ГЛАВА ПЕРВАЯ
Внезапное новое вооружение флота, последовавшее за бегством Наполеона с острова Эльба, к началу весны 1815 года мало способствовало уменьшению числа безработных морских офицеров. Разоруженное и поставленное на долгую стоянку военное судно нельзя заново укомплектовать экипажем, снарядить и подготовить к выходу в море за считанные недели; и лучшие наблюдательные пункты Гибралтара были теперь запружены офицерами на половинном жалованье, которые, в числе прочих, собрались, чтобы понаблюдать за долгожданным прибытием эскадры коммодора Обри с Мадейры, благодаря которой огромный пустой участок воды внутри мола должен был принять новый вид, ведь вся эта непривычная пустота лишь подчеркивалась присутствием нескольких лишенных мачт корпусов, "Ройял Соверена" под флагом главнокомандующего и пары одиноких семидесятичетырехпушечных линейных кораблей, но не было видно нескончаемого потока лодок с матросами в увольнениях, курсирующих туда-сюда, и почти никаких других признаков настоящей портовой жизни военного времени.
День был чудесный: наконец-то подул легкий, переменчивый, но достаточно благоприятный ветер; солнце играло на цветущем ракитнике, на скалах, на кустах ладанника и гигантского вереска; в небе непрерывно носились перелетные птицы: канюки, черные коршуны, все европейские виды стервятников, черные и белые аисты, осоеды, удоды и бесчисленные ласточковые мухоеды. Однако все присутствующие были к ним безразличны, ибо их взоры были устремлены вдаль, туда, где эскадра легла на правый галс. С самого утра за происходящим в старые подзорные трубы наблюдали два пожилых отставных лейтенанта военно-морского флота, которые больше не могли выносить английский климат и обнаружили, что на их 127 фунтов и 15 шиллингов в год здесь можно было себе позволить гораздо больше.
– Ветер снова меняется, – сказал первый из них. – Он будет им позади траверза.
– Уверен, они зайдут в гавань уже на этом галсе.
– Наконец-то, после всех этих тяжелых дней, бедняги. Из-за "Брисеиды" им пришлось торчать в Фуншале до тех пор, пока они не начали последние кости глодать. У нее всегда были перегружены мачты, и даже сейчас я не могу поздравить ее с этим неудачно установленным бушпритом. Маршэм всегда ставит бушприты со слишком большим наклоном.
– Фор-стеньга тоже не делает ей чести: вероятно, их боцман скончался.
– Вот они выровнялись и выстроились в отличную колонну. "Брисеида"... "Сюрприз" – его, должно быть, вернули в строй... "Помона" с брейд-вымпелом коммодора Джека Обри – это, наверное, вывело беднягу Рэнгла из себя. "Дувр"... "Ганимед". А ведь "Дувр" был переделан в транспорт для войск, и теперь его снова спешно сделали фрегатом. Ну и бардак!
Ветер повернул с кормы, и вся эскадра быстро и умело поставила лисели, напоминавшие широкие крылья: это было великолепное зрелище. Однако теперь течение было против них, и, несмотря на всю громаду парусов, они почти не продвигались вперед. Все корабли, конечно, шли в бакштаг и выжимали из утихающего ветра все, что могли, со всем мастерством, приобретенным за двадцать с лишним лет войны; это была величественная картина, но через некоторое время она не вызывала особых комментариев, и вскоре бывший лейтенант Джон Эрроусмит, который был на два месяца старше в производстве своего друга, Томаса Эдвардса, сказал:
– В молодости я всегда сначала открывал в "Таймс" колонку о рождениях и браках, – после того, как узнавал о повышениях по службе и назначениях, – но теперь я сразу перехожу к заметкам о смертях.
– Я тоже, – отозвался Эдвардс.
– И в последнем номере, который пришел с пакетботом, я увидел несколько знакомых имен. Первым из них был адмирал Странраер, лорд Странраер, то есть капитан Куп.
– О, неужели? Я плавал с ним на "Защитнике", в Вест-Индии, где он показал нам, что такое чистота и порядок. Всегда в перчатках, в любую погоду; на шканцах обязательно ботфорты; нижние и брам-реи поднимать менее чем за пять минут или жди головомойки; в ответ на любые выговоры рта не открывать. Если бы он не был мертв, я мог бы рассказать вам пару историй о его службе в Кингстоне.
– Согласен, его никто особенно не любил. Говорят, что его хирург и еще какой-то медик убили его с помощью черной микстуры или чего-то в этом роде, но постепенно, как вы понимаете, – вроде того, как жены травят мужей мышьяком, если хотят овдоветь, но не решаются предпринимать более решительных действий.
– Судя по моему знакомству с его светлостью, то, что вы говорите, меня нисколько не удивляет. Если подумать, то я бы угостил каждого из этих врачей бокалом бренди, если бы представился такой случай. Видите, как на "Сюрпризе" потравливают лисель-шкот, чтобы не обгонять остальных?
– Да. Он всегда был удивительно быстрым судном, и теперь они так хорошо его оснастили, не хуже королевской яхты. Вебстер видел его на верфи молодого Сеппингса, где они устанавливали диагональные распорки и делали все, что только можно придумать, – его ведь готовили к гидрографическому плаванию. Прекрасное маленькое судно.
Некоторое время они обсуждали усовершенствования корабля, опытным глазом рассматривая его в подзорные трубы; но затем, когда колонна снова стала идеальной и суда выстроились на расстоянии кабельтова друг от друга, Эрроусмит сложил трубу и сказал:
– Умер еще один человек, совсем другого склада, губернатор Сьерра-Леоне Вуд. Он был славным малым, очень популярным на флоте, и держал щедрый стол: приглашал целые кают-компании, когда заходили военные корабли, и мичманов тоже.
– Я очень хорошо его помню. Джон Неллер, я и почти все наши товарищи по кают-компании обедали у него после шторма возле устья Ривер Плейт и нескольких недель на чертовски скудном пайке, когда из-за лопнувшей клепки затопило хлебную кладовую. Боже, как мы тогда ели, смеялись и пели! Так он умер? Пусть земля ему будет пухом, если спросите меня. Хотя, так или иначе, всех нас это ждет, что может послужить некоторым утешением для тех, кто ушел раньше. Насколько я помню, у него была очень красивая жена, а еще и ученая, что заставляло соседей сторониться ее.
– Ветер крепчает. "Дувр" отдает шкоты на фор-брамселе.
Порыв ветра – точнее, серия порывов, – на некоторое время нарушил идеальное построение колонны судов, но порядок был восстановлен удивительно быстро (все матросы знали, что за ними наблюдают не только необычайно требовательный коммодор и еще более грозный главнокомандующий, лорд Кейт, но и все более многочисленная группа очень знающих и весьма критически настроенных наблюдателей на берегу), и вскоре беседа двух лейтенантов возобновилась.
– Произошло еще одно событие, которое можно было бы назвать смертью, связанной с флотом. Оно произошло намного раньше других, но о нем стало известно только сейчас. Вы когда-нибудь встречались с доктором Мэтьюрином?
– Не уверен, но я очень часто о нем слышал. Говорят, он очень способный врач, лечил самого герцога Кларенса. Он всегда плавает с Джеком Обри.
– Да, это он. Так вот, у него есть жена. Они живут вместе с Обри в его большом доме в Дорсете, но вы, конечно, об этом знаете, раз вы сами родом из Дорсета.
– Да. Вулкомб, или Вулхэмптон, как некоторые его называют. Для нас это довольно далеко, и мы туда не ездим, но я был на одном или двух собраниях членов "Блэкстоуна", и мы часто видели миссис Обри и миссис Мэтьюрин на дорчестерской ассамблее. Миссис Мэтьюрин разводит арабских лошадей, она очень хорошая наездница и необыкновенно искусно управляет экипажем.
– Ну, да... так говорили. А вы знаете место под названием Мэйден-Оскотт?
– Даже слишком хорошо, там этот проклятый мост.
– Подробности мне неизвестны, но, похоже, она там перевернулась, и карета, лошади и все остальное рухнули прямо в реку, и только конюха удалось вытащить живым.
– Господи! – воскликнул Эдвардс и, помолчав, добавил: – Моей жене она не нравилась, но она была очень красивой женщиной. Поговаривали, что у нее сомнительная репутация... драгоценности у нее были потрясающие... Ходили слухи о некоем полковнике Чамли, и говорят, что брак не был счастливым. И вот она мертва, упокой Господь ее душу. Я замолкаю. Сомневаюсь, что когда-либо увижу подобную ей женщину.
Они оба задумались, глядя прищуренными глазами на сверкающее море, пока эскадра приближалась к берегу, а толпа зевак увеличивалась. Затем Эдвардс сказал:
– Если подумать, глядя на наших товарищей по плаваниям и родственников, можете ли вы вспомнить какой-либо брак, который можно было бы назвать счастливым, после охлаждения первой страсти? Знаете, в холостяцкой жизни есть свои преимущества: ложишься спать, когда захочешь, читаешь в постели...
