Если бы кто-то рассказал мне год назад, что я разрушу чью-то крепкую семью, я бы рассмеялась:
— Это совсем не про меня, — сказала бы я и даже внутренне недовольно фыркнула бы такому предположению в отношении меня.
Моя жизнь казалась ясной и устоявшейся, как сервант в маминой гостиной, который уже десятки лет стоит на одном месте, с одним и тем же набором посуды.
В тот февральский вечер, вся моя маленькая и надежная вселенная содрогнулась и изменилась.
Я шла по скрипучему свежему снегу к остановке, уставшая после работы. Обычно, в этом месте города, вокруг всегда была суета - кто-то спешил, кто-то ругался громко на мороз и скользкие ступеньки. А сегодня тут было малолюдно. Снег редкими крупными хлопьями падал и ложился на плечи прохожих, на землю, быстро заметая следы.
— Осторожно! — крикнул чей-то голос, когда я нелепо поскользнулась на льду, который скрывался по свежим снегом.
Рядом оказался молодой мужчина, который ловко подхватил меня под локоть, прежде чем я упала, и помог мне удержаться. Мы улыбнулись друг-другу.
— Кирилл, — представился он.
— Марина, — робко ответила я и улыбнулась в ответ. — Спасибо, что не дали мне тут нелепо растянуться.
Внутри моего сердца что-то зашевелилось, когда Кирилл продолжал держать меня за руку. Его взгляд был такой, что сердце слегка дрогнуло, да и сам Кирилл был симпатичным и высоким.
Не понимаю как, но Кирил сначала проводил меня до дома. Мы долго стояли у подъезда и замёрзли, а потом мы пошли ко мне, пить чай. Я сидела за кухонным столом, сжимая горячую кружку в ладонях и слушала Кирилла, а сама всё думала - какие у него глаза, такие мягкие и теплые.
Разговоры наши тогда были не про любовь и не про страсть. Они были обычные - про работу, его детей, про его квартиру, которую надо бы подлатать. Да, я сразу знала, что он женат, в самый первый день, но я не могла остановить это общение - такое теплое и уютное. А ещё, мне с ним была так хорошо, как давно ни с кем не было. В его взгляде было что-то такое, что заставляла меня быть счастливой просто так, без особых причин. Это был какой-то невероятный резонанс между нами.
А потом был второй день. Мы встретились снова после работы, долго гуляли и опять пошли ко мне, греться. Он вдруг признался, сжимая дрожащими руками кружку с чаем:
— Я не могу больше молчать. Я влюбился в тебя.
Я тогда обрадовалась, сердце вспыхнуло и вспыхнула страсть. В эту ночь мы другу друга любили так, как никогда ни кого я не любила. Это ночь была незабываемой, полной любви и счастья.
Прошла всего неделя наших встреч. Однажды, Кирилл приехал ко мне с огромным чемоданом. Он стоял у моей двери, такой большой и растерянный мужчина, будто мальчик со школьной сумкой после первого урока. Оказалось, что он бросил свою семью ради меня и предложил жить вместе, у меня в квартире.
Мой восторг был как искра, но и страх что я разрушила его семью, где были две девочки, пугал меня. Я еле сдержалась, чтобы не заплакать, не зная больше от чего — от страха разрушить чужую жизнь или от случившегося счастья.
Первые дни нашей совместной жизни напоминали мне какой-то старый приятный романтический фильм, когда все хорошо, в шкафу теперь больше его вещей, пришлось даже выделить ему отдельную полку, когда его зубная щётка стоит рядом с моей, а холодильник наполняется двойными порциями запасов.
А по утрам он варил для меня такой вкусный кофе, приносил свежие булочки из соседнего магазина и мы вместе пили на кухне кофе и это было очень романтично. Он внезапно обнимал меня, так сильно, что у меня внутри все расцветало, а я понимала, что только сейчас по-настоящему живу и я счастлива.
Вечерами Кирилл закрывался на кухне, звонил своим дочерям. Я слышала, как он говорил им, что любит их и скучает.
Говорил он с ними тихо, почти шёпотом, будто не хотел тревожить меня. Иногда я делала вид, что не слышу, щёлкала пультом по каналам, уходила в ванную комнату, начинала пылесосить, хотя не было дома пыльно. Я твердила себе, что его семья справиться без него, он же меня любит, но совесть меня мучила, она не стихала. Я даже отпускала Кирилла с ними встречаться, его жена разрешала видеть своих дочерей.
Бывало, провожая его к ним, я раздумывала - а что, если завтра всё изменится? Если он останется с ними и не вернётся?
Чем дальше шло время, тем больше стали всплывать проблемы. Телефон Кирилла вечерами не умолкал, ему каждый день звонила жена и устраивала сцены — ревела, ругалась, жаловалась, требовала денег и вернуться домой.
А потом ещё и мать Кирилла слегла в больницу.
— Она на нервах, из-за меня, — коротко говорил он, словно извиняясь не только передо мной, но и перед собой,
и перед всем этим миром, в котором мы оказались неправильными, не принятыми ни друзьям, ни родственникам.
Я жила будто на минном поле. Кирил часто нервничал, когда возвращался домой. Был вечер, когда я слышала, как он, спрятавшись в ванной, плакал.
Я не пошла его успокаивать, не прижала его к груди, я боялась, не зная как его утешить. У нас не было общего прошлого, только это странное и хрупкое настоящее.
