Есть кино, которое забывается за день. Есть — которое становится частью памяти, неважно, хотел ты этого или нет. А есть фильмы, которые залипают в культуре, как нелепый след на новой рубашке: не стереть, не объяснить. Фильм «Сто дней до приказа», снятый зимой 1991 года, как раз из таких. Его смотрели не ради драмы. Не ради смысла. И даже не ради актёрской игры. Его смотрели ради сцены, в которой актриса плывёт в бассейне, не прикрываясь ничем, кроме воды. Но за этой минутой экрана — целая эпоха. С потерей жанров, авторскими амбициями, предательством текста и внутренней свободой, которую вдруг позволили — и никто не знал, что с ней делать.
Юрий Поляков дал слово. А потом его забрали
Повесть «Сто дней до приказа» была написана ещё в 70-х — Юрием Поляковым, только-только вернувшимся со службы в ГДР. Никакой злобы. Никакой агитации. Просто — честная, ироничная, иногда жёсткая история о том, как мальчики становятся дембелями. Повесть была из тех, что читаются с одной затяжкой. Без надрыва. С сочувствием. С узнаваемостью. С лёгкой усмешкой над армейским бытом. Книга вышла в журнале «Юность» в 1988 году и стала чем-то вроде поколенческой хроники — особенно для тех, кто знал, как пахнет шинель после дождя и что значит слово «зуб» в контексте казармы.
Кино, которое должно было родиться из этой повести, Юрий Поляков ждал и боялся одновременно. Но когда увидел — понял: это не его. И не о том.
Режиссёр хотел быть Пазолини. Получился постперестроечный сюр
Фильм снял Хусейн Эркенов, молодой выпускник ВГИКа, человек с амбициями, чувствительный к метафоре. Он мечтал снять не просто кино — авторское высказывание. Елена Кондулайнен как аллегория конца — всё это он собирал, как мозаику. Только зритель ждал совсем другого. Он приходил на фильм по известному названию, ожидая армейской иронии, узнавания, грусти по собственной молодости. А вместо этого — получал набор аллюзий, алогичных диалогов и минуту женской наготы в бассейне, которая вытесняла всё остальное.
Юрий Поляков был оглушён. «Это не моя повесть. Это просто юноша захотел сразу стать Пазолини. Но забыл, что сначала нужно хотя бы научиться снимать сюжет».
Нагота Кондулайнен как реклама. И как проклятие
Она вышла в кадр в чём мать родила. Медленно. Плавно. Минуту или чуть больше. И это — осталось в памяти зрителя сильнее, чем вся военная часть. Люди шли в кино не ради драмы, а ради этого эпизода. Комментарии в духе «наконец-то и у нас стало можно» звучали повсюду.
Кондулайнен после этой роли закрепила за собой статус «символа того, чего в СССР не было». Она стала лицом сексуальной революции, которая в России произошла без спроса и без правил. Бассейн стал её залом славы и крестом одновременно. Кино называли «учебником по подводной съёмке», хотя снимался он как трагедия взросления.
Джигарханян, Заманский и другие, кто всё ещё пытался играть по-настоящему
В этом странном фильме играли Армен Джигарханян — в роли комбрига, и Владимир Заманский, которому тогда было под 70, а сегодня уже почти 100. Там был Олег Васильков — молодой, жёсткий, как бритва. Была Марина Полицеймако, вдова Семёна Фарады, — живая, нервная. Была Кондулайнен — холодная и томная, как смерть.
А ещё — был Олег Яковлев, будущий «Иванушка». Тогда ещё не певец, а актёр с надеждой. Его роль была мимолётной, но в этих нескольких кадрах была честность, которой в фильме, увы, оказалось слишком мало.
Сюжет, которого не было. И финал, которого не ждали
Фильм не имел чёткой линии. Это была россыпь сцен — будто набор снов, навеянных казармой и абсентом. Были драки, были отрывочные диалоги, был фатализм. Иногда — откровенный сюр. Не каждый зритель понимал, что происходит. Некоторые выходили из зала, некоторые — досматривали только ради той самой сцены в бассейне. И всё же что-то оставалось. Возможно, ощущение тревоги. Безысходности. Одиночества внутри строя. И глухого сознания, что армию изнутри не победить — только пережить.
Фильм не удался. Но запомнился
«Сто дней до приказа» — это не фильм по Полякову. Это фильм по метафоре о времени, в котором потерялись все: литература, режиссура, зритель. Время, когда всем вдруг дали свободу — и никто не знал, что с ней делать. Поэтому снимали как умели. Показывали, что могли.
И если осталась в этом фильме хотя бы одна правда — так это минута в бассейне. Не потому что она про тело. А потому что она — про свободу, которая пришла слишком поздно и слишком резко. В кадре — вода. Женщина. Тишина. И всё, что не сказано. Потому что сказать — было страшнее, чем показать.