– Навскидку я не могу припомнить такого; взять, к примеру, Вуда в Сьерра-Леоне: они принимали гостей без перерыва, только чтобы не сидеть за столом вдвоем. Говорят, что Вуд... но не будем об умерших. Нет, я не могу вспомнить много браков без каких-либо разногласий или раздора; но, кроме особенно очевидных случаев, кто может точно сказать, где находится золотая середина? В конце концов, как заметил один философ, "Хотя супружество сопряжено с трудностями, безбрачие лишено удовольствий".
– Я ничего не смыслю в философии, но я встречался с некоторыми философами, – мы часто ездили в Кембридж повидаться с моим братом, преподавателем, и, надо сказать, они были чертовски... – Он осекся, увидев дочерей своего друга, – старшая из них была очаровательна, хотя и немного растрепана, – проталкивающихся к ним сквозь толпу, и продолжил неодобрительным тоном: – ...хотя вы всегда были начитанным человеком, даже в мичманской каюте "Британии".
– О, папа, – воскликнула старшая из девочек. – а который из них "Сюрприз"?
– Второй корабль в колонне, дорогуша.
Ведущие суда были уже достаточно близко, чтобы можно было разглядеть людей, – синие и красные мундиры на квартердеке, матросы в белых штанах, убирающие марсели и нижние паруса, вместе с кливером и стакселями, – но различить кого-то конкретного было почти невозможно. Юная леди осторожно взяла у отца подзорную трубу и навела ее на "Сюрприз".
– Это что, и есть знаменитый капитан Обри? – спросила она. – Да ведь он невысокий, толстый и с красным лицом. Я разочарована.
– Нет же, глупая, – ответил ее отец. – Коммодор там, где и ему и положено быть, на борту флагманского корабля, конечно же, – на "Помоне". Разве ты не видишь брейд-вымпел?
– О, да, сэр, теперь вижу, – ответила она, направляя подзорную трубу на шканцы "Помоны". – Скажите, пожалуйста, а кто этот высокий светловолосый мужчина в форме контр-адмирала и со шляпой под мышкой?
– Ну, Лиззи, это и есть твой знаменитый Джек Обри. Ведь коммодоры носят мундир контр-адмирала, и на их приветствие отвечают салютом, положенным такому званию, как мы и услышим примерно через десять секунд.
– О, разве он не красавец? У Молли Батлер была цветная гравюра, на которой он был изображен в бою с турками, во время абордажа "Торгуда", с саблей в руке, и все лучшие девочки в школе...
Они так и не узнали, что говорили или думали лучшие девочки в школе, потому что в этот момент загремел салют из семнадцати орудий, который "Помона" дала в честь главнокомандующего, стреляя через равные промежутки времени; и не успели выстрелы затихнуть, а клубы дыма рассеяться, как огромный флагманский корабль начал ответный салют из пятнадцати пушек. Когда отгремели и они, мистер Эрроусмит сказал:
– Теперь, еще через десять секунд, вы увидите сигнал "Коммодору прибыть на борт флагмана". Вон уже спускают его катер.
– А кто этот маленький человек рядом с ним, в черном сюртуке и серых бриджах?
– Должно быть, это доктор Мэтьюрин, они всегда вместе плавают. Он может отрезать руку или ногу быстрее, чем любой другой хирург на флоте, а видеть, как он разделывает баранье седло – одно удовольствие.
– О, фи, папа! – воскликнула девушка, а ее младшая сестра громко и хрипло засмеялась.
На борту "Помоны" в самом разгаре была приличествующая случаю церемония, и когда Джек вышел из капитанской каюты, засовывая в карман чистый носовой платок и преследуемый Килликом, который щеткой стряхивал последние пылинки со спины его расшитого золотом мундира, он увидел, что на шканцах собрались все его офицеры и большинство мичманов, все из которых либо были в перчатках, либо прятали руки за спину.
Матросы подали ему роскошные фалрепы, и, следуя за дежурным мичманом, он спустился в свой катер. Все матросы в шлюпке прекрасно его знали, ведь они были товарищами по многим плаваниям, а двое из них, Джо Плейс и Дэвис, служили на его первом судне, "Софи"; но ни они, ни Бонден, его рулевой, и виду не подали, когда он устроился на корме, сдвигая свою саблю, чтобы дать мичману больше места. Матросы были в своей парадной форме гребцов – широкополых белых шляпах с лентами, белых рубашках, черных шелковых шейных платках, белоснежных парусиновых брюках, – и выглядели торжественно: они ведь были частью церемонии, и шуткам, подмигиванию, перешептыванию и улыбкам сейчас не было места. Бонден оттолкнулся от борта, скомандовал "Посторонись", и, точно рассчитав время и расстояние, пока его товарищи без постановки делали длинные, сильные гребки, подвел катер к трапу по правому борту флагманского корабля, где состоялась еще более впечатляющая церемония. Джек, поднявшийся на борт под свистки боцманских дудок, отдал честь шканцам, пожал руки капитану корабля и флагманскому штурману флота, а королевские морские пехотинцы – алое совершенство мундиров под ярким солнцем, – с ритмичным стуком и топотом отсалютовали оружием.
Помощник штурмана увел мичмана с "Помоны", а капитан Бьюкен, командовавший "Ройял Совереном", проводил Джека Обри вниз, в великолепную каюту адмирала; но вместо огромного, мрачного и седого главнокомандующего с рундука у перегородки вдруг поднялось прозрачное облако голубого тюля, которое окутывало высокую и элегантную женщину, очень красивую, но еще более примечательную своей благородной осанкой и дружелюбным выражением лица.
– Ну что ж, дорогой Джек, – сказала она, когда они поцеловались. – как я счастлива видеть вас с брейд-вымпелом. Просто повезло, что приказ вас застал, – я думала, вы уже на полпути к Огненной Земле в простой посудине, нанятой для гидрографических исследований. Но я никогда не пойму, как мы могли вас не заметить на Коммон-Хард, – никогда, хотя я и долго об этом думала. Правда, Кейт был так взволнован после слушаний по бюджету военно-морского флота, а я прокручивала в голове какие-то загадочные строчки Энния, не в состоянии понять, что он имел в виду, но все же...
– Я тоже никогда не пойму, как я мог быть настолько глуп, чтобы войти сюда, спросить как у вас дела, и сесть рядом с вами, даже не поздравив вас с тем, что вы теперь виконтесса, хотя всю дорогу я только об этом и думал. От всего сердца вас поздравляю, дорогая Куини, – сказал он, снова целуя ее, и они уселись рядом на широкий, покрытый подушками рундук. Джек был выше Куини и более чем в два раза тяжелее, а поскольку он долгое время воевал и был сильно изранен, то теперь выглядел старше. На самом же деле он был на семь лет моложе ее, и было время, когда он был совсем маленьким мальчиком, которого она драла за уши за дерзость, нечистоплотность и жадность, и чьи частые ночные кошмары она успокаивала, беря его к себе в постель.
– Кстати, – спросил Джек. – адмирал предпочитает, чтобы к нему обращались "лорд виконт Кейт", как к Нельсону в свое время, или просто "лорд К."?
– О, просто "лорд", думаю. Другое дело, конечно, формальный придворный обиход, и я знаю, что дорогому Нельсону это нравилось; но я думаю, что среди обычных людей так уже не говорят. В любом случае, его такие вещи совсем не беспокоят, как вы знаете. Он, конечно, чрезвычайно дорожит своим чином, и, осмелюсь сказать, он был бы не прочь получить орден Подвязки; но Кейты из Эльфинстоуна ведут свою историю с незапамятных времен: они же граф-маршалы Шотландии и самого Моисея могли бы назвать кузеном.
Они сидели, улыбаясь друг другу. Странная пара: два по-своему красивых человека, но связь между ними совсем не походила на обычное притяжение между полами. Это нельзя было сравнить и с отношениями брата и сестры, со всеми возможными проявлениями ревности и соперничества, которые так часто встречаются в них; скорее, это была крепкая, ничем не замутненная дружба и удовольствие от общения друг с другом. Конечно, когда Джек был еще совсем маленьким и Куини заботилась о нем после смерти его матери, она была несколько деспотичной, настаивая на должной опрятности и приличном питании; но это было давно, и с тех пор им было очень хорошо вместе.
По ее лицу пробежала тень, и, положив руку Джеку на колено, она сказала:
– Я была так счастлива видеть вас, – ведь вы чуть не уплыли на мыс Горн, – что упустила из виду более серьезные вопросы. Скажите, как бедняга Мэтьюрин?
– Он выглядит постаревшим и сгорбленным, но держится отлично, и это не лишило его любви к музыке. Хотя он совсем ничего не ест, и когда он вернулся в Фуншал, закончив все дела в Вулкомбе, я поднял его из шлюпки одной рукой.
