Мир будто превратился в страницу поблекшей от времени книги. Стал двухмерным, ненастоящим, пресным. Удивительно даже. Кто бы мог подумать, что одна маленькая деталь способна поменять многое?
Все началось весной. Когда сирень только начала пениться яркими соцветиями, женщина не придала значения тому, что не чувствует аромата. Цветам ведь еще нужно раскрыться, войти в полную силу.
Через три дня во дворе их дома густой аромат сирени наплывал на прохожих, он пьянил, делал их лица мечтательным и счастливыми. Она же ничего не чувствовала.
К этому моменту она поняла, что утрачена важная часть жизни. Любимый итальянский кофе, который она придирчиво выбирала в магазинчике центрального переулка, запускала руку подальше в стеллажи, чтоб выловить самую свежую партию зерен, стал просто горьковатой дымящейся жидкостью нефтяного цвета.
Еда будто картон. Яблоко не отличить от лука.
Но сирень, ее любимая сирень, которую она трепетно ждала каждый год, чтобы насладиться знакомой с детства смесью горечи миндаля, свежевыстиранного белья, тонкого хрусткого октябрьского льда… Ей всегда казалось, что облака пахнут сиренью. Только в мае ведь они имели особую пышность и белизну на фоне пронзительно-синего неба. И конечно, могли пахнуть только так, вспененными нежными соцветиями лилового цвета, которые быстро увядали – и все, кончилось волшебство, снова жди целый год.
Вот так у нее и пропало обоняние. Что беспокоило ее куда сильнее, чем прозрачная жидкость, которая текла из носа, стоило ей наклонить голову вниз, чихнуть или кашлянуть. Когда у нее был насморк, аллергия или обычная сезонная простуда, во рту стоял солоноватый привкус слез. Эта же странная жидкость отчего-то создавала сладковатое послевкусие.
Впрочем, женщина не задумывалась об этом. Просто с юности привыкла анализировать свои чувства и умело облекала их в слова. Педагогический институт, любимые книги, а потом и работа учителя литературы – все это обязывало складно думать и говорить, знаете ли.
К врачу ее загнала дочь. Увидев, что мама стала ходить с носовым платочком и не расстается с ним уже два месяца, забила тревогу.
ЛОР-врач пробормотал что-то про аллергию – лето было в зените, мало ли цветущих растений, а ведь еще злаки, они ведь очень аллергенны! Доктор назначил лечение, которое, впрочем, не помогло.
Ко всему можно привыкнуть. Вместо любимого итальянского кофе она стала покупать цикорий. Для здоровья полезнее, да и не надо демонстрировать чудеса акробатики, выискивая на дальних стеллажах пакет посвежее. Она подозревала, что с тем же успехом могла бы по утрам добавлять в горячую воду каплю чернил. Или ложку торфа. С исчезновением радости дымного, густо-шоколадного запаха любимого напитка все казалось каким-то нарисованным, а не настоящим.
Наступил октябрь. Когда выпал первый снег, она поняла, что обоняние к ней уже не вернется. Ей стало грустно. Она вышла на улицу, глубоко вдохнула – но все оставалось таким же, как в мае или сентябре. Никаких перемен, которые раньше она ощущала с каждым вдохом нового месяца.
Свежесть сирени, душная сладость с горчинкой цветущей черемухи в мае, в июле – аромат сена, сухой потрескавшейся земли и луговых трав, в конце августа – запах антоновки с корицей, прелого листа, печного дымка. Все прошло мимо. Теперь вот морозный звенящий предвкушением новых ароматов октябрь, который не пахнет ничем. А потому и первый снег выглядит как-то неубедительно…
Веры нет этим врачам, если они не способны сделать такую малость – вернуть человеку утраченное обоняние. Кто бы мог подумать, что радость жизни от ночного пения соловья под аккомпанемент плотных, словно лаком покрытых, по-майски свежих листьев тополя у нее под окном становится и не радостью вовсе, если не чувствуешь, как вся эта симфония жизни пахнет…
Прозрачная жидкость все продолжала капать из носа. Иногда вытекала короткими струйками. На платке оставляла желтоватые пятна. Засыхая, делала ткань плотной, словно накрахмаленной.
