— Развелась? Значит, сама виновата, — бросила Оксана, отпивая кофе у кулера.
Её слова звякнули в воздухе, как уронившаяся ложка. В отделе закупок притихли разговоры: коллеги замерли с чашками в руках, сделав вид, что разглядывают графики на стенде. А я лишь выдохнула — медленно, чтобы не дрогнуть.
До обеда оставалось пятнадцать минут. В голове бегали мысли, будто пытаясь собрать недостающие пазлы моего прошлого года. Я повернулась к Оксане:
— Ты уверена, что знаешь причинно-следственную связь?
— Катя, не обижайся, — она пожала плечами, — но нормальная женщина мужа удержит. Моя сестра… — и понеслось: рассказы про «правильных» жён, борщи, терпение. Каждый её довод звенел в груди, как ржавый гвоздь, который я пыталась выдернуть последние месяцы.
Я опустила взгляд на синий бейдж с логотипом фирмы. Разве на нём написано, что я обязана молчать? Кажется, нет. Но до истечения обеденного перерыва времени мало, а мой рассказ длиннее пересменки у кофе-пойнта. Поэтому я лишь кивнула:
— Ладно, Оксана. Как-нибудь поделюсь.
Ровно в 13:00 вышла на улицу. Холодный апрельский воздух шёлком заскользил под ворот пальто. У сквера между офисными башнями — лавочка, где я теперь обедаю. За прошлый год это место стало исповедальней: вместо исповеди — сэндвич и телефонные заметки, куда я выкладывала сломанные сцены брака, чтобы не забыть, почему ушла.
Три гудка — подруга Маша ответила:
— Ты опять с боевых полей?
— Угу. Оксана решила, что я виновата во всём. Может, напечатать брошюру «Как потерять мужа и остаться в живых»?
Маша хмыкнула:
— Название огонь, но не корми троллей. Лучше вспомни, как мы в больнице прятали от тебя зеркало, чтобы ты не видела синяк.
Синяк цвёл на моей скуле, когда меня привезли на «Соколинку». Это было в августе — кульминация брака, словно режиссёр крикнул «экшн!» и муж ударил дверцей машины так, что мне показалось, будто сломалась не кожа, а весь мир.
…Игорь никогда не кричал на людях. Чужие он околдовывал экспертизой по тендерам, дома срывал ярлык. Первый раз сорвался в отпуске на Кипре: ему надо было проверить почту, а я задержалась на пляже, спасая надувного фламинго детей соседей. Тогда он только сжимал челюсть, пальцы у него дрожали, как у пианиста, промазавшего ноту. Позже сказал: «Из-за тебя контракт сорвался». А контракт подписали через день. Я списала всё на усталость.
Потом были мелкие уколы: «Не так режешь лук», «Твоё платье дешёво смотрится», «Ты уверена, что тебе нужен десерт?». Диапазон этих фраз расширялся, как трещина в стекле. Но я продолжала уходить от ответа, как танцор от выстрелов в вестерне: прогиб, шаг в сторону — лишь бы не ранить брачную клятву.
Вечером того же дня, когда Игорь стукнул дверцей, в палату заглянул врач.
— Ушиб скуловой кости, гематома мягких тканей. Нужно наблюдение. И с кем-нибудь поговорить, — добавил он, будто вскользь.
Я вскинулась:
— С психологом?
— Хотя бы с подругой. У вас, похоже, накопленный стресс.
Маша прилетела через тридцать минут с плюшевой пандой. Села на край кровати, взяла за руку:
— Говори.
И я говорила. Про то, как четыре теста на беременность стали бледнее дождевых следов. Про процедуру ЭКО, на которую пришлось брать кредит. Про то, как Игорь говорил, что любит детей, но в день переноса эмбриона не приехал — «совещание затянулось». Как спустя месяц выговаривал мне, когда услышал фразу «мы беременны»: «Не преувеличивай, пока у тебя справки нет».
Через шесть недель беременность сорвалась. Я вышла из кабинета УЗИ и написала ему: «Сердцебиение не прослушивается». Ответ пришёл через два часа: «Грустно. Когда готовишь ужин?». Я тогда купила пиццу: сил на плиты не оставалось. А в ноябре вынесла из дома последний пакет с вещами.
Маша слушала, не перебивая. Только дыхание прерывалось, когда я описывала, как он швырнул телефон в стену, потому что внутри был смайлик от старого одногруппника.