– Она была необычайно красивой женщиной и обладала потрясающим стилем, и я чрезвычайно ей восхищалась. Но она не подходила на роль ни его жены, ни матери для этой прекрасной девочки. Кстати, как она? Ее же не было в экипаже?
– Нет. На козлах был еще только Чамли; моя свекровь и ее спутница сидели внутри, а Гарри Уиллетт, конюх, сзади, – к счастью, Падин в тот день не поехал. И, кажется, Бригита не так уж сильно горюет. Она очень привязана к Софи, понимаете ли, и к миссис Оукс.
– Не думаю, что я с ней знакома.
– Это вдова одного морского офицера, которая живет с нами, довольно образованная дама, – разумеется, не такая ученая, как вы, Куини, – но она учит детей латыни и французскому. Для греческого у них не хватает способностей.
Они помолчали.
– Если он не будет есть, то наверняка ослабеет и совсем зачахнет, – сказала леди Кейт. – У нас на борту "Ройял Соверена" есть знаменитый повар, он вернулся в Англию вместе с Бурбонами. Как вы думаете, будет ли уместным его пригласить? Только мы, главный врач флота и несколько старых друзей. Я бы ему показала одно место у Энния, которое я не могу разгадать. Ну и, разумеется, в ближайшее время у них должно быть совещание с секретарем Кейта и его политическим советником. О, Джек, еще кое-что, но это только между нами. Еще одно назначение на средиземноморском театре было бы для него непосильным, так что мы здесь только до тех пор, пока не прибудет Пеллью; хотя мы еще немного поживем в губернаторском доме, чтобы насладиться весной. У вас хорошие отношения с Пеллью, Джеки?
– Я им всегда восхищался, – сказал Джек, и действительно, адмирал сэр Эдвард Пеллью был на редкость лихим и успешным капитаном фрегата. – но к лорду Кейту я испытываю глубочайшее уважение.
– Мой дорогой Обри, – воскликнул адмирал, входя в каюту. – А вот и вы! Как я рад вас видеть.
– А я вас, милорд виконт, если позволите так выразиться. Сердечно вас поздравляю.
– Спасибо, спасибо вам, Обри, – сказал адмирал, более польщенный, чем это могло бы понравиться его жене. – Но я должен сказать, что заслуживаю понижения в должности за то, что включил в ваши приказы это глупое условие об ожидании "Брисеиды". Я должен был сказать, что... но не будем об этом. Дело в том, что в то время я хотел, чтобы ваша эскадра лишь охраняла проход через проливы; но сейчас, в настоящий момент, ситуация значительно осложнилась. Шестьсот тысяч человек приветствовали Наполеона, когда он вступал в Париж. К нему присоединился Ней, и то же самое сделали сто пятьдесят тысяч королевских войск, хорошо оснащенных, обученных и укомплектованных офицерами. Бесчисленное множество закаленных в боях ветеранов, возвращающихся из плена из Англии, России и всей Европы, преданы ему и спешат под его императорские знамена. Похоже, нас ждет настоящее пекло. Доктор Мэтьюрин с вами?
– Да, сэр.
– Он в состоянии обсудить все это с моим секретарем и советниками?
– Полагаю, да, милорд. Хотя он избегает обычного общества, он решительно захвачен войной и использует любые средства для получения информации – газеты, письма и так далее. Я видел, как он три часа подряд беседовал с французским офицером, – роялистом, конечно, – чей бриг находился рядом с нами во время полного штиля недалеко от Бужиу.
– Полагаю, он не захочет отобедать на борту "Ройял Соверена"?
– Боюсь, что нет, сэр. Но он с большой готовностью обсудит международную ситуацию и способы свержения Наполеона. Мне кажется, только это сейчас поддерживает в нем жизнь.
– Я рад, что он проявляет такую силу в это ужасное время, бедняга. Я очень его уважаю; как вы, наверное, помните, я одно время предлагал ему стать главным врачом флота. Да, да, так и было. Хорошо, я не буду беспокоить его приглашением, от которого ему будет трудно отказаться. Но если по долгу службы вы могли бы уведомить его, чтобы он явился на борт сразу после вечернего выстрела, когда я надеюсь получить почту с курьером, он, возможно, смог бы еще больше узнать о международных делах. А они сейчас крайне запутаны, честное слово. Как я уже сказал, когда я впервые послал за вами, я думал, что вашей эскадры будет достаточно хотя бы для охраны проливов. Я говорю "хотя бы", потому что вы сами видите, как прискорбно мало у нас здесь судов. Но теперь вам придется быть одновременно в трех местах, чтобы успеть сделать хотя бы половину того, что я для вас запланировал. Гм, да, сейчас чертовски сложная ситуация, как узнает доктор, когда придет сюда; он будет просто поражен. А пока я вам обрисую лишь самую общую картину...
Леди Кейт собралась уходить и сказала:
– Дорогой, я оставлю вас наедине. Но не переутомляйся, прошу, у тебя вечером еще встреча с Гонсалесом. Я сейчас же пришлю Джорди с чаем.
Самая общая картина, если убрать огромный авторитет адмирала и его характерный северный акцент, обычно приятный английскому уху, хотя иногда и весьма непонятный, была примерно следующей: Веллингтон с девяноста тремя тысячами британских и голландских солдат и Блюхер со ста шестнадцатью тысячами пруссаков находились в Нидерландах, ожидая, пока Шварценберг с двумястами десятью тысячами австрийцев и Барклай-де-Толли, медленно продвигающийся со ста пятьюдесятью тысячами русских, достигнут Рейна, после чего союзники собирались вторгнуться во Францию. При этом у Наполеона было около трехсот шестидесяти тысяч человек; из них пять корпусов стояли на северной границе, императорская гвардия в Париже и еще примерно тридцать тысяч было дислоцировано на юго-восточной границе и в Вандее.
Оба собеседника согласились с тем, что в этом случае нужно было учитывать единство командования, огромную важность общего языка и особое рвение сражаться на своей собственной земле под командованием человека, который много раз громил пруссаков, австрийцев и русских, сражаясь с необычайным тактическим мастерством против намного более превосходящих сил противника, чем сейчас.
Джек не решался спросить о рвении или даже добросовестности австрийцев и пруссаков на данном этапе кампании, а тем более об эффективности их мобилизации и снабжения войск, но измученное, озабоченное лицо адмирала о многом сказало ему без слов.
– И все же, – сказал лорд Кейт. – это дело армии; у нас есть свои задачи, которые нужно выполнять. Когда уже там Джорди принесет этот чай... Ну, Джорди, ставь поднос сюда, ты, ленивый, бестолковый бездельник, – Некоторое время стояла тишина. – Как я люблю выпить чашечку чая, – сказал он наконец. – Вам еще налить?
– Благодарю вас, сэр, – ответил Джек. – Пожалуй, откажусь.
Адмирал задумался, осторожно налил в чайник еще горячей воды и продолжил:
– Во-первых, есть одна трудность, связанная с французским флотом: их отношение меняется от порта к порту и даже от корабля к кораблю. Они, конечно, чрезвычайно чувствительны, и любой неприятный инцидент, который так легко спровоцировать, может иметь катастрофические последствия. Но что гораздо хуже, так это строительство французских военных кораблей в малоизвестных портах Адриатики, – малоизвестных, но снабженных первоклассной древесиной и отличными корабелами. Вам эта страна хорошо известна. Это продолжающееся строительство, более или менее замаскированное, представляет собой большую опасность, и она тем более велика, что бонапартистски настроенные офицеры и солдаты, как говорят, готовятся сразу же захватить их.
– Но как же финансы, сэр? Построить даже корвет стоит очень больших денег, а поговаривают о фрегатах, даже о двух-трех тяжелых фрегатах.
– Да. Во всем это есть что-то очень странное. Наша разведка видит мусульманское влияние, – возможно, турецкое, или берберийских государств, или даже всех их вместе взятых. В этот самый момент в Алжире, Тунисе и вдоль марокканского побережья наблюдается гораздо большая активность, разжигаемая ренегатами, поддерживающими Наполеона, с помощью местных судов размером с военный шлюп; справиться с этим практически невозможно, так как наши военно-морские силы в регионе сильно ограничены. Все это уже наносит огромный ущерб торговле союзников, особенно нашей, и, вероятно, ситуация будет только ухудшаться, – Адмирал помешал чай, подумал и продолжил: – Если Наполеон Бонапарт со своими тремястами тысячами отлично обученных солдат и, как всегда, блестящей кавалерией и артиллерией сможет разгромить, скажем, русских или часть австрийцев, французский флот может снова вытеснить нас из Средиземного моря, – прежде всего потому, что мальтийцы и марокканцы настолько неблагодарны, что ненавидят нас, и существует реальная возможность союза Франции с Тунисом, Алжиром и другими пиратскими государствами, не говоря уже об императоре Марокко и даже о самом султане. Ведь вы же знаете, Обри, что Бонапарт стал магометанином? Думаю, это было во время египетской кампании, но в любом случае это имело место.