К врачу женщина больше не пошла.
***
Однажды утром она проснулась совсем больная. Не дотянувшись еще до градусника, уже поняла – температура есть, и высокая. Кожа ее была сухая и горячая, а внутри будто кто-то положил лед, так ей стало холодно. Стуча зубами, она натянула теплый халат.
Какая-то мысль не давала ей покоя. Что-то нужно было вспомнить.
Дочь гремела на кухне посудой, заваривала утренний цикорий. Заглянула к маме, узнала, что той нездоровится. Вызвала врача – нечего геройствовать и нести заразу в школу к детям. Пусть лечится дома.
Мать весь день простояла перед большим зеркалом в прихожей, зачарованно глядя куда-то в его глубины и зябко ежась от лихорадки. Хотелось лечь, вытянуть уставшие ноги, задремать. Но она не могла этого сделать, пока не вспомнит. Что же она должна вспомнить? Женщина осела перед зеркалом, потому что ноги начали предательски дрожать. Снова посмотрела на свое отражение.
Дочь застала мать в той же самой позе, когда вернулась с работы.
- Мама, тебе плохо? Врач приходил?
- Нет еще…
На нее смотрела чужая женщина в теле ее матери. Взгляд, всегда теплый и глубокий, теперь стал расфокусированным, а выражение лица – бессмысленным.
Дочь поняла, что это не обычная простуда еще до того, как мать произнесла механическим голосом:
- Сок. Нужно выжать сок из зеркала.
И улыбнулась облегченно. Будто вспомнила что-то важное и смогла наконец это озвучить.
Скорая помощь приехала быстро. Давление было нормальное, а вот температура оказалась высокой. Медик, от которого пахло шаурмой и растворимым кофе, а также многодневной усталостью, сообщил, что при инсульте такое бывает. Надо сначала исключать инсульт.
Никакого инсульта у ее мамы не обнаружили. На РКТ головного мозга все было вполне благополучно. Врач приемного отделения с презрением сообщил, что кому-то пора достать учебники, которых, видно, не читывали уж лет десять как, и обновить свои знания о том, чем инсульт отличается от менингита. Ну да, больная может достать подбородком до груди. При вирусном менингоэнцефалите такое бывает.
В инфекцию, дружок. Вези пациентку в инфекцию. Там разберутся.
В инфекционном отделении врач устало махнул рукой – госпитализируем, мол, а там разберемся.
Глядишь, анализы или люмбальная пункция чего полезного подскажут. А потом остановился, глядя, как пациентка прикладывает к носу платок. С усилием отведя непослушную руку женщины от носа, он увидел на кипенно-белой хлопчатобумажной ткани желтоватые пятна. И потянулся рукой к трубке телефона: как бишь там позвонить к нейрохирургам? У нас тут, кажется, сюрприз, черепно-мозговая травма, осложнившаяся менингоэнцефалитом.
Впрочем, дочь пациентки все отрицала. Отрицала травмы и сама пациентка, хотя ей веры было мало. Она тревожно озиралась в поисках зеркал и просила заготовить трехлитровые банки. В общем, бредила тетка по полной программе. Хотя повторное РКТ, а потом и МРТ головного мозга никакой травмы и в самом деле не показало.
Нейрохирург сообщил, что это нетравматическая назальная ликворея. Отчего и почему возникла – бог весть. У многих пациентов причину так и не находят. Хотя известно, что чаще всего такая беда случается с женщинами зрелого возраста, корпулентными дамами. Повышает риск развития недуга остеопороз, а также аномалии строения костей черепа. Обонятельные рецепторы из носа продолжаются тонкими ниточками, которые через особые отверстия в черепе идут к обонятельным луковицам. И если это сообщение слишком широкое, получаются ворота для инфекции.
Так сколько, говорите, у нее уже течет ликвор из носа? Полгода?!... Да где же вы, матушка, все это время были?..
