Анна открыла окно, выпустив майскую духоту, которая за день накрыла дом, как старый ватный матрас — ни вдохнуть, ни пошевелиться. В воздухе стоял запах пыли, одуванчиков и старой мебели. Запах её жизни. Или, если совсем честно, того, что от неё осталось.
— Ты всё одна, Ань? — голос Ольги, её родной сестры, раздался с порога, с той самой интонацией, которая веками использовалась для вторжения в чужое пространство.
Анна вздохнула. Глубоко, с надрывом. Она знала — если Ольга заходит без звонка, значит пришла не чаю попить. Хотя, как показывает практика, начинается всё именно с чая.
— Всё одна. Можешь садиться. Можешь не снимать обувь, всё равно тапки у меня не под тебя.
Ольга хмыкнула, прошлась по комнате взглядом, отметила, как бы мимоходом:
— Обои-то у тебя ещё с девяностых висят. Как Лёша умер — так и ни одной обновки. А ведь деньги у тебя есть.
Анна не ответила. Про Лёшу она не любила, когда говорили вслух. Он был её. Не идеальный, не герой, но с ним было чувство, что за спиной бетонная стена, не гипсокартон, как у некоторых.
Ольга присела на край дивана, словно боялась запачкаться об воспоминания.
— Ты ведь всё равно тут под конец жизни одна с ума сойдёшь. А дача твоя — стоит себе мёртвым грузом. Может, лучше Игорю её отдать? Молодой, ему жить надо. Он, кстати, ипотеку не тянет, а у тебя — участок, дом, всё ухоженное. И документы на тебя.
— Игорь вообще знает, что ты его недвижимостью наделяешь? — сухо спросила Анна, пряча руки в карман халата, чтоб не дрожали.
— Конечно знает, — улыбнулась Ольга с тем мерзким выражением, которое обычно появляется у продавцов, когда понимают, что покупатель лох. — Мы всё с ним обсудили. Он сначала смущался, а потом говорит: «Мам, если тёте всё равно, я бы мог в порядок всё привести, жить там». Ну а ты что — будешь каждую субботу туда ездить, траву косить? Кому это надо?
— Мне надо, — тихо сказала Анна. — Это место мы с Лёшей строили. Каждый кирпич. Он там последний раз смеялся. После операции. Первый и последний раз. Ты хоть помнишь, какой у него смех был?
— Ань, — вздохнула Ольга, перекладывая сумочку с одного колена на другое. — Ты как будто в девяностых застряла. Всё, нет больше Лёши. Есть ты, я и Игорь. И у него, извини, перспектив больше. А ты со своей ностальгией уже скоро на кладбище уползёшь, держась за письма и фотографии. Ну это же глупо!
Анна встала. Не резко, спокойно. Удивительно спокойно. Как в операционной: сейчас будет разрез, но ты не дрогнешь.
— Ты хочешь поговорить о глупостях? Давай поговорим. Ты сама живёшь в квартире, которую мама мне оставила, а я тебе отдала. Просто потому что ты тогда ревела, как подстреленная. Помнишь? «У нас с Витькой нет угла! Аннушка, ну помоги!» — Анна передразнила сестру, чуть вытягивая голос. — Я отдала. Ничего не просила взамен. А теперь ты пришла за дачей?
— Тогда были другие обстоятельства! — выпалила Ольга, и голос её взвизгнул, как тормоза маршрутки у хлебного.
— Нет, Оля. Тогда ты была такой же. Просто у тебя хватило наглости просить. А у меня — дурацкой привычки делать как лучше. А теперь всё. Дача — моя. И она останется за мной. Пока я жива. А ты своему сыну объясни, что не всё в жизни можно схематично распилить.
Ольга встала. Лицо её побелело, губы сжались в тонкую линию.
— Ты просто жадная. И старая. Сидишь тут, как сова на чердаке, и всё своё прошлое охраняешь, как будто оно кому-то надо. А внуки твои где? Дети? Хоть кто-то? Никого, Аня. Никого. Потому что ты всегда выбирала стены, а не людей.
— А ты всегда выбирала деньги, — тихо ответила Анна. — Только не путай мою верность с твоей алчностью.
Ольга развернулась и ушла, хлопнув дверью так, что со стены упала старая рамка. Фотография Лёши, чуть выцветшая, приземлилась на пол лицом вниз.
Анна наклонилась, подняла. Провела пальцем по стеклу. Лёша смотрел на неё, как всегда — с лёгкой усмешкой, как будто знал: всё будет, Анька, не бойся, прорвёмся.
На следующий день она поехала на дачу. Одна. Взяла с собой термос, плед и письма — те самые, что он оставил. Стала читать их вслух, сидя на крыльце.
На третьем письме она услышала знакомый голос:
— Тётя Аня? А вы зачем здесь одна?
