Продавщица Гастронома открыла, наконец, двери магазина и первые в очереди рванули внутрь. Это произошло одновременно с громким криком из-за угла:
— Нет, нет, не отдам! Помогите! — кричала девочка.
Голос был совсем детский, тонкий, пронзительный. Люди в очереди дрогнули, но большая часть из них продолжила штурм гастронома. Рыба казалась им важнее детского крика.
Видать, снова кого-то грабят. В последнее время такие случаи участились. Людей грабят и воруют в основном продуктовые карточки. Они дороже денег. А всё потому, что пайку с каждым месяцем урезают. Обычный хлеб становится чуть ли не на вес золота. В городе уже случались случаи гибели от дистрофии. Продуктовые карточки сейчас необходимы, чтобы выжить.
Девчачий крик прервался резко, на полуслове. А люди из очереди спешили в Гастроном.
— Да что же это? Люди, вы чего? — крикнул немолодой мужчина в овчинном полушубке.
Крикнул и побежал за угол. За ним, словно опомнившись, поспешило еще несколько человек из очереди. Но не все, далеко не все.
За углом было темно. Прибежавший мужчина не сразу увидел фигурку девочки, лежавшую на снегу сразу возле кирпичного здания с глухой стеной. Она будто сползла по этой стене, а ее пальто было распахнуто. Нет, не распахнуто — разорвано. На снегу чернели крупные пуговицы. Мужчина склонился над девочкой, всмотрелся в бледное, очень худое лицо с закрытыми глазами.
— Эй, ты жива? Что с тобой? — попытался он растормошить лежавшую девочку.
Она не подавала признаков жизни. В одном месте, на боку ее пальто было темнее. Мужчина провел по этому месту и уставился на свою красную ладонь.
— Ее порезали. Скорую помощь надо вызывать, — засуетились одна из женщин из очереди, что прибежала вслед за мужчиной.
— А я ее знаю, — вскрикнула вторая. — Это девочка из заводского общежития. Они с мамой на заводе работают. Как же ее мать зовут? Антонина, вроде.
— Какая скорая помощь? — крякнул немолодой мужчина. — Пока найдешь телефон, пока доедут она либо замерзнет, либо кровью истечет. Больница за углом, сам отнесу.
Мужчина просунул руки под спину девочки поднял ее, легко, как пушинку. Удивился еще, вроде высокая, а такая невесомая! Половина веса на пальто приходится.
Степка вернулся из школы и очень удивился, обнаружив, что дверь комнаты заперта ключом, а не изнутри, на крючок. Лизы не было, и в комнате все было точно так, как утром, когда он уходил.
Мальчик собирался второпях. Проснувшись и поняв, что Лиза задержалась на заводе и не разбудила его вовремя, спешил. Уронил зеленую тетрадку на пол. Она и сейчас там лежала, на полу.
Тетрадка лежала, а Лизы не было, и кастрюлька с едой на подоконнике не стояла. Как бы ни уставали Лиза с мамой на заводе перед тем, как лечь отдыхать они всегда варили для Стёпы либо кашу на воде, либо нехитрый супчик из вермишели. Варили на общей кухне, а потом приносили в комнату. Как правило, еду на кухне никто не оставлял. Люди готовили на одной из нескольких плит и уносили по своим комнатам.
Стёпа посмотрел на два гвоздя, вбитых возле входной двери и загнутых. Они служили вешалкой, но сейчас ни на одном из них пальто Лизы не было, как и её огромных серых валенок. Стёпа не знал, что и думать. Он разделся, услышал громкое урчание в своём животе. Подошёл к подоконнику, где лежала основная часть съестных припасов семьи. Достал из пакетика пряник, что не съел утром. Стоя возле окна, быстро умял его. Мальчик недоумевал, где может находиться Лиза, но ещё не испугался.