– Я об этом слышал, сэр; но никто не утверждал, что он отказывался от свинины или от бутылки вина. Я воспринимаю это как одну из тех нелепостей, которые человек говорит, когда хочет быть избранным в парламент, например: "Отдайте мне свои голоса, и я обязуюсь покончить с государственным долгом за восемнадцать месяцев". Полагаю, он не больший магометанин, чем я. Для этого ведь надо делать обрезание.
– Что касается меня, то я ничего не знаю о душе, сердце или интимных местах этого господина; я уверен только в том, что такое заявление было сделано и что на данном этапе оно может иметь первостепенное значение. Впрочем, мы уже болтаем, как пара старых сплетниц... – Его прервал вошедший секретарь, который сказал:
– Прошу прощения, милорд, но только что прибыл курьер с пакетом.
Джек вскочил и спросил:
– Мне зайти к вам позже, сэр, когда вы освободитесь?
– Там есть что-то срочное, мистер Кэмпбелл? – выжидательно спросил лорд Кейт, махнув рукой.
– Скорее обычная утомительная рутина, чем что-то, требующее немедленного ответа, за исключением одного приложения, которое я уже отправил.
– Очень хорошо. Благодарю вас, мистер Кэмпбелл. Садитесь, Обри. Я только пробегусь по заголовкам, затем выслушаю ваш отчет о состоянии эскадры и дам вам некоторое представление о том, что я хотел бы, чтобы вы сделали. – Адмирал помолчал, опытным глазом просматривая корреспонденцию, уже помеченную секретными кодами Кэмпбелла; ни один из конвертов не был оценен выше "с3", и, отложив бумаги, он сказал: – Что ж, Обри, в первую очередь вы должны выделить силы, достаточные для защиты торговли с Константинополем. Были вновь введены конвои, и, как вы знаете, один из них должен появиться в течение недели, и алжирцы, в частности, стали очень дерзкими, хотя некоторые суда также ожидаются из Триполи, Туниса и других стран, в то время как другие корсары отправляются из Сале и пересекают проливы в новолуние. Затем вы должны, насколько это в ваших силах, предотвратить любое несанкционированное перемещение в Средиземное море или из него. Но, безусловно, ваша самая важная задача – осмотреть те адриатические порты, которые вам так хорошо известны. Даже на небольших верфях можно построить фрегат, и у нас есть сообщения о целых линейных кораблях, стоящих на стапелях в четырех портах, названия которых вам даст Кэмпбелл. Если какой-либо из двухдечных кораблей открыто встанет на сторону Наполеона, вы должны не рисковать и, не теряя ни минуты, сообщить мне об этом. Что касается фрегатов, корветов или шлюпов, особенно если они недостроены, вы должны постараться остановить строительство и добиться их разоружения, что потребует предельной тактичности; я так рад, что с вами Мэтьюрин. Любая стычка, как я уже сказал, была бы крайне нежелательна, хотя, конечно, если есть четко выраженное намерение присоединиться к Бонапарту, вы должны, как обычно, сжечь, потопить или уничтожить врага.
– Мне все ясно, сэр, – сказал Джек, а затем добавил: – Милорд, я полагаю, вы говорили о курьере. Если он еще здесь, могу я попросить, чтобы мой тендер "Рингл" был немедленно отправлен сюда? Уильям Рид, помощник штурмана, действительно очень хорошо управляет этим необычайно быстрым и маневренным чесапикским клипером, и я буду крайне нуждаться в таком судне.
– Уильям Рид, тот молодой джентльмен, который потерял руку в плавании с вами в Ост-Индии? – спросил адмирал, делая пометку. – Разумеется. Вы хотели бы отправить ему сообщение или что-то передать? Или, возможно, Мэтьюрин? Что ж, я думаю, мы обсудили самое главное; вы, конечно, получите подробные приказы, а когда будете в Маоне, также сможете получить от наших людей на Мальте более определенное представление о том, чего вы можете ожидать, – Адмирал встал. – Надеюсь, вы пообедаете с нами завтра?
Джек поклонился и сказал:
– Буду очень рад.
Кейт продолжил:
– Я не хочу быть назойливым, но если вы чувствуете, что смогли бы передать Мэтьюрину наши чувства, нашу заботу и сопереживание, пожалуйста, сделайте это. В любом случае, я с нетерпением жду возможности узнать его мнение о положении дел сегодня вечером, когда он уединится с Кэмпбеллом и двумя джентльменами, прибывшими из Уайтхолла. Ему не нужно быть на флагмане: они сами посетят его на борту "Помоны".
Незадолго до вечерней пушки к каюте Стивена подошел Киллик, стюард капитана Обри. Он был тощим, нервным и сварливым человеком с неприятным лицом и раздражительным характером, который в любых обстоятельствах содержал форму, снаряжение и серебро капитана в строгом, даже образцовом порядке и который делал для Стивена Мэтьюрина, близкого друга и товарища Обри, то же самое или даже больше, поскольку в случае с доктором Киллик к своим обязанностям добавлял роль капризной няни, как если бы Мэтьюрин был "не совсем" разумным существом. Среди матросов действительно было широко распространено мнение о некоторой "неполноценности" доктора, ибо, хотя Стивен уже давно мог отличить правый борт от левого, это все еще требовало некоторых умственных усилий и означало предел его морских талантов. Это общее мнение, однако, никоим образом не влияло на их глубокое уважение к нему как к хирургу: его работа с трепаном или пилой, иногда выполнявшаяся на открытой палубе ради лучшего освещения, вызывала всеобщее восхищение, и поговаривали, что если бы он захотел и если случай был не слишком запущенный, он мог воскресить даже мертвеца, который уже начал покрываться тленом. Кроме того, даже меньшая половина одной из его знаменитых пилюль могла справиться с самым запущенным запором. Эффект плацебо, вызванный такой репутацией, действительно спас многих моряков, бывших на краю гибели, и на борту его очень любили. Итак, незадолго до вечернего выстрела Киллик вошел в каюту Стивена и обнаружил, что тот сидит в одних подштанниках, а перед ним стоит кувшин с уже холодной водой и лежит неиспользованная бритва, а также чистая рубашка, шейный платок, свежевыглаженный черный сюртук и недавно завитый парик, чистые бриджи, шелковые чулки и приличный носовой платок. Доктор читал только что доставленное курьером написанное мелким шрифтом и зашифрованное послание от сэра Джозефа Блейна, начальника военно-морской разведки.
– О, сэр! – воскликнул Киллик, но, едва успев открыть рот, подавил в себе врожденную сварливость, понизив "сэр" до самого мягкого увещевания.
– Минуточку, Киллик, – ответил Стивен. Он разобрал особенно трудную комбинацию, сделал на полях пометку, убрал письмо и сказал: – Я готов.
– Там эти джентльмены ждут уже десять минут, дважды просили принести вина и спрашивали, здоровы ли вы, – пробормотал Киллик, деловито одел доктора и проводил в капитанскую каюту, где секретарь адмирала и два джентльмена из Уайтхолла поднялись, чтобы поприветствовать его. Один из них, мистер Уильям Кент, был ему знаком: его высокий пост иногда требовал от него разрешения разногласий между различными правительственными ведомствами и службами, чтобы конфиденциальная работа могла вестись в обстановке официального согласия; другого, мистера Ди, он лишь видел на нескольких закрытых встречах, на которых тот выступал редко или не выступал вовсе, хотя к нему относились с уважением, как к авторитету в восточных делах, особенно в тех, которые касались финансов, ведь он был связан с некоторыми крупными банковскими домами лондонского Сити. В зашифрованном послании сэра Джозефа о нем говорилось только: "Вы, конечно, помните его книгу о персидской литературе".
Стивен действительно помнил ее: у него был собственный потрепанный и зачитанный экземпляр первого издания, и он знал, что на переплете внизу корешка была указана дата публикации: 1764 год.
Когда все снова уселись, Стивен, который был спиной к свету, посмотрел на мистера Ди со сдержанным любопытством, как на человека, чья работа радовала его в молодости. Но, увы, на лице мистера Ди не отражалось ничего, кроме недовольства и усталости. Он не счел нужным начать разговор, поэтому, бросив на него нерешительный взгляд, Уильям Кент обратился к Стивену со словами:
– Что ж, сэр, поскольку ветер так долго держал вас в море, где вы были совершенно оторваны от мира, возможно, будет уместно вкратце обрисовать нынешнюю ситуацию?
