В одиночестве и страхе: как я справлялась
Дом без Серёжи казался не своим: как будто из старого шкафа внезапно вынули главное — поддерживающий стержень. Я ходила из комнаты в комнату, смотрела на разбросанные его носки, чашку с отбитой ручкой, книги на тумбочке. Даже вода в чайнике осталась от вчерашнего утра — до чего всё в жизни быстро может остаться на паузе!
Ночью я почти не спала. Прислушивалась к себе — как бьётся сердце, как тянет живот. Впервые остро почувствовала: я одна. Наедине с двадцатью двумя годами совместной жизни, ожиданием малыша, страхом и обидой.
Утром приехала мама. Без звонка, без предупреждения — как будто чувствовала, что мне хуже некуда.
— Ты чайник вообще за последний день включала? — ворчала она, шаря по кухне в поисках сахара.
— Мам, я… просто ни о чём думать не могу. Всё как в тумане…
— Олечка, нельзя пустоту допускать в душе, — сурово сказала она. — Ребёнок всё чувствует! Видишь, вот так мы, женщины, устроены: тянем, тянем, а потом вдруг и думаем — а кто меня поддержит? А никто. Только сама себя.
Я слушала маму, а потом расплакалась в голос — впервые позволила себе поплакать у кого-то на плече, как маленькая.
— Мам, ну почему так страшно одной? Почему даже Серёжа не верит?..
— Потому что теперь твой главный человек — ты сама. И малыш.
Через пару дней пришла Надя, моя лучшая подруга. Бледная, разгневанная, с огромным пакетом сладкого и сушёных фруктов.
— Всё, буду вас кормить, поить, заставлять смеяться, что бы там ни случилось!
— Надюш, у меня ощущение, что у меня кусок мира оторвали…
— Да ты ни дня в жизни не была слабой. Справляйся — ради себя, ради будущего!
Она так обняла меня, что стало легче. Надя всегда умела разогнать тучи над моей головой.
В один из вечеров я всё же решилась идти к своему врачу на приём. Села на жёсткий стул — руки холодные, голос тихий:
— Я боюсь… Мне кажется, я не справлюсь одна. Мне так стыдно, что муж не верит…
Людмила Борисовна выслушала — долго, по-человечески.
— Оля, таких, как вы — сильных, тонких, сдержанных — очень много. И если бы было иначе, народу на земле было бы вполовину меньше! Дайте себе слабость. И очень внимательно отнеситесь к себе. Вы теперь ответственны не только за себя.
Я вышла от неё, словно вынырнула из темноты. На душе стало чуть легче — вдруг впервые за долгое время захотелось жить, планировать, заботиться о себе, не ругать себя за обеспокоенность.
Чуть позже записалась к психологу — по настоянию мамы. На первой же встрече, едва поздоровавшись, я разрыдалась:
— Я привыкла быть сильной, а сейчас будто вся трещу изнутри.
— Ольга, — мягко сказала психолог, — никому не стыдно просить помощи. Вы не стали слабее — вы стали живее. Ваш малыш уже вас выбрал. Так что теперь вы тоже выбирайте — ради него учитесь беречь себя.
Весь февраль я брала себя за шкирку: училась не глотать слёзы, была благодарна за любые добрые слова. Слушала аудиокниги по вечерам, гладила живот, рассказывала малышу сказки — как будто убаюкивала обеих нас.
В какой-то момент вдруг стала замечать: одиночество — не приговор. Да, страшно. Да, пусто. Но во мне копится новая сила.
Я начала восстанавливать душевное равновесие, по крупицам вновь собирать себя.
— Всё наладится, малыш, — шептала я по вечерам. — Ты самое ценное, что сейчас у меня есть. А остальное мы переживём.
Всё решит тест на отцовство — но самое главное я уже поняла
Шли недели — длинные, вязкие, будто время растягивалось специально, чтобы я пережила всё от и до. Я научилась не прятать слёз, если накрывало в автобусе или у плиты. Научилась смеяться сквозь усталость — когда с Надей вспоминали глупости из молодости или с мамой обсуждали, чем мазать кожу на животе.
Потихоньку научилась не ждать звонков от Серёжи. В какой-то момент поняла, что живу не «на паузе». Я с утра делала зарядку, мазюкала живот кремом против растяжек, старалась гулять у речки, прислушивалась есть ли толчки внутри. В женской консультации на меня смотрели с уважением:
— Молодец, Ольга Сергеевна, мамы в вашем возрасте — самые ответственные, — говорила медсестра уже на третьем осмотре.
Но было одно «но» — чувство недосказанности, ком за грудиной. Мы с Серёжей не виделись почти три месяца. Однажды он написал коротко: «Как ты?». Я ответила: «Всё в порядке. Ребёночек шевелится». И всё.