Мне было тяжело. Я пыталась, честно, дважды его выгнать обратно к своей семье, даже собирала его вещи, но не смогла. Потом уходила надолго к подруге, отключала телефон, пыталась жить без него, но я не могла дышать без его голоса, прикосновений и возрашалась. Он приносил мне цветы, обнимал и говорил, что любит меня больше всех на свете.
Но однажды всё не рухнуло окончательно.
Жена Кирилла, после очередного скандала, запретила ему общаться с дочерьми, сказала чтобы больше его не было в их жизни. Как-то Кирилл приехал к ним домой, а в его квартире их не оказалось. Жена увезла дочерей в неизвестном направлении, чтобы он не мог их видеть.
В тот вечер он сидел на кухне такой печальный, пустой, осунувшийся. Я смотрела на него, а внутри что-то сдавалось. Проблемы и муки совести сыпались на нас как каждый день. Наш быт наполнился тяжелыми чувствами и это было сложно терпеть. Кирилл начал исчезать по ночами, приходил потом уставший, без объяснений где был и что случилось.
Я вдруг поняла, что мой с ним роман разрушил чьего-то счастье, его семью и принёс больше бед, чем хорошего. Муки совести стали терзать меня всё чаще и всё глубже и глубже. А ещё и жена его позвонила. Она стала шантажировать Кирилла дочерьми, требуя вернуться и тогда только он сможет их видеть.
---
В тот долгий мартовский вечер я вдруг чётко осознала — дальше так жить больше нельзя. Это было невыносимо ни мне, ни ему. Я смотрела на Кирилла, он как-то осунулся от переживаний, стал будто тяжелее, сутулее, чем прежде. Где-то в глубине души я уже знала, что делать, как спасти его, но придётся жертвовать собой. И я наконец-то решилась.
— Ты должен вернуться, — сказала я ему едва слышно. — Ради своих детей.
Его губы дернулись, будто он хотел возразить, но промолчал.
Я знала, что делаю больно и ему, и себе. Но если всё оставить так как есть, то боль эта будет бесконечной, разрастётся за годы, скажеться на нашей судьбе, вырастит обиды и приведёт в итоге к одиночеству, испортит жизнь его детям.
— Ты же знаешь, что если любишь — отпусти. Я отпускаю тебя. Не за себя даже… За этих девочек, которые станут ненавидеть меня, потому что я стала причиной их проблем.
Он встал, будто бы даже выше стал. Я увидела, как у него по щеке скатилась слеза. Настоящая, не наигранная, не случайная.
Я не знала, плачу ли я сама или это дождь стучит по подоконнику так, что плывут от слёз стены. В тот вечер мы оба, впервые, по-настоящему плакали.
Не украдкой, а повернувшись друг к другу спиной, вместе, в этой странной обнажённой честности.
Уходил он молча, без обещаний и театрализованных сцен. Просто взял чемодан и закрыл за собой дверь.
Мне показалось, что всё вокруг умерло, а у меня внутри всё сжалось. Я понимала, что это тоже этап. Это начало чего-то другого или, быть может, ничего. Но так надо было.
---
Ночи, после его ухода, были длиннее всякой зимы. Я ловила себя на том, что прислушиваюсь к каждому шороху — вдруг ключ в замке, вдруг шаги в подъезде. Но ничего не происходило. Даже чайник звучал иначе, как-то одиноко и лениво, без этих двух любимых кружек, которые всегда стояли рядом.
Я не плакала вслух — слёзы как будто вышли с ним через дверь, оставив в глазах дымку. Я часто ночью просыпалась и смотрела в потолок, щупала пальцами подушку на том месте, где он спал и думала: так ли чувствуют себя все, кто отпустил любовь не ради себя, а ради того, чтобы кому-то стало легче? Или одна я такая глупая и наивная?
Поначалу, меня мучали воспоминания. Его вещи — забытый им шарф на вешалке, его зубная нить в ящике. Это было почти физически невыносимо. Но со временем боль изменилась.
Она стала мягче и реже всплывать. Я впервые за много лет слушала себя по-настоящему. Подолгу гуляла, не отвечала на телефон. На работе спрашивали:
— Ты не заболела, Марин?
А я только пожимала плечами в ответ :
— Нет, просто витаминов не хватает.
А ещё, к моим терзаниям, добавился новый, едва уловимый страх - задержка и покалывания внизу живота. В аптеке я долго тянула с покупкой теста, смеялась над собой: ведь сколько женщин мечтают… а я дрожу от страха, как молодая девочка. А что если будет две полоски? Сумею ли я жить без страха, когда спросят: «Где мой папа, мама?» Или всегда буду чувствовать себя виноватой перед неизвестным крохой, которому придётся объяснять, почему у нас только мы? Всё снова стало зыбким, но и страшно честным.
Позже, ночью, я перечитывала переписку на женском форуме, где я поделилась своей проблемой и переживаниями. Одна женщина, по имени Ирина, оставила мне такое сообщение:
«Я прожила похожее. Не простила себя до сих пор, но стала честнее перед собой. Держитесь, Марина».
И тогда я поняла, что я не одна такая в этом мире и мне немного стало легче.
Теперь я снова чусь просыпаться не для кого-то, а просто для утра. Заваривать кофе только себе. Я так и не сделала тест на беременность, боюсь, а что если тест окажется с двумя полосками?
Конец