Стивен поклонился и придвинулся ближе. Краткое изложение Кента, по сути, мало отличалось от рассказа лорда Кейта; но Стивен, который не стеснял себя уважением к званиям и рангам, а также хорошо разбирался в вопросе, без колебаний задавал вопросы. Он узнал, что голландцы отнюдь не в восторге от присутствия армий Веллингтона и Блюхера; что различные правители, командиры и военные ведомства действительно расходились во мнениях по самым разным вопросам; что секретность в отношении планов, приказов и назначенных встреч едва ли существовала в австрийской армии с ее многочисленными соперничающими национальностями и разными языками; и что, в отличие от восхитительного чувства возвращения былой славы во Франции, во многих полках союзников наблюдалось полное отсутствие энтузиазма, а среди русских, особенно в частях из разрушенной и разделенной на части Польши, – нечто худшее, уже близкое к мятежу. Барклай-де-Толли делал все, что мог сделать хороший военачальник с плохо оснащенными и недовольными войсками, но он не мог заставить их двигаться быстро, и они уже на шестнадцать дней отставали от согласованного графика. Им предстояло пройти еще огромное расстояние, а арьергард пока даже не покинул самых отдаленных казарм. Присутствовали также взаимное недоверие и боязнь предательства со стороны других членов коалиции или той или иной из многих областей, входивших в состав восточных держав.
Мистер Ди кашлянул и, наклонившись вперед, впервые заговорил, напомнив Кенту об одной древней войне на Востоке, в которой более многочисленная армия, состоявшая из представителей разных народов, вела себя примерно так же и была наголову разбита объединенными персидскими силами на берегах Тигра. Ди все говорил и говорил, но, поскольку голос у него был тихий и с места, на котором сидел Стивен, было слышно плохо, он не мог во всех деталях следить за ходом его рассказа и постепенно все глубже и глубже погружался в собственные размышления, которые неизбежно были настолько болезненными, насколько это вообще возможно. Время от времени он смутно осознавал, что мистер Кэмпбелл пытается вернуть разговор к основной теме, упоминая Каребаго, Спалато, Рагузу и другие порты на Адриатическом побережье: ведь если французы выйдут в море, они будут представлять большую опасность, – мало кто из морских офицеров был предан делу роялистов, если вообще кто-либо.
Он добился некоторого успеха, и со временем Стивен осознал, что все трое на самом деле вернулись к военно-морским делам; но большая часть его мыслей все еще была в недавнем прошлом, когда голос Кента внезапно пронзил его с поразительной ясностью:
– ...очень важно понимать, что в конечном итоге тот или иной из этих кораблей может быть задействован, чтобы защитить или даже перевезти сокровище.
– Сокровище, сэр?
Все трое повернулись к нему, и почти в тот же миг он увидел, как выражение удивления и даже неудовольствия на их лицах сменилось серьезным, осторожным вниманием, которое теперь всегда окружало его и которое, по правилам приличия, должно было окутывать его, как покров, с тех пор, как в обществе стало известно о его потере. Иначе и быть не могло; его присутствие неизбежно сковывало присутствующих; легкомысленные разговоры, даже дружелюбие, и уж тем более веселье были так же неуместны, как и упреки или недоброжелательность.
Кент откашлялся, и секретарь адмирала, извинившись, удалился.
– Да, сэр, сокровище, – сказал Кент и после небольшой паузы продолжил: – Мы с мистером Ди обсуждали план, разработанный Дюмануаром и его друзьями, – план вбить мусульманский клин между медленно продвигающимися войсками подозрительных австрийцев и медлительных русских, не допустить их объединения и, таким образом, сорвать запланированную встречу союзников на Рейне, – Последовала еще одна пауза. – Вы, наверное, помните, что Бонапарт принял ислам во время египетской кампании?
– Да, я об этом помню. Но я ведь не ошибусь, если скажу, что это не имело никакого значения, если не считать того, что еще больше подорвало его репутацию? Ни один из настоящих магометан, которых я встречал или о которых слышал, не выказал по этому поводу особенного восторга. Сам верховный муфтий не придал этому никакого значения.
– Совершенно верно, – согласился Ди, и его голос зазвучал тверже. – Но ислам – это мир, столь же разнообразный, сколь и наше жалкое скопище враждебных друг другу сект, и некоторые из самых отдаленных стран действительно с восторгом восприняли новость о его обращении. Среди них были народы, живущие очень далеко друг от друга, как обитатели Азгара на краю пустыни и некоторые еретические шиитские сообщества в европейской части Турции, особенно в Албании, Монастире и регионе, расположенном недалеко от северной границы, чье прочтение Сунны, произведенное без обычных пояснений, указывает на Наполеона как на "сокрывшегося имама", махди. А самыми радикальными из них являются потомки и последователи шейха Аль-Джабаля.
– Самого "Горного старца"? Так они должны быть теми самыми настоящими ассасинами? Хотел бы я увидеть хоть одного, – сказал Стивен, несколько оживившись.
– Так и есть, и хотя они ни в коем случае не настолько влиятельны, как во времена Крестовых походов, они по-прежнему представляют собой большую опасность, даже несмотря на то, что федаев, настоящих профессиональных убийц, насчитывается всего несколько десятков человек. Остальные потенциальные наемники в обсуждаемом нами плане, хотя и жаждут убивать неверных, не движимы таким чистым религиозным пылом, чтобы рисковать своей шкурой бесплатно. Все три родственных сообщества в европейской части Турции сходятся во мнении: солдаты есть, и как только они увидят жалование за два месяца вперед, они начнут действовать. Иначе они и с места не сдвинутся.
– А это большая сумма?
– Огромная, особенно при нынешнем положении дел, когда стоимость золота так шокирующе, неслыханно высока, а кредит практически не существует. Она намного превосходит все, что французы могут собрать немедленно, ведь, как вы понимаете, это внезапное вторжение должно быть очень хорошо подготовлено. Это бывшие турецкие иррегулярные войска, башибузуки, племенные воины, бандиты и тому подобный сброд, причем все они являются членами мусульманских братств или предоставлены ими. Это должен быть очень грозный отряд, чтобы он смог преуспеть в достижении своей цели – разрушить планы союзников и дать Наполеону шанс вступить в бой со слабейшей из противоборствующих армий и уничтожить ее, как он уже делал раньше.
– Конечно, – сказал Стивен. – Но, полагаю, роль ассасинов заключается в чем-то более тонком, чем стремительная атака диких башибузуков?
– Да, по-настоящему преданная группа федаев могла бы оказать делу Наполеона несравненную услугу, устранив Шварценберга, или Барклая-де-Толли, или имперского принца, или любого другого способного лидера. Но даже в этом случае потребовалась бы масштабная акция, предпочтительно ночью, и по-настоящему кровопролитный бой, чтобы действительно добиться паники, взаимного недоверия и промедления.
– Откуда должны прибыть деньги?
– Султан неохотно качает головой, – сказал мистер Ди. – Берберские государства предоставят добровольцев и одну десятую от общей суммы, когда увидят остальное. Марокко пока остается в стороне. Их настоящая надежда – шиитский правитель Азгара, на которого они возлагают все свои надежды. Из очень надежных источников известно, что золото уже было обещано и что будут отправлены гонцы – возможно, они уже в пути, – для организации его перевозки, вероятно, из Алжира.
– Я человек, совершенно несведущий в денежных делах, – сказал Стивен. – И все же я всегда полагал, что даже умеренно процветающие государства, такие как Турция, Тунис, Триполи и им подобные, или банкиры Каира и дюжины других городов, могут в любой момент без труда собрать миллион или около того. Возможно, я ошибаюсь?
– Сильно ошибаетесь, мой дорогой сэр, если позволите, совершенно ошибаетесь в том, что касается настоящего положения дел. Вам следует знать, что несколько моих кузенов являются банкирами в Сити – один из них связан с Натаном Ротшильдом, – и что я выступаю в качестве их консультанта по восточным вопросам. Поэтому, полагаю, я могу с уверенностью утверждать, что на данный момент ни один банк в тех краях не смог бы без предварительного уведомления выдать столько средств, не говоря уже о том, чтобы кредитовать хотя бы один мараведи для таких целей. А что касается правительств... – Наклонившись вперед и заговорив гораздо более ясным, молодым голосом, со сверкающими глазами, он начал рассказывать об экономике каждой мусульманской страны от Персидского залива до Атлантики, о ее доходах и обязательствах, банковской практике и формах кредитования. В нем ощущалась высокая компетентность и авторитет, а прежняя дребезжащая старческая многословность полностью исчезла. Наконец, он закончил: –...их единственная надежда – Ибн Хазм из Азгара.
Стивен воскликнул:
– Я в этом уверен, сэр. Не будете ли вы так любезны рассказать нам что-нибудь об этом месте и его правителе? К стыду своему должен сказать, что мне ничего о них неизвестно.
