
Он кивнул.
— Павел.
— Это вам, — протянула корзинку. — За чтение. Не знаю, знаете ли вы… но я слушаю. И засыпаю.
— Я видел вас, — кивнул он. — У вас занавеска шевелится в одном и том же окне. Значит, вы не спите. А потом все затихает. Значит, всё получилось.
— Получилось, — улыбнулась Вера. — Впервые за долгое время.
— Тогда продолжу, — сказал он просто. — Что-нибудь хотите? У меня много Чехова. Но могу Платонова, Бунина, Куприна.
— «Гранатовый браслет». Куприн. Если можно.
Он кивнул.
— Хороший выбор.
С того дня булочки, яблочный пирог или баночка варенья стали появляться у его калитки. А по вечерам — он снова и снова читал вслух. Павел ни разу не поблагодарил напрямую, но всегда оставлял её корзинку аккуратно возвращённой — с яблоком, с запиской, с веточкой мяты. Словно говорил: «Я тоже слышу тебя.»
Иногда она видела, как он работает в саду. Он не предлагал помощь, не нарушал границ. Просто был рядом. Она не знала, как называть то, что между ними — дружба? Тишина, разбавленная смыслом? Родство душ? Но чувствовала: это важно им обоим.
Однажды вечером, в середине чтения, голос оборвался. Долгая пауза:
— Простите, — сказал Павел. — Это место… я всегда его перечитываю. Невозможно без комка в горле.
Вера поняла, о чём он. И тоже сжалась внутри.
«…та любовь, которая бывает раз в жизни — и не всегда счастливой…»
Она хотела сказать что-то, но не могла. Поэтому просто села у окна. И долго сидела в тишине. Голоса уже не было. Только дождь и пульс.
На следующее утро она вышла к калитке. Павел стоял у своей, с книгой в руке.
— Я подумал, может… сегодня вы сами выберете, — сказал он.
— А может, — ответила Вера, — вы сегодня просто зайдёте. И почитаете мне здесь. У меня на веранде есть кресло, там тепло.
Он замер. Потом кивнул.
— Если вы не против — с удовольствием.
И пошёл. Через границу, которую больше не нужно было держать.
В тот вечер Вера впервые включила лампу на веранде. Свет был мягкий, желтоватый, будто изнутри к ней возвращалась жизнь. Кресло она пододвинула ближе к столику, накрытому льняной салфеткой, на котором уже стоял заварочный чайник, две чашки, вазочка с облепихой и книга, заранее выбранная — в бордовом переплёте с заложенной страницей.
Павел пришёл тихо. В куртке, с кашне, с книгой под мышкой. Он постучал, как будто всё ещё не был уверен, что имеет право войти.
— Проходите, — сказала она, улыбаясь. — Я заварила облепиховый. Очень полезно для горла.
— Прекрасно. Я как раз собирался сдаться аптеке, — усмехнулся он и сел в кресло напротив.
Он читал. Не спеша, как всегда. Голос его тек, как тёплый мёд — сквозь слова, сквозь сердце, сквозь ночь. Иногда он делал паузы, пил чай, поднимал глаза на Веру. А она смотрела на него — и впервые за долгие месяцы не чувствовала боли, что сжигает. Только нежность. Тихую, не жгучую.
Когда он дочитал до финала «Гранатового браслета», то не сказал ни слова. И она не сказала. Просто накрыла его руку своей.
Они сидели молча.
В окно постукивал октябрь. Пахло облепихой, яблоками, и чем-то совершенно новым.
— Вы знаете, — тихо сказала Вера, — мне кажется, я начала спать, потому что вы рядом. Не потому что читаете, не потому что Бунин,а потому что… вы не боитесь тишины. Я рядом с вами — и мне не нужно быть сильной.
Он сжал её пальцы.
— А мне не нужно быть незаменимым. Я просто могу быть — это, знаете ли, больше, чем быть кем-то великим.
Она кивнула. Слёзы не текли, но стояли в уголках глаз — светлые, освобождающие.
— Останьтесь на чай, — сказала она.
— Хоть на всю зиму, если можно, — ответил он.
Они смеялись. Не громко — как смеются те, кто слишком много молчал. А потом просто сидели. Пока ночь не растаяла в рассвете.
На следующий день Вера не ждала голоса с веранды. Потому что он был уже в доме. Он читал вслух — за завтраком. Потом — в саду. Иногда — на кухне, пока она месила тесто.
Но больше всего она любила слушать его не из-за книг. А потому что в его голосе не было спешки. В нём было разрешение — быть собой.
И теперь, когда Вера засыпала, она не проверяла, открыто ли окно. Потому что знала: тот, кто читал ей вслух, теперь рядом. И каждый вечер у них всё равно был литературный. Только с пледом на двоих.
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"Сначала было предательство", Маша Семенова ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.