Вторник. Хромая, Антон Петрович спускается по лестнице своего пятиэтажного дома. Третья ступенька скрипит, как всегда. Пятая выщерблена с краю. Он знает каждую. Тридцать два года в одной квартире — это не шутки.
На площадке первого этажа седая женщина с третьего трясёт коврик.
— Доброе утро, Антон Петрович. Опять на прогулку?
Он кивает, не останавливаясь. Разговаривать не хочется. В кармане потрёпанного пальто — конверт из плотной бумаги. Тот самый, с голубой каймой. Когда-то он купил целую пачку таких конвертов в «Союзпечати». Маше нравились такие — с каймой.
На улице ноябрь. Не холодно, но промозгло. Мелкий дождь висит в воздухе, не падая. В такую погоду колено болит сильнее. Старик идёт медленно, опираясь на трость с резиновым наконечником. Трость скользит по мокрому асфальту.
На углу — табачный киоск. Продавщица, завидев Антона Петровича, достаёт пачку «Примы». Без фильтра. Других он не курит.
— Здравствуйте, Антон Петрович. Как обычно?
— Да, Настенька, как обычно, — он выкладывает мелочь, пересчитанную ещё дома.
— Может, попробуете что-нибудь полегче? Вот появились новые, с ментолом.
— В моём возрасте, Настенька, уже поздно что-то менять.
Сигареты отправляются в карман, где лежит конверт. Антон Петрович продолжает свой путь. Мимо детского сада, где громко визжат дети. Мимо недавно открытого супермаркета с яркой вывеской. Мимо скамейки, на которой сидят пенсионеры с газетами.
Через двадцать минут он на месте. Небольшое кладбище на окраине города. Раньше оно казалось далёким, а теперь город подошёл вплотную — дома видны за низкой оградой. Сторож в будке кивает, узнавая постоянного посетителя.
Могила Марии ухожена. Гранитная плита всегда чистая — Антон Петрович следит за этим. Высаженные им анютины глазки закрыли свои бутоны из-за непогоды. На фотографии Маша улыбается — такой он запомнил её навсегда. С родинкой над верхней губой, с ямочками на щеках.
Старик присаживается на лавочку рядом с могилой. Достаёт конверт. Внутри — исписанный аккуратным почерком лист. Почерк мелкий, но разборчивый. Антон Петрович был учителем математики, привык писать чётко.
— Ну, здравствуй, Маша, — тихо говорит он. — Вот, пришёл снова.
Он не читает письмо вслух. Просто сидит некоторое время, поглаживая конверт. Потом кладёт его в жестяную коробку у подножия памятника. Коробка надёжно защищает от дождя. Она почти полная — на дне десятки таких же конвертов с голубой каймой.
— Прости, что я всё время повторяюсь. Но кому ещё?
Старик закуривает «Приму». Смотритель кладбища давно машет ему рукой — мол, курите, Антон Петрович, здесь можно. В такую погоду посетителей почти нет.
Докурив, он бросает окурок в урну и собирается уходить. Но что-то замечает и наклоняется к коробке. Среди его конвертов — один незнакомый. Простой белый конверт без марки и адреса. Просто «Антону Петровичу» — написано аккуратным женским почерком.
Старик оглядывается по сторонам. Кладбище пусто. Только вдалеке маячит фигура сторожа.
Дрожащими пальцами он вскрывает конверт. Внутри — вырванный из тетради лист в клетку.
«Дорогой мой, не грусти так. Я всё помню. И нашу первую встречу на танцах, и кольцо в коробке из-под леденцов, и нашу крошечную комнату в коммуналке. Помню, как ты читал конспекты перед лекциями, а я штопала твои носки. Всё помню. И люблю тебя по-прежнему. Твоя М.»
Антон Петрович перечитывает записку трижды. Сердце колотится где-то в горле. Кто мог это написать? Кто знал о коробке из-под леденцов? Он рассказывал об этом только в одном из своих писем, месяц назад.