– Конечно, эта страна невелика и почти не имеет истории, но она удачно расположена на пересечении трех караванных путей, где из скалы бьет один из немногих чистых и прохладных источников в этой обширной местности, орошая замечательную рощу финиковых пальм. Она защищена своим местоположением, гробницами трех общепризнанных мусульманских святых, засушливостью окружающей местности и мудростью своих владык, правящих на протяжении долгого времени. С незапамятных времен это маленькое государство управляется по правилам, напоминающим те, что я наблюдал на хорошо управляемом военном корабле: у каждого человека есть свое место и свои обязанности; в течении дня звук бараньего рога возвещает о начале собраний, молитв, трапез, развлечений и тому подобного, и, за исключением Рамадана, проводятся ежедневные учения с пушками или стрелковым оружием. Кроме того, вы должны знать, что обычные пошлины, взимаемые со всех караванов, выплачиваются и всегда выплачивались в виде очень маленьких слитков чистого золота, которые публично взвешиваются и делятся в соответствии с установленными долями, часто измельчаются в порошок и снова взвешиваются с исключительной точностью до требуемого количества. Очевидно, что больше всех получает правитель, и на протяжении жизни нескольких поколений это должно было составить очень значительную сумму, несмотря на вошедшую в поговорку склонность этой семьи к благотворительности. Где оно хранится, неизвестно, – любопытство в Азгаре, к сожалению, было бы неуместно, – но поскольку шейх проводит большую часть своего времени в дикой местности со знаменитыми стадами азгарских верблюдов, у него могут быть надежные тайники в любой из бесчисленных пещер, которые можно найти там, где над песками возвышаются известняковые скалы. Во всяком случае, у него есть и средства, и желание для проведения этой операции.
– Сэр, существуют ли в экономике такого рода какие-либо аккредитивы, векселя на банковские дома и тому подобное?
– Они известны среди купцов с безупречной репутацией, которые много лет ведут дела друг с другом; но в данном случае непосредственно само золото должно быть доставлено к побережью, а затем погружено на корабль, – не такая уж большая проблема, с хорошо вооруженным отрядом на азгарских верблюдах и быстрыми алжирскими шебеками или галерами. Но при том темпе, с которым продвигается русская армия, особой спешки нет, хотя, судя по последней полученной информации, посланцы, возможно, уже находятся на пути в Азгар; а за оставшееся время, задолго до того, как Барклай-де-Толли и Шварценберг смогут соединиться, можно надеяться, что наш военно-морской флот сделает невозможным для любого французского военного корабля переправить золото по воде, а для любого судна с африканского берега – войти в порт на Адриатике, – Мистер Ди сделал паузу; его лицо, раскрасневшееся, пока он говорил, снова побледнело. Он снова сделался старым и отстраненным и, заметив, что Кент смотрит на него с явным беспокойством, сказал: – Пожалуйста, продолжайте, мистер Кент.
– Очень хорошо, сэр, – сказал Уильям Кент. – Доктор Мэтьюрин, когда мы обсуждали этот вопрос с сэром Джозефом и его коллегами, было высказано предположение, что, учитывая вашу осведомленность об этих краях и о турецких чиновниках, управляющих – по крайней мере, номинально, – ими, о многих важных частных лицах и духовных особах, вы могли бы сыграть свою роль, словом, посодействовать провалу этого заговора. Министерство придает большое значение этому вопросу, и вы могли бы привлечь из казны очень крупные суммы, если бы, например, потребовались аресты и тому подобное, – Он серьезно посмотрел на Стивена, кашлянул и продолжил: – Один из присутствующих заметил, что вы можете отказаться по личным причинам и на том основании, что ваш уровень владения турецким и арабским языками не соответствует вашим высоким стандартам...
– Арабским?
– Да, сэр, возможно, потребуется действовать в Африке, например, в Алжире или в одном из других портов, или, возможно, в самом Азгаре. Другие же отметили, что ваше знание языков уже позволяло вам успешно общаться с турками, албанцами и черногорцами, но сэр Джозеф, хотя и согласился с этим самым решительным образом, высказал мнение, что помощник, способный писать на обоих этих языках, мог бы снять с ваших плеч значительную часть нагрузки. Он сказал, что мистер Ди, – Он поклонился пожилому джентльмену, который кивнул. – и он сам были знакомы именно с таким человеком, чье благоразумие можно было гарантировать, чьи манеры и внешность обычно считались приемлемыми и чье присутствие могло склонить вас к согласию, и к тому же врачом.
– Действительно, знание как литературного, так и разговорного варианта обоих этих языков, а также иврита, было бы большим подспорьем, – сказал Стивен. – Возможно ли увидеться с этим человеком?
– В данный момент он находится в Гибралтаре, доктор, – ответил Кент, а затем добавил: – Насколько я понял из слов сэра Джозефа, вы, возможно, уже с ним знакомы.
– Могу я спросить, сэр, – сказал мистер Ди, слегка оживляясь. – испытываете ли вы какую-либо неприязнь к евреям?
– Нет, сэр, – ответил Стивен.
- Я этому рад, – сказал мистер Ди. – потому что джентльмен, о котором идет речь, – еврей, испанский еврей. То есть он был воспитан как ортодоксальный сефард, благодаря чему он владеет не только тем необычным испанским, на котором говорят сефарды в Африке и турецких владениях, но также ивритом и арабским, а также столь же бегло говорит по-турецки. Но с возрастом и под влиянием Просвещения – до революции он учился в Париже, – его принципы стали более... скажем, более либеральными. На самом деле, даже более того: он поссорился со своей синагогой, и это катастрофически сказалось на его практике, которая, с точки зрения дохода, полностью состояла из ее членов, и оказался в плачевном положении. Но в прежние времена, просто по доброте душевной, он часто использовал свои лингвистические способности, чтобы помочь одному из наших друзей; и некоторое время назад было высказано предположение, что эта помощь должна оказываться на более официальной основе. С тех пор он выполнил для нас несколько поручений, обычно в роли торговца драгоценными камнями, в которых хорошо разбирается; и благодаря своим обширным знакомствам, связям, медицинским навыкам и так далее, он смог оказать нам неоценимую помощь. Мы, конечно, неоднократно проверяли его... его осторожность – обычным способом.
– Скажите, этот господин женат?
– Думаю, что нет, – сказал Кент. – Но если ваш вопрос связан с завтрашним неприятным мероприятием, то могу заверить вас, что в этом отношении он абсолютно ортодоксален. По нашему поручению он некоторое время жил в Алжире, и нам докладывали о двух любовницах – одной белой, другой черной. Но, помимо этих дам, у него было много связей в Алжире, и его музыкальные способности делали его особенно желанным гостем среди европейцев из лучшего общества, и эти связи могут оказаться чрезвычайно полезными, если Алжир будет выбран в качестве порта, что, по-видимому, и произойдет...
– Совершенно верно, – согласился мистер Ди. – Но я должен настаивать на том, что порты и верфи Адриатики стоят на первом месте: демонстрация силы, уничтожение потенциальных врагов и присутствие британского военно-морского флота обязательно окажут большое впечатление на мусульманские братства, – настолько большое, что весь их заговор вполне может развалиться. Все наши усилия должны быть направлены именно на это. Я слишком стар и немощен, чтобы самому принимать активное участие, но у моих кузенов есть банкирский дом в Анконе, прямо через море, и оттуда я могу связываться со своими турецкими друзьями в османских провинциях и координировать наши действия. Я также могу поддерживать связь с Лондоном с помощью банковских курьеров.
Во время этого совещания Джек был очень занят остальными судами своей эскадры. По пути с Мадейры он приглашал всех капитанов на обед, неоднократно бывал на борту их кораблей и имел представление об их способностях. Но ему все еще было неясно, как следует распределить корабли для выполнения их отдельных заданий. Что касается Адриатики, то он, несомненно, перенес бы свой вымпел на "Сюрприз" с его замечательными ходовыми качествами и опытной, хорошо обученной и во всем надежной командой, к тому же способной обеспечить такую убийственную скорострельность, но в качестве судна сопровождения он не мог выбрать между "Помоной" и "Дувром". Разница в весе бортового залпа между ними была очень велика: не менее ста сорока четырех фунтов. Но тридцатипушечная "Помона" была несчастливым кораблем: капитан остался в Фуншале с тяжелым переломом ноги, и на него вряд ли стоило рассчитывать, а второй лейтенант был заперт в своей каюте в ожидании суда за преступление, предусмотренное двадцать девятой статьей военно-морского устава, которая касалась "противоестественного и отвратительного греха". На этот корабль лорд Кейт назначил молодого капитана, совсем недавно получившего это звание, – единственного квалифицированного офицера, оказавшегося под рукой. Каким бы ни был исход завтрашнего злосчастного трибунала, матросы "Помоны" будут очень расстроены – новые офицеры, новые порядки, насмешки.
– Левый борт, сэр? – спросил Бонден вполголоса.
Джек кивнул. Гичка подошла к борту, и он поднялся на палубу фрегата, все еще погруженный в свои мысли. Он уже видел, как катер с флагмана увозил гражданских, и ожидал найти Стивена в каюте.
– А где доктор? – крикнул он.
– Так он, это, в каюте другого доктора, – сказал Киллик, появившийся словно по мановению волшебной палочки. – обсуждает медицинские вопросы и пьет отличный ост-индский херес. Доктор Гловер попросил вторую бутылку четверть часа назад.