Она подняла голову. Перед ней стоял Игорь. С рюкзаком. Без Ольги.
***
Игорь стоял на тропинке, переминаясь с ноги на ногу, как провинившийся школьник. У него в руках была банка краски, какая-то плоская коробка, похожая на пиццу, и пластиковый ящик с инструментами. Вид у него был такой, будто его вытащили из теплой постели на пожизненные общественные работы.
— Тётя Ань, я сразу скажу: мама в курсе, что я сюда приехал. Но это моя инициатива. Если честно… я только вчера узнал, что она собирается всё продать.
Анна прислонилась к косяку, взглядом сверлила парня. Он не выглядел как подлец. Скорее как человек, который и сам в лёгком шоке от происходящего.
— Ну, и?
— Ну, и я подумал… А давайте я просто помогу? Без задней мысли, без претензий. У меня отпуск. Я бы хотел... ну, хотя бы просто тут побыть. Как раньше. Когда вы с дядей Лёшей нас звали на шашлыки.
Анна молчала. Потом усмехнулась.
— Шашлыки... Я ж помню, как ты мясо уронил в угли, а потом с умным лицом сказал, что это "по-грузински".
Игорь смущённо заулыбался.
— Я тогда хотел произвести впечатление. А у вас тут как в кино было... Дом, мангал, дача. Всё по-взрослому. Я думал — вот бы мне такую жизнь.
— Вот бы тебе такую жену, — съязвила Анна, развернулась и пошла в дом. — Заходи. Только не вздумай обувь снимать — пол в коридоре ещё тот капкан.
Он зашёл. Оглядевшись, помолчал, потом аккуратно поставил ящик у стены:
— У вас тут пахнет, как… не знаю, как будто время не идёт.
— Это потому что никто не суетится и не продаёт память, — бросила Анна, поставив чайник на плиту. — Расскажи лучше, зачем ты на самом деле приехал. Я взрослый человек, лапшу не ем. Только если гречневую.
Игорь сел. Подтянул руки к себе. В глазах его была настоящая усталость. Мужская, не показная.
— У меня жена ушла. Месяц назад. Сказала, что устала. Что у меня мама в голове, а не она. И что я не могу сам принимать решения. А я, тётя Ань, реально не могу. Всё время кто-то решал за меня — сначала мама, потом она. Я даже в квартире своей жить не хочу. Она пустая, стерильная. Я захотел туда, где хоть что-то настоящее.
— Ну ты и философ, — вздохнула Анна. — Заходи тогда на лето. Без ключей, но с совестью. Дача не сдаётся, она проверяется.
Так начались их странные каникулы. Он чинил крыльцо, подкручивал старые петли, варил кофе и даже однажды приготовил борщ. Без свёклы, правда, зато с гордостью. Она смеялась — впервые за два года по-настоящему.
А потом, однажды утром, приехала Ольга.
На стареньком «Фольксвагене», вся в очках, с губами цвета агрессивной сливы и лицом прокурора на смертной казни. Даже не позвонила — просто ворвалась, как налоговая.
— Аня, это уже перебор! — крикнула она с порога. — Ты что устроила?! Мальчик ночует у тебя, ты вся цветёшь, будто тебе восемнадцать! Я тебе чё, подругу из санатория привезла?
— Не орите, пожалуйста, — сказал Игорь из-за спины. — Я приехал по своей воле. И дачу никто не продаёт.
— А ты помолчи! — рявкнула Ольга, обернувшись. — Ты всегда был тряпкой. Мать говорит — ты бежишь. Тётка — ты слушаешь. Где твои мозги?
— Там же, где твоя совесть, мама, — устало произнёс Игорь.
В доме повисла тишина. Звенящая. Ольга резко повернулась к Анне:
— Ты разрушила мою семью. Мальчик бы уже с женой жил в нормальной квартире, если бы ты просто подписала бумагу! Это всё твоё это… воспоминания! Это уже не жизнь, это музей!
— А ты бы сдала этот музей в аренду, да? — Анна подошла ближе. — Знаешь, в чём разница между нами? Я люблю то, что строила. А ты любишь только то, что можно продать.
Ольга подняла руку. Не ударить — так, пригрозить. Но Игорь встал между ними.
— Всё, мама. Уезжай. Мы тут останемся. А ты… ты придумай себе нового дурака. Только не за мой счёт.
Ольга стояла молча, с трясущимися губами. Потом резко развернулась, и через минуту её машина сорвалась с места, подняв пыль столбом.
Анна опустилась на лавку. Сердце колотилось, в голове шумело. Через пару секунд рядом сел Игорь, протянул бутылку воды.
— Я правильно сделал?
— Поздно ты повзрослел, но вовремя остановился, — ответила она.
В тот вечер они вместе повесили новую занавеску на веранду. Не потому, что она нужна была, а потому что дом должен дышать. Как и сердце.
Финал.