— Родненькая, ты бы хоть пол помыла! — свекровь Марфа Степановна, как гром среди ясного неба, возникала в дверях, тыкала зонтом-тростью в линолеум, оставляя царапины, похожие на шрамы от её слов. — Беременна — не значит инвалид! В наше время до потуг в поле рожали! Ишь, разнежилась, как барыня!
Настя прикрыла глаза, представляя, как Марфа в юности рвёт пшеницу одной рукой, а другой колыбель качает, попутно отгоняя сапогом голодных волков. Картина была настолько абсурдной, что едва не вызвала смех. В реальности же свекровь до пенсии проработала билетёршей в кинотеатре «Родина», где главным подвигом было не уснуть под восьмичасовую «Войну и мир» и удержаться от броска попкорном в подростков, рисующих граффити на бархатных креслах. Марфа любила вспоминать, как однажды отчитала самого режиссёра Тарковского за опоздание на сеанс, хотя тот даже не бывал в их городе.
— Сейчас помою, — скривила губы Настя, ощущая, как подкатывает тошнота. Четвёртый месяц беременности превратил её в ходячий реактор: тошнило от запаха жареного лука, от духов соседки Лидии Петровны, пахнущих дешёвым парфюмом «Красная Москва», и особенно — от сладковатого аромата лицемерия, исходящего от Марфы. Свекровь всегда пахла ванильным кремом и аптечной валерьянкой — коктейль, от которого сводило челюсти.
Муж Андрей, как всегда, прятался за газетой «Труд», словно она могла защитить его от реальности. Его главный талант — умение растворяться в пространстве при первых признаках конфликта. В день свадьбы он исчез на три часа, «чтобы проверить, не спустило ли колесо у такси», а вернулся с запахом пива и глазами испуганного кролика. «Мам, ну она же старается», — бурчал он в стену, когда Настя жаловалась на унижения. «Старается» — ключевое слово. Старается сделать жизнь невестки адом, подбрасывая в рацион просроченные консервы или «случайно» стирая её любимое платье с надписью «Свободная душа».
***
История началась радужно, как дешёвая открытка с котятами. Андрей, робкий инженер с глазами Виктора Цоя, носил за Настей сумки из магазина, читал Есенина под луной и клялся, что мать — «ангел во плоти, пережившая тяжёлый развод». Ангел поселил молодых в свою двушку на Ленинградской, 15, «пока не встанут на ноги». Квартира напоминала музей социалистического быта: сервант с хрусталём, ковёр с оленями и портрет Брежнева над кроватью. Через месяц Настя поняла: ноги тут не встать. Они — часть маминого тела, как руки у морской звезды.
— Дорогая, мама просто заботится, — целовал Андрей её пальцы, когда Настя возмущалась запретом красить волосы («Пары химические! Ты ж ребёнка травишь!»). — Она же учительницей была! Знает, как вредны испарения.
— Учительницей труда! — взрывалась Настя, глотая слёзы. — И, кажется, до сих пор считает, что я — её табуретка на уроке! Ты видел, как она выровняла ножом край моего пирога? Сказала, что «криво нарезано»!
Но Андрей не слышал. Как не слышал, когда Марфа, дождавшись его ухода на работу, переходила от намёков к открытой войне. Она любила начинать атаки у плиты, помешивая борщ, словно варево из колдовской книги:
— Мой сын женился на тебе из жалости! — шипела она, разливая чай так, будто это цианистый калий. — Безродная! Мать-алкоголичка, отец бросил… Да ты ему даже приданного не принесла! Хотя бы тарелки новые!
Правда? Приданное. В 21 веке. Настя кусала губу, вспоминая, как Марфа при встрече восхищалась её «самостоятельностью»: сирота, сама на двух работах, квартиру снимает. Оказалось, это не плюс, а приговор. «Самостоятельная» значило «беззащитная». Идеальная жертва.