Испугался он, когда на улице начало темнеть, зимой темнело рано, а Лиза так и не появилась. Мальчик включил в комнате свет — жёлтую лампочку на потолке, чудо, к которому они долго привыкали после керосиновой лампы деревни. Электричество! Степка запоминал мудрёное слово и каждый вечер, щурясь, смотрел на лампочку.
Сейчас включил свеет равнодушно. Попытался делать уроки. Смотрел в тетрадку, но не мог вывести ни буковки. Взгляд постоянно возвращался к входной двери. Стёпка с неё глаз не сводил, всё время ожидая, что Лиза вот-вот войдёт.
Когда дверь скрипнула, он подпрыгнул радостно, уже готовясь накинуться на Лизу с расспросами и упреками. Но вошла не сестра, а незнакомая тетенька. Хотя, может и знакомая. Здоровалась она как-то с мамкой возле общежития.
Женщина вошла, странно посмотрела на Стёпку, вздохнула.
— А что, мамы твоей дома нет? Она на смене??
Мальчик кивнул головой.
— Сегодня дома Лиза. Но она куда-то ушла.
— Сестра твоя? Эх, значит, я всё-таки не ошиблась. Это она была. Несчастье с твоей сестрой приключилось. Напали на неё. Уж не знаю, жива ли. Ты маме своей скажи, когда вернётся, что Лиза в больнице. В той, которая недалеко от Гастронома.
Женщина снова вздохнула и ушла, а Стёпка заморгал часто-часто. Он мужчина, он не будет плакать! И ждать маму с завода тоже не будет. На стене комнаты висели простые круглые часы и Стёпка уже научился различать по ним время. До прихода мамы ещё больше пяти часов. Он столько не выдержит, не сможет!
В заводском цехе было очень шумно. Антонина не слышала, как подошёл к ней мастер и, тронув за плечо, прокричал на ухо:
— Там на проходной мальчишка твой. Тебя требует. Вроде как случилось что-то... Плачет он. Иди, я тебя за станком подменю.
Лиза пришла в себя в больнице. Сознание только-только начало возвращаться к ней, и девочка еще даже не открыла глаз, но уже положила руку на грудь. На то самое место, где во внутреннем кармане пальто лежали продуктовые карточки. Точно так же она положила руку тогда, когда ее за углом прижали к глухой стене кирпичного здания. Прижал долговязый парень, зашипев в лицо:
— Карточки гони! Слышь, быстро отдала продуктовые карточки.
Лиза машинально положила руку на пальто, на место внутреннего кармана, и этим выдала себя с головой.
— Нет у меня ничего, нет! — говорила она, но долговязый парень с подельником, ей не верили. Второй, что дожидался за углом, одним движением рванул пальто на груди Лизы. Рванул так, что пуговицы разлетелись по снегу.
Когда Лиза поняла, что сейчас лишится карточек и лишит маму со Степкой еды на целый месяц, она начала кричать.
— Нет, нет! Помогите, помогите кто-нибудь!
Она кричала и пыталась драться со взрослыми парнями, не обращая внимания на нож, который с самого начала ткнул ей в бок долговязый. Ткнул так, что прорезал пальто, и Лиза почувствовала ледяную сталь и острие, царапавшее ее кожу. Когда она закричала, долговязый испугался. Возле Гастронома куча народу, сейчас набегут!
Его испуг выразился тем, что он надавил на нож, и Лиза смолкла на полуслове, сползая по глухой стене.
— Зачем? — вскрикнул второй грабитель. — Мы бы и так забрали, что с девчонкой не справились бы?
Он кричал, а сам уже лез по внутренний карман пальто девочки. Вытащил карточки и не смог сдержать радость.
— Ого! Ты вот это видал? Тут мы с тобой не прогадали. Бежим!
Пока забирали карточки из-за угла выбежала темная фигура какого-то мужика. При желании он смог догнать бы грабителей, но не стал этого делать. Сразу склонился над девочкой.