Но вот однажды вечером, когда я только устроилась на диване с тёплым одеялом, телефон дрогнул. Незнакомый номер. Я вздрогнула: таких звонков ждёшь и боишься одновременно.
— Алло, Оленька?
Голос — хриплый, неловкий, мой, родной, как будто заново учится говорить.
— Серёжа?
— Да… Прости, что поздно. Мне надо поговорить.
Пауза. Вдох-выдох. Я молчу.
— Я хочу одного: сделать тест на отцовство, когда родится малыш. Чтобы во мне не осталось сомнений. — Он долго молчит, дыхание слышно в трубке. — Если ты не против.
Я вдруг понимаю, что не против. Я больше не боюсь ничего.
— Хорошо, Серёж, — сказала спокойно. — Сделаем тест, если тебе так легче.
Дальше он говорит что-то про то, как виноват, как жалеет, что не был рядом, что трусил. Я сама не слышу эти слова — только чувствую, что внутри меня поднялась такая волна решимости:
Я не буду больше зависеть от мнения другого человека. Как бы ни сложилось, я справлюсь! Ради малыша, ради себя. Я больше не позволю ни одной тени разрушить то, что я выращиваю в себе — любовь и веру в себя настоящую.
На следующий день Надя принесла мне вязаные пинетки — сама связала втихаря.
— Ты круче всех, Оль. Пусть хоть весь мир требует справок — ты уже доказала главное.
А я улыбалась в ответ:
— Никто не сможет отнять у меня смысла жить. И сына, который скоро уже будет рядом.
Теперь я ложусь спать спокойнее. Мне не страшен ни чужой выбор, ни слова Серёжи, ни испытания впереди: я держу себя крепко — за себя и за будущую жизнь под сердцем.
Тест снял все сомнения: наш сын и новая жизнь
Роды выдались на удивление быстрыми. Был тёплый май, всё цветёт, зелень свежая, окна раскрыты настежь, и впервые за много месяцев мне не было страшно. Мама сидела у входа в приёмное отделение, Надя звонила каждые полчаса, и даже Серёжа появился в больнице — стоял в углу палаты, осторожно, как будто боялся задеть мой новый хрупкий мир.
Когда мне положили малыша на грудь — крохотный, горячий, сжимает мой палец крохотной ладошкой — я впервые за девять месяцев позволила себе тихо, по-настоящему, поплакать. Всё остальное не имело значения. Хочется только шептать:
— Здравствуй… мой.
Серёжа был рядом. Глаза у него были воспалённые — то ли не спал, то ли тоже плакал где-то в одиночестве. Смотрел на сына так, словно боялся дышать. Потом обнял меня за плечи — осторожно, не уверенно — и совсем тихо сказал:
— Прости меня… Я ведь с ума сходил от страха, не сомнений.
— Всё хорошо, Серёж. Главное — вот он, с нами.
Через несколько дней мы, как договорились, сдали анализы — малыш даже не проснулся, когда брали мазок. Я улыбалась медсестре, а внутри плескалась уверенность: я точно знаю, чей это ребёнок. Я так долго его ждала!
Ответ пришёл быстро. Серёжа от волнения едва не выронил телефон, когда открыл результат. Стоял молча, смотрел на цифры, потом на меня, потом опять на бумагу.
— Прости меня, Оля, — повторил он дрожащим голосом. — Я думал, всё испорчено.
— Просто знай: я уже другая. Я теперь умею быть одна.
— Дай мне ещё один шанс? Я хочу быть у вас… своим.
Я посмотрела на него, на сына — и точно знала: не умею хранить зла, если это действительно семья. Только теперь я стала другой — спокойная, твердая. Больше нет прежней зависимости, нет ужаса быть одной. Я вынесла всё, а значит — смогу вынести что угодно.
С тех пор в нашем доме запахло детским кремом, молоком и новыми смыслами. Муж стал дома чаще — возится с мальчиком, стирает в стиральной машине, учится снова смешить меня дурацкими частушками. Ночами я шепчу малышу:
— Никого не бойся. Ты — главная радость моей жизни.
Теперь я знаю: счастье, оно всегда было рядом. Только чтобы увидеть его, мне пришлось пройти большой круг по страху и одиночеству, научиться прощать — себя и других. Научиться опираться на себя.
***
Если на душе у тебя тяжело — знай, ты не одна. Женщина, которая однажды приняла жизнь, способна выдержать всё. А остальное, как ни крути, — просто детали.
Вы — как большая дружная семья на другой стороне экрана. Помните: своя жизнь важнее, чем мнение даже самых близких.