Дочь не стала рассказывать о том, что мама ее была в кабинете ЛОР-врача. И дисциплинированно принимала все назначенные лекарства. А не увидев от лечения никакого толку, отказалась и от лекарств, и от повторного визита к врачу. Какой смысл спорить теперь с медиками, если инфекция уже проникла в мозг, и надо что-то делать прямо сейчас, а не искать виноватых, когда драгоценные минуты идут и идут?
В этот раз нейрохирурги посоветовались с ЛОР-отделением и придумали какую-то стратегию, которая помогла справиться с ликвореей. Долго делали какие-то пробы, обнаружили дефект черепа, едва заметный. Исхитрились закрыть его – вроде бы собственным лоскутком мышечной ткани пациентки. Долго давали ей антибиотики. Справились, в общем.
Спинномозговая жидкость – а это была она, прозрачная, с желтоватым оттенком, и сладковатая на вкус, как заметила сама внимательная пациентка, потому что в ликворе содержится некоторое количество глюкозы, - так вот, эта жидкость перестала вытекать оттуда, откуда вытекать не должна.
Дочь потом рассказывала матери про сок, который нужно было непременно добыть из зеркала. Но та ничего не помнила. Два или тря дня выпали из ее памяти, да так и не вернулись.
Через несколько месяцев наступила весна. Первыми ее приход как всегда славили неброские цветы мать-и-мачехи: они толпились скромно на пригорке, который ярче всех освещался ненадежным еще и совсем не пригревающим апрельским солнцем. Женщина с радостью подошла к цветам, неловко присела и сорвала один. Вдохнула. И почувствовала ореховый, чуть горьковатый запах свежесорванной зелени. И что-то далекое, сладкое, солнечное, похожее на мимозу. Это был аромат цветка мать-и-мачехи. Самый лучший и изысканный аромат, что она когда-либо слышала. Потому что весь он был – предвкушение и надежда.
После работы она зашла в знакомый магазинчик и привычным жестом запустила подальше руку в ящик с пакетами кофе. Достав самый дальний и, несомненно, самый свежий, она понесла его домой. Не дождавшись утра, смолола матовые шоколадные зерна, чувствуя, как аромат наполняет кухню.
На шум кофемолки зашла дочь. Улыбнулась: «Я так скучала по кофе!»
Да, женщина снова чувствовала аромат жизни. Та незаметно стала превращаться из поблекшей страницы чужой какой-то книжки в настоящую, реальную, осязаемую.
На смену мать-и мачехе пришли одуванчики. Она срывала их, не удержавшись, вдыхая горечь листьев и сладость соцветий. Потом настало время черемухи и сирени. Не надеясь надышаться любимым ароматом впрок, она пошла в парфюмерный магазин и вернулась с флакончиком духов.
Каждый день снимала тяжелую стеклянную крышку с золотом, чуть согревала стекло в руках, наблюдая, как перетекает в нем тяжелыми густыми каплями темная жидкость. Любовалась флаконом и его содержимым, вынеся на свет. Потом не торопясь подставляла запястье, чтобы брызнуть. Жидкость сначала колола нос остротой спирта, но уже через пару секунд начинала искриться горечью миндаля и холодом прозрачного льда, хрусткими накрахмаленными простынями и сладостью лиловых лепестков – найдешь пять, а не четыре, обязательно съешь на счастье…
Доктор сказал ей, что восстановление обоняния после тяжелого менингоэнцефалита, который она перенесла, маловероятно. И это настоящее чудо, что ее обонятельные нейроны проснулись по весне вместе с неуемной зеленью на склонах и пушистыми почками на кустах.
Впрочем, если так уж получилось, что она попала в небольшой процент людей, у которых в буквальном смысле начинает «свистеть фляга», то есть подтекать спинномозговая жидкость из спонтанно образовавшегося дефекта в черепе, то почему бы ей же не оказаться в группе счастливо исцелившихся?
Этого, разумеется, доктор вслух говорить не стал.
Пациентке же сказал, что она сама и есть весна. И жажда жизни в ней сильная. А потому мозгу ничего не оставалось, кроме как подчиниться приказу организма, зову неуемной души. И возродить обонятельные нейроны, словно они тоже часть великого жизненного цикла.