В данный момент они говорили о половом бессилии. Их разговор начался с того, что, отметив, что отдел здравоохранения флота – сборище некомпетентных коновалов, способных только танцевать вокруг надутого бурдюка, доктор Гловер спросил Стивена, слышал ли он о смерти губернатора Сьерра-Леоне Вуда.
– Да, увы, – сказал Стивен. – Очень гостеприимный человек: он и его жена великолепно нас принимали, когда мы заходили туда на "Беллоне". Я собираюсь написать ей... писать такие письма невероятно трудно, как бы высоко вы ни ценили человека, которому оно адресовано, и как бы сильно вы ему ни сочувствовали. Мне ужасно ее жаль.
Доктор Гловер некоторое время молчал, а затем, допив свое вино, искоса взглянул на своего старого друга и сказал:
– Я провел во Фритауне большую часть года, и они оба были моими пациентами. Как один врач другому, могу сказать вам, что в данном случае формальных соболезнований было бы вполне достаточно, а нечто большее могло бы показаться оскорбительным. Этот брак был неудачным, понимаете ли. Более того, юридически это вообще нельзя было считать браком. Губернатор был импотентом. Я предпринял все обычные меры, а также ряд необычных, но безуспешно. Как вообще возникла эта связь и что было целью этого брака, я не знаю, но они спали в разных комнатах, и у меня сложилось стойкое впечатление, что это было всего лишь печальное сожительство: чувства вины и обиды были очень заметны. Он, конечно, был очень занятым человеком, а она, к счастью, увлекалась анатомией – необычайно одаренная женщина. Нет. Стоит выразить обычные соболезнования, но не более. Кроме того, в данном случае совершенно отсутствует один очень распространенный источник подлинного горя: у нее самой неплохое состояние. Я знаю ее семью из Ланкашира.
– Это, безусловно, хорошо. Если вернуться к вопросу импотенции, то имела ли она физические причины?
– Насколько я мог судить, нет.
– Употреблял ли пациент опиум?
– Что вы, нет. Однажды я прописал ему очень умеренную дозу, и эффект был ошеломляющим. Нет, нет: все причины были в голове, а какие только неисчислимые и странные фантазии не таит в себе голова физически здорового, активного, умного человека, не говоря уже о тревоге, которая у большинства... Что такое?
– Коммодор передает наилучшие пожелания, сэр, – сказал мичман. – и когда доктор Мэтьюрин будет свободен, он будет рад его видеть. Но меня просили добавить, что спешки нет.
– Давайте еще по стаканчику, прежде чем вы уйдете... или возьмем еще бутылку, раз спешки нет.
– Вы очень любезны, – ответил Стивен, покачав головой, и сказал мичману: – Прошу, сообщите коммодору, что я сейчас же к нему приду.
– А, Стивен, вот и вы, – воскликнул Джек. – Прошу прощения, что прервал ваш разговор. Но поскольку, уверен, вы слышали о смерти бедного губернатора Вуда, я подумал, что вам было бы интересно узнать, что сегодня вечером отплывает судно в Гвинейский залив, – на случай, если вы решите что-то отправить... Кроме того, у адмирала есть курьер, который отправится в Англию в течение часа; я попросил Уильяма Рида привести "Рингл" сюда, и, поскольку шхуне потребуется день или два на подготовку, он мог бы съездить в Вулхэмптон, передать письма и привезти что-нибудь обратно.
– Да, я слышал о смерти капитана Вуда, – упокой, Господи, его душу, – и я мысленно сочинял письмо его вдове; возможно, мне удастся набросать что-нибудь к сегодняшнему вечеру, хотя такие послания даются мне с трудом. Что касается Уильяма Рида, то, если он купит в Портсмуте красивый обруч и передаст его Бригите с моей любовью и этой монетой, я буду ему бесконечно признателен. И если бы он привез мне мой рог нарвала, или, скорее, бивень, – тот самый бивень, который вы так любезно подарили мне много лет назад, – я был бы ему необычайно благодарен. Ночью я как раз о нем думал, потому что мне сказали, что в Маоне мы, вероятно, встретимся с выдающимся инженером, металлургом и естествоиспытателем Джеймсом Райтом, и я надеюсь, что он сможет сказать мне... Вы же помните рог?
– Довольно отчетливо.
– ...сможет сказать мне, добавляют ли эти завитки, – или, возможно, мне следовало бы сказать, эти переплетения или волнистости, – и эти спирали, идущие от основания почти до самого кончика, прочности или, возможно, эластичности всей этой невероятной конструкции.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Киллик. – но ваша лучшая шляпа не в том виде, чтобы ее можно было носить на борту флагмана, – Он поднял шляпу с золотым галуном, очень красивую, но странно помятую. – Вы на нее наступили в прошлый четверг и, не сказав ни слова, запихнули обратно в коробку, но я еще успею отвезти ее на ремонт в магазин Броуда.
– Так и сделай, Киллик, – сказал Джек. – Попроси мистера Уиллиса выдать тебе шлюпку. – Он обратился к Стивену: – Я добавлю ваши просьбы в свое письмо Риду: обруч и монету для Бригиты, с вашей любовью, и рог нарвала.
– И, конечно, мое почтение дорогой Софи, и самые добрые пожелания Клариссе Оукс. Рог находится в футляре для смычка, висящем в одном из шкафов в оружейной комнате. Брат мой, вы чем-то расстроены.
– Я ненавижу трибуналы, а особенно по такому поводу. А вы будете присутствовать?
– Нет. В любом случае, у меня назначена встреча на берегу, – Из кормовых окон они смотрели на коричневатую скалу Гибралтара, возвышавшуюся вдали, такую же невероятную и впечатляющую, как и всегда. – Джек, – продолжил он с многозначительным выражением лица, знакомым им обоим. – не исключено, что я могу привезти с собой помощника. Если я не ошибаюсь, этому джентльмену не подобает общаться с мичманами и помощниками штурмана, поэтому, если его нельзя поместить в кают-компании, может быть, вы позволите ему составить нам компанию в качестве гостя?
– Конечно, позволю, – сказал Джек. – Но если, как я предполагаю, это джентльмен определенного возраста и положения, то я уверен, что кают-компания сможет потесниться, особенно учитывая, что вас там почти никогда не бывает: он мог бы занять ваше место.
– Что касается положения, то он такой же врач, как и я, доктор медицины. Некоторое время мы вместе учились в Париже: он был на несколько лет младше меня, но уже считался выдающимся анатомом. Это, безусловно, было бы лучшим вариантом, потому что, хотя он и сносный музыкант, и вы вполне могли бы при случае пригласить его, это, безусловно, было бы самым удобным.
Почувствовав смущение Стивена, Джек воскликнул:
– О, я еще не сказал вам: завтра весь день будет адская суматоха. Я переношу свой вымпел на "Сюрприз", и произойдут некоторые важные изменения; помимо всего прочего, эскадре обещано пополнение, которое позволит нам более или менее укомплектовать все экипажи.
Адская суматоха началась перед восемью склянками ночной вахты, когда в полной темноте матросы, которым предстояло перейти на другие корабли, начали паковать свои сундуки и тащить их по узким, переполненным проходам и вверх по крутым трапам в наиболее удобные уголки, откуда их можно было быстро поднять на палубу, как только шлюпки окажутся у борта. Эти стратегически важные позиции часто оказывались уже заняты, что приводило к разногласиям, иногда очень шумным, после чего грохот возобновлялся, когда побежденный хозяин сундука тащил его прочь. В восемь склянок, или в четыре утра, та часть вахты правого борта, которой удалось поспать, была разбужена обычным оглушительным шумом и собралась на палубе; затем, чуть позже, были вызваны нестроевики, и в течение следующих двух часов они вместе с вахтой правого борта мыли палубы водой, песком, большими и маленькими кусками пемзы и швабрами. Едва безупречно чистые палубы успели высохнуть, как наверх свистали койки, и в разгар лихорадочной деятельности подошли шлюпки с "Дувра", "Радуги", "Ганимеда" и "Брисеиды"; к несчастью, вахтенный офицер мистер Клегг находился где-то на нижней палубе, улаживая ссору из-за сундуков, произошедшую в опасной близости от священной капитанской каюты, и помощник штурмана, неверно поняв его крик, позволил лодкам встать к борту. Матросы с них хлынули на борт со своими пожитками, и разъяренному капитану Обри, выскочившему в ночной рубашке, потребовался весь авторитет, чтобы навести хоть какое-то подобие порядка.
– Я очень сожалею о обо всем этом шуме, Стивен, – сказал он, когда они наконец сели за завтрак, поданный теперь уже молчаливым и робким Килликом. – Все эти безумные метания взад и вперед, и рев, как у стада гадаринских свиней...