Лиза очнулась на больничной кровати и первым ее воспоминанием было, как она кричала и как пыталась отстоять продуктовые карточки. Она положила руку на грудь и только потом открыла глаза. Как-то сразу всё поняла и заплакала. Заплакала не от боли в левом боку, в том самом месте, куда её ткнули ножом. Заплакала от осознания того, что случилось по её вине. Семья лишилась карточек на месяц, на целый месяц!
Лиза вспомнила преследующее чувство голода, постоянное, не отступающее, когда все мысли только о еде. Вспомнила Стёпку и кору деревьев. Вспоминать страшно, но сейчас они вновь обречены на голод, обречены из-за неё. Лиза заплакала. Сначала тихо, а потом зарыдала. Зарыдала в голос, как маленькая девочка, не обращая внимания на двух соседок по палате.
Одна из них поднялась, нашарила рукой костыль возле тумбочки и, подогнув ногу в гипсе, поковыляла за медсестрой.
Молодая медсестра пришла быстро. С сочувствием посмотрела на рыдающую Лизу.
— Что, болит? Сейчас я тебе укольчик сделаю, ты поспишь. Доктор, что тебя оперировал, сказал, что пальто очень хорошее, толстое. Благодаря ему нож не глубоко вошел, крови только много потеряла. Ну ничего, скоро будешь, как новенькая.
Лиза слушала медсестру и плакала еще сильнее. О чем говорит эта девушка в белом халате. Какая кровь? Какая разница, сколько она потеряла крови, если снова подвергла голоду маму, Степку. Подвергла из-за своей глупости!
Лиза плакала, а сознание уже уплывало, после укола медсестры.
В следующий раз, когда она открыла глаза, возле кровати сидела Антонина и Степа. Глаза мачехи на мокром месте, а лицо Степы, и вовсе, опухшее, с красными щёлками глаз.
— Мама... — прохрипела, Лиза.
— Ну ты даёшь, дурёха! Напугала нас, так напугала! — отвела взгляд Антонина.
Дорогу от завода до больницы женщина плохо помнила. Неслась в распахнутой фуфайке и в заводских галошах, забыв переобуться. Неслась, не видя ничего перед собой, с еле поспевающим за ней Стёпой.
Дорогу не помнит, помнит только свои мысли в тот момент жуткого отчаяния. «Не сберегла! От фашистов уберегла, от своих — нет. Не может быть! Доченька моя, красавица моя, только живи! Ты у меня такая хорошая, такая добрая, лучше всех».
Никогда раньше Антонина не называла Лизу дочкой, а тут повторяла мысленно, как заклинание, надеясь на чудо.
В больнице оказалось, что чудо не нужно. Ранение Лизы не опасное, а потерю крови можно возместить усиленным питанием.
— А где вещи, где пальто дочки? — спросила медсестру Антонина.
Пальто выглядело жутко. С оторванным воротником, вырванными «с мясом» пуговицами и в крови. И, естественно, во внутреннем кармане не было продуктовых карточек.
Антонина уже отплакала свой страх, уже отбоялась за Лизу и, сидя возле кровати падчерицы, начала испытывать злость. Так хотелось всё высказать, негодной девчонке! Говорила же, идти домой, прятать карточки. На кой черт она отиралась возле Гастронома? Теперь ей требуется усиленное питание, а где взять это усиленное? Где взять хоть какое-то питание?
Лиза очнулась и Антонина, взглянув в виноватые глаза, поняла, что не сможет упрекнуть. Девочка сама все понимает, сама чувствует эту вину.
— Мама, прости... правильно ты меня дурехой называешь. Я дура, дура! Карточки, все продуктовые карточки....
— Знаю! — грубо прервала падчерицу Антонина. — Знаю про карточки. Плохо, конечно, но главное, что ты жива. Ничего, протянем как-нибудь. Мы же протянули в избе Матрёны на супе с крапивой, протянули в лесу. Протянем и теперь. Теперь проще, мы среди людей.