***
Беременность стала атомной бомбой, разорвавшей шаткий мир. УЗИ показало двойню — две девочки, кружащиеся на экране, как балерины. У Марфы же диагностировали бешенство. Она металась по квартире, сбивая углом платка фарфоровых слоников:
— Двое?! — её крик слышали даже соседи снизу, вечно жаловавшиеся на шум. — Ты что, в крольчиху превратилась?! Андрюша, немедленно вези её на аборт! Мы их содержать не сможем! Это же две рты! Две кроватки! Две свадьбы!
— Мам, ну как ты… — попытался вставить Андрей, но голос его потонул в материнском цунами. Марфа била кулаком по столу, звеня блюдцами:
— Молчи! Я знаю — она тебя гипнозом держит! Вон, кольцо обручальное — золотое! А говорила, скромная! Сама, наверное, сняла с покойницы!
Настя посмотрела на тоненькую полоску на пальце. Купила сама, когда Андрей «забыл» кошелёк в день регистрации. Теперь это стало уликой в деле о «хитрой авантюристке». Марфа даже обыскала её сумку, надеясь найти «доказательства измены» — презервативы или чужой паспорт. Нашла лишь витамины для беременных и чек за коммуналку.
***
С того дня Марфа сменила тактику. При сыне — милота в фартучке с вышитыми ромашками, пирожки с капустой («Ты ж вегетарианка, Настенька! Я тебя жалею!»). Без него — командир штрафбата, выдававший задания сквозь зубы:
— В магазин сходи! Молоко, хлеб, торт «Прага»… Что? Токсикоз? Не выдумывай! В моё время за водой на реку ходили, а ты лифтом ездишь!
Настя шла. Шла под дождём, цепляясь за заборы, падала в обморок у ларька с шаурмой. Вызывали «скорую». Врачи качали головами, глядя на синяки под глазами и дрожащие руки. Марфа же в больнице рыдала в жилетку сыну, размазывая тушь по щекам:
— Она же специально! Хочет, чтоб ты меня в психушку сдал! Чтоб квартиру забрала! Я всё вижу!
Андрей верил. Верил, когда мамаша «случайно» находила смс от Настиного начальника-мужчины: «Спасибо за сверхурочные, выручили». («Работаешь допоздна? Ой, что это я… Наверное, ошибка»). Верил, когда на УЗИ Марфа уверяла, что врач «странно посмотрел»: «Может, дети не от тебя? У тебя в роду двойняшек не было, а у её алкашки-мамки — запросто!»
Последней каплей стал поход за арбузом на восьмом месяце. Дождь лил как из ведра, превращая двор в болото. Марфа сладко улыбалась, протягивая авоську:
— Сходи, лапочка, — голос её звенел, как разбитый стакан. — Андрюша так любит арбузик! Ты же хочешь порадовать мужа?
Настя поскользнулась на крыльце, хватаясь за перила, облезлые от ржавчины. Схватки начались в лифте, который застрял между этажами. Она била в двери, кричала, а соседка-пенсионерка за дверью ворчала: «Опять пьяные молодёжь орут!»
***
— Недоношенные… — врач разводил руками, глядя на крох в кувезах. — Будем бороться, но… готовьтесь к худшему.
Марфа, стоя в коридоре, устроила спектакль для всего отделения. Она рвала на себе блузку с кружевами, вопя:
— Сама виновата! Упала специально, чтоб мне насолить! Андрюша, слышишь? Она твоих детей убивает! Как Ирода!
Андрей смотрел на жену через стекло реанимации. Не на её бледное лицо, испачканное слезами и йодом, а на бумагу, которую сунула мать:
— Заявление на развод. Подпиши, пока она в коме. Иначе дети — инвалиды! Нам такие не нужны! Ты же не хочешь, чтоб над тобой смеялись?
Он подписал. Как подписывал школьные дневники с двойками, справки для военкомата, кредиты на мамин новый холодильник. Автоматом, не глядя. Марфа уже приготовила ручку — гелевую, с надписью «Лучшему сыну».