Сам завтрак был отличным, с большим количеством свежих яиц, сосисок, бекона, великолепным пирогом со свининой, булочками, тостами и сливками к кофе; но насладиться им в полной мере не получилось, поскольку каждые пару минут его прерывали сообщения с того или иного корабля, часто доставляемым мичманами, – умытыми, причесанными и чрезвычайно взволнованными, – с наилучшими пожеланиями от своего капитана и вопросом, нельзя ли выделить ему нескольких, буквально одного-двух, умелых моряков, или парочку тяжелых карронад вместо девятифунтовых пушек, или чего-нибудь из бесчисленных припасов, которые могут быть предоставлены чиновниками верфи по настоятельной рекомендации коммодора. Еще больше раздражала постоянная суета Киллика вокруг великолепного мундира, в котором Джек должен был предстать на военном трибунале: он невыносимо часто поправлял салфетку, прикрывавшую бриджи и нижнюю часть жилета, и постоянно бормотал предупреждения насчет яичного желтка, масла, анчоусов и джема.
Наконец, появился помощник вахтенного офицера с сообщением от первого лейтенанта, что "Ройял Соверен" подал сигнал о сборе капитанов на трибунал. Выпив по последней чашке кофе, оба вышли на палубу; на водной глади бухты уже виднелись капитанские шлюпки, направляющиеся к флагману. Катер Джека уже ждал его, и после небольшой паузы он кивнул Стивену и шагнул вперед к трапу, пока боцман и его помощники свистели в свои дудки, а все офицеры отдавали честь.
– Сэр. Сэр, прошу вас, – повторил мальчишеский голос, на этот раз с некоторым нетерпением, и, отвернувшись от поручня, Стивен увидел знакомое лицо молодого Уизерби, ранее служившего на "Беллоне". Стивен так и не понял, почему после назначения Джека на "Помону" происходила постоянная перетасовка офицеров и рядового состава. Он знал, что рулевой "Сюрприза" и гребцы его шлюпки последовали за своим капитаном, но что здесь делал этот парнишка, он не мог сказать. Хотя сейчас многое, очень многое оставалось неясным, пока он не предпринимал решительных усилий собраться с мыслями и сосредоточиться на настоящем.
– Мистер Уизерби, – сказал он. – что я могу для вас сделать?
– Ну, как же, сэр, – сказал юнга. – я так понял, что вам надо на берег, а у меня здесь под кормой ялик, если вам угодно, пройдите сюда.
Уизерби высадил его у лестницы Рэггид-Стафф, и когда он прошел ворота Саутпорт, знакомая обстановка помогла ему немного расслабиться: переезд на неизвестную "Помону", хотя сам по себе совершенно незначительный, на этот раз вызвал странное беспокойство. Он уверенно направился к уютному, непритязательному отелю Томпсона, поглядывая направо и налево на магазины и здания, которые были ему уже так давно знакомы. На улицах было много красных мундиров, немало морских офицеров, но это все равно не походило на настоящее скопище военных в Гибралтаре в разгар прошлой войны. Он подошел к двери гостиницы Томпсона.
– Я к доктору Джейкобу, – сказал он. – Он меня ожидает.
– Да, сэр. Вы хотите, чтобы он спустился?
– О, нет. Скажите мне номер его комнаты, и я сам к нему поднимусь.
– Очень хорошо, сэр. Паблито, отведи джентльмена на третий этаж.
Паблито постучал, дверь открылась, и знакомый голос спросил:
– Доктор Мэтьюрин, я полагаю?
Дверь закрылась, и звук шагов Паблито затих вниз по лестнице. Доктор Джейкоб обнял Стивена, расцеловал в обе щеки и повел в прохладную, затененную комнату, где на низком столике стоял кувшин с орчатой, а дым от кальяна скрывал потолок.
– Я так счастлив, что это оказались вы, – сказал Джейкоб, подводя его к дивану. – Уловив тонкие намеки сэра Джозефа, я был почти уверен в этом и привез вам образец ладонного апоневроза с контрактурами, которые так заинтересовали вас с Дюпюитреном, – Он проскользнул в свою спальню и вышел оттуда с банкой в руках, но, поняв, что в полумраке его подарок невозможно оценить по достоинству, распахнул балконные двери и вывел Стивена на яркий свет.
– Вы невероятно любезны, дорогой Амос, – сказал Стивен, глядя на отрубленную руку, четко видную в спирте, чьи средние пальцы так крепко вжались в ладонь, что ногти вросли в плоть. – Не стоило вам так утруждаться. Я никогда не видел такого характерного случая. Не терпится ее препарировать.
Но Джейкоб, не обращая внимания на его слова, осторожно повернул его лицом к солнцу и пристально посмотрел доктору в лицо.
– Стивен, я надеюсь, вы не поставили себе какой-то жестокий диагноз?
– Нет, – ответил Стивен и в нескольких словах описал свою личную ситуацию. Амос не стал навязывать ему своего сочувствия, а только деликатно положил ему руку на плечо, но предложил подняться повыше на Скалу, где они могли бы поговорить о своем нынешнем начинании в полной безопасности.
– То есть, если вас все это еще хоть как-то заботит.
– О, еще как заботит, поверьте, – сказал Стивен. – Если бы это не было так ужасно, я был почти благодарен этому мерзкому негодяю и его отвратительному режиму.
Они вышли из города, поднимаясь все выше и выше к самому хребту, где скалы обрываются к Каталонскому заливу и где Стивен со сдержанным удовлетворением увидел, что гнездо сапсана снова обитаемо: сокол сидел на внешнем его краю и кричал. Пока они шли, над головой все время сновали перелетные птицы, иногда очень низко, и с обеих сторон; Стивен машинально отмечал редкие виды (шесть бледных луней – больше, чем он когда-либо видел вместе). Они добрались до самого дальнего конца Скалы, откуда открывался вид на мыс Европа, и вернулись обратно; и все это время, теперь с гораздо более внимательным и сосредоточенным видом, Стивен слушал рассказ Джейкоба о том, что ему, благодаря его замечательным источникам, удалось узнать об адриатических портах, мусульманских братствах и текущей ситуации с получением ими денег для оплаты наемников. Джейкоб также говорил, и с не меньшим авторитетом, об их возможном спонсоре и о давлении, которое может быть оказано на алжирского дея.
– Но что касается Африки, – сказал он. – мне кажется, что не следует предпринимать никаких действий, пока мы не добьемся хоть какого-то успеха в Адриатическом море.
Стивен согласился, провожая взглядом стаю черных аистов, пролетавших над флагманским кораблем, и совершенно неожиданно понял, что на "Ройял Соверене" больше не был поднят флаг военно-морского трибунала. И действительно, шлюпки капитанов уже возвращались на свои корабли.
Спускаясь обратно вниз, они почти все время молчали. Теперь все важное для дела было уже сказано, хотя в Маоне следовало ожидать больше информации, и Стивен часто поглядывал на грот-рей флагманского корабля. В этих водах главнокомандующий был всемогущим: он мог утвердить смертный приговор трибунала без оглядки на короля или Адмиралтейство. В военно-морских трибуналах приговор выносился немедленно, был окончательным и обжалованию не подлежал, а лорд Кейт был не из тех, кто медлит.
К тому времени, когда они добрались до города, на ноке рея по-прежнему никто не болтался, но на крепостных стенах по эту сторону ворот Саутпорт стояли несколько офицеров, включая Джека Обри, и несколько человек из команды "Помоны", которые пристально смотрели на юг вдоль побережья. Стивен подошел к ним и сказал:
– Сэр, позвольте представить доктора Джейкоба, ассистента хирурга, о котором я вам рассказывал.
– Очень приятно, сэр, – сказал Джек, пожимая руку Джейкобу. Он, очевидно, сказал бы больше, но в этот момент сильный гул, доносившийся с бастиона, значительно усилился, а от флагманского корабля отошли две шлюпки; направляясь к берегу, они потащили за собой решетку, на которой лежали промокшие и несчастные пленники. Через несколько минут решетку отцепили; небольшой прибой вынес ее на берег, и наказанные выбрались на мелководье. Из толпы послышались редкие издевательские выкрики, но не слишком громкие, и с полдюжины человек помогли им выбраться из воды.
– Доктор Джейкоб, сэр, – сказал Джек. – я надеюсь, что вы сможете подняться на борт без промедления. Мне не терпится побыстрее убраться из этого места, – И, обращаясь только к Стивену, он прошептал: – Я повторил ваш довод "Нет проникновения, нет и факта содомии", что сразило наповал всех без исключения; хотя, должен сказать, большинство из них были рады быть сраженными. Я убедил остальных, что это была всего лишь грубая непристойность.
– А что, вывозить нарушителей на берег привязанными к решетке является установленным наказанием за грубую непристойность?
– Нет. Мы называем это морскими обычаями: так всегда было и будет.
(Конец бесплатного фрагмента. Полную версию в формате электронной книги (EPUB) можно приобрести, написав нам по адресу phantom.radio@yandex.ru. В отличие от текста на канале, электронная книга снабжена оглавлением и подробными комментариями для удобства чтения на любом электронном устройстве.)