Он снова оглядывается. Никого. У выхода с кладбища — худенькая девушка в сером пальто, но она уже уходит.
Старик медленно поднимается и, хромая сильнее обычного, идёт к сторожке.
— Степаныч, ты не видел, кто подходил к могиле Марии Антоновны?
Сторож пожимает плечами: — Да никого не было, Петрович. Только вы да какая-то девчонка. Внучка ваша, что ли?
— Нет у меня внучки, — качает головой старик.
— А, ну значит, я ошибся. Да их тут много ходит. Я всех и не упомню.
Всю дорогу домой Антон Петрович думает о письме. Кто эта девушка? Зачем она это делает? Насмехается? Но откуда она знает такие подробности?
Вернувшись в квартиру, он достаёт из серванта коробку с фотографиями. Перебирает снимки — Маша в молодости, Маша с их сыном Игорем, Маша в больнице незадолго до смерти. Нет, не может быть, чтобы это была она, какая чушь. Он не верит в призраков.
Игорь? Но сын живёт в другом городе, да и почерк женский. Может, его жена? Но зачем?
Вечером, выпив чаю с сухарями, Антон Петрович садится писать новое письмо. Рука дрожит сильнее обычного.
«Маша, милая. Сегодня произошло что-то странное. Кто-то ответил на мои письма к тебе. Я не знаю, кто это. Может, чья-то глупая шутка. Но знаешь, на мгновение мне показалось, что это действительно ты. Я даже почувствовал запах твоих духов — «Красная Москва», помнишь? Ты всегда их любила...»
Он пишет до поздней ночи. О своей растерянности, о вспыхнувшей надежде, о боли. О том, что завтра он снова придёт. И что, может быть, неважно, кто пишет ему от имени Маши. Важно, что кто-то читает его письма. Кто-то знает, что он всё ещё любит свою жену. Кто-то помнит её вместе с ним.
Утром в среду. Снова спускаюсь по лестнице. Снова скрипит третья ступенька. Снова соседка трясёт коврик.
— Опять на прогулку, Антон Петрович?
Он останавливается и впервые за долгое время улыбается: — Нет, Нина Сергеевна. Я на свидание.
Не дожидаясь её реакции, он выходит из подъезда. Сегодня он не хромает, и колено почти не болит. В кармане у него новый конверт — с голубой каймой.
На скамейке возле могилы Марии сидит та самая худенькая девушка в сером пальто. Увидев приближающегося старика, она пугается и вскакивает, собираясь уйти.
— Постойте! — окликает её Антон Петрович. — Пожалуйста.
Девушка замирает. Её лицо бледное, с веснушками. В руках — блокнот.
— Это вы... писали мне?
Она кивает, опустив глаза: — Простите меня. Я не хотела вас обманывать или расстраивать. Я просто... — она замолкает.
— Вы знали мою Машу?
— Нет. Я пишу книгу. О людях, которые... не могут отпустить прошлое. Я следила за вами несколько недель. Читала ваши письма. Это было неправильно, я знаю.
Антон Петрович молчит. Потом медленно опускается на скамейку.
— И что теперь? Вы напишете обо мне как о сумасшедшем старике?
— Нет, — девушка мотает головой. — Я не буду ничего писать. Я поняла, что не имею права. Это слишком... настоящее.
Они сидят рядом. Молчат. Над кладбищем кружат вороны.
— Знаете, — наконец говорит Антон Петрович, — я ведь понимал, что это не она отвечает. Но всё равно было приятно. Как будто я не один здесь, с ней.
Девушка поднимает глаза: — Хотите, я буду приходить? Иногда. Просто посидеть. Или поговорить. Если вам нужно.
Старик смотрит на фотографию жены на памятнике.
— Маша любила молодёжь. Она всегда говорила, что рядом с молодыми чувствует себя моложе, — он протягивает девушке свежий конверт. — Если хотите, можете прочитать. Только при мне.
Она осторожно берёт письмо, бережно вскрывает конверт.
Антон Петрович закрывает глаза. И впервые за долгое время чувствует покой.