***
Очнувшись, Настя увидела конверт с печатью ЗАГСа. Рядом — букет маргариток, купленных по акции «3+1». Андрей, краснея, мямлил, теребя подол свитера:
— Мама сказала… Что ты сама хотела… И дети… Лучше так… Они же могут не выжить…
Она не спорила. Подписала, выведя имя корявыми буквами, будто впервые держала ручку. Взяв паспорт с дрожащих рук, попросила:
— Отвези к маме.
— К какой маме? — удивился Андрей, пахнущий дешёвым одеколоном и страхом. — Твоя же в запое?
— Не к той, — усмехнулась Настя, вспоминая, как три ночи назад звонила в детдом, умоляя найти отца. Через три часа её встречал седой мужчина с лицом, изрезанным морщинами, как карта метро. Они не виделись 15 лет. Последними словами тогда были: «Ты не дочь мне!» — когда она отказалась уехать с ним от матери-пьяницы.
— Прости, — хрипел он, обнимая её худые плечи. — Если б знал, что она тебя в детдом сдала… Я думал, ты с ней. Всё исправлю. Клянусь.
Он исправил. Снял трёшку в центре с видом на парк, нанял сиделку-медсестру с руками, как у штангиста. Когда девочек выписали, купил коляску «как у принцессы» — розовую, с балдахином. А однажды принёс папку, полную документов:
— Алименты. Иск к Марфе за моральный ущерб. Ещё нашёл её старые долги за квартиру… Хочешь — разорим. Как она тебя.
*
Суд лишил Марфу права видеться с внучками. Судья, женщина с седым каре и строгим взглядом, назвала её поведение «моральным садизмом». Андрей, теперь живущий с мамой в «её» квартире, платил алименты просрочками, пока не попал под сокращение. Марфа открыла ларек с квасом, где он таскал тяжёлые ящики, попутно выслушивая: «Вот до чего ты докатился! Из инженеров в грузчики!»
Звонок раздался в 3 ночи. Настя, меняя подгузник двойняшкам, услышала хрип, будто из глубин ада:
— Настенька… Это я… Марфа Степановна… Андрюша… В аварии… Фура… Ты должна… Простите его…
— Должна? — Настя включила громкую связь, чтобы отец в соседней комнате услышал. Её голос звучал спокойно, как море после шторма. — Я вам ничего не должна. Как вы мне. Помните? «Инвалиды не нужны». Ваши слова.
— Но внуки! — в голосе свекрови впервые дрогнуло. — Я же бабушка! Кровиночка…
— Бабушки, — поправила Настя, глядя на дочек, спящих в кроватке-«машине времени» с мигалками, — не предлагают сделать аборт. И не называют детей «уродами». Ваш сын мёртв? Мои соболезнования. А теперь — прощайте.
Она бросила трубку, глядя на спящих Лиду и Милу. Их розовые щёчки, ресницы, как крылья бабочек — ни капли от Марфы. В дверях стоял отец с двумя стаканами какао, в пижаме с енотами.
— Правильно сделала, — кивнул он. — Хочешь, купим собаку? Чтобы бабушкой звать. Немецкую овчарку — защищать будем.
— Хочу, — засмеялась Настя. Впервые за долгие годы. Смех звенел, как колокольчик, отпугивая призраки прошлого.
Мораль: Родство — не повод для рабства. Если свекровь путает семью с казармой — беги. Даже если приходится уползать на четвереньках. И помни: настоящие близкие найдутся даже в безвыходной тьме — стоит лишь перестать бояться света.
P.S. Андрей выжил. Ходит с тростью, разгружает ящики в марфином ларьке. Платит алименты исправно — боится тюрьмы. Каждое утро смотрит на фото дочек, спрятанное в паспорте. Иногда плачет. Марфа называет это «глазным гриппом». Девчонкам уже три. Вчера Лида спросила: «Почему у нас два дедушки и нет бабушки?» Настя, завязывая ей бант, ответила: «Бабушка улетела на Луну. Там её дом». А вечером купили собаку — овчарку Прагу.
Автор: Елены Стриж ©
Нравится рассказ? Тогда поддержите его. Автору будет приятно видеть ваши репосты, рекомендации друзьям, комментарии и лайки... )) Ну и конечно, не забудьте подписаться на канал!