— Ты ведь ушла, — шёпотом спросила она. — Это главное.
— Ушла телом, — ответила я. — Но голову иногда оставляю там. Заглядываю задним взглядом: а вдруг я могла выдержать ещё?
— Вот она, твоя Оксана, и подпитывает этот задний взгляд, — заключила Маша. — Напиши письмо самой себе о дне, когда ты поняла, что точка.
— Ты уверена, что письма лечат?
— Лечат. А ещё — адвокаты и хороший кофе.
Адвокат Данил Сергеевич сидел в кресле из светлой кожи. На стене — карта путешественника: мелкие флажки по всему миру. Он поздоровался, пригласил сесть:
— Я работал с вашим мужем, — сказал он. — Только с бизнес-частью. Теперь работаю с вами.
После формальностей подвёл итог:
— Алименты по кредиту за ЭКО имеет смысл требовать, вы подписывали совместное согласие. Делим квартиру, машину, акции. Но есть деталь: он хочет оставить вам собаку, забрать кота.
Тут я впервые улыбнулась за неделю — пёс Рокки был молчаливым свидетелем всех наших ссор. Кот Феликс спал в кабинете Игоря.
— Рокки останется со мной. Он пережил не меньше моего.
В день суда я шла по коридору, как по взлётной полосе. Хрустели каблуки, подрезав тишину. У двери зала Игорь стоял с новым адвокатом и яркой блондинкой. Я знала её — стажёрша из их департамента. Когда она заметила меня, бросила взгляд снизу вверх: серое пальто, сильный макияж на синей тени под глазом, что ещё слегка не сошёл.
Игорь сделал полшага, будто хотел что-то сказать, но я опередила:
— Судья ждёт. Пожалуйста, не опаздывай ради нашего общего будущего.
Он вскинул брови:
— Злой стала.
— Свободная, — поправила я.
Заседание длилось меньше часа. Партнёры по распределению имущества ругались в смартфонах юристов, а мы сидели рядом, будто пассажиры одной аварии, которым не о чем говорить. Судьяко сказал:
— Брак расторгнут. Совместная собственность делится согласно мировому соглашению.
Подписав бумаги, я ощутила физическую лёгкость: будто рядом сняли две огромные чемоданы, которые я тащила на собственном горбу.
У выхода меня догнала блондинка:
— Извините, я хотела сказать… — её голос дрожал. — Я не знала, что у вас… всё это.
Я смотрела сквозь неё, как через стекло. Не прощала, но и не обвиняла. Мы с Игорем отсутствовали друг в друге уже давно, она просто выросла на пустом месте, как сорняк на заброшенном огороде.
— Берегите себя, — сказала я и пошла дальше.
Год спустя коллекция шрамов превратилась в историю, с которой я знакомила только тех, кто называл меня виноватой. Но чаще — оставляла при себе. Пока не пришёл день, когда Оксана произнесла свою фразу.
На следующий понедельник я принесла на работу домашний пирог. С корицей — запах распространялся, как утреннее радио. Коллеги толпились с тарелками, и никто не вспоминал чужие разводы, пока Оксана снова не зашла с ярким: «О, праздник холостячек?»
Я отрезала ей кусок:
— Сначала попробуй, потом обсуждай. Но ты хотела узнать, «через что я прошла». У тебя есть час?
Она пожала плечами:
— Давай.
Мы сели в переговорке, включили таймер. И я рассказала. Не заглаживая углы. Без скобок и пояснений. Привела цитаты Игоря слово в слово, как хруст стекла в три часа ночи. Озвучила тишину больничного коридора, когда врач сказал: «Сердцебиение не прослушивается». Передала хлопок дверцы машины, когда он счёл мой крик «стерикой». Я показала свежий снимок Рокки, который в уборную теперь ходит без страха, что его накажут за лужу.
Оксана слушала, иногда хватаясь за ручку кресла, будто скатывалась с обрыва:
— Прости, что я была резка, — прошептала она, когда таймер пикнул. — Я не знала, что это насилие.
— Насилие разного калибра, — сказала я. — Бывает громкое, бывает тихое, как выключенный телевизор. Но всегда наводит мертвенную тишину.
Она закрыла глаза:
— У моей подруги, кажется, похожая история. Можно я дам ей твой номер?
— Дай лучше адрес кризисного центра. У них горячая линия двадцать четыре на семь.
После работы мы с Машей сидели в кафе у метро. Она стирала пену с верхушки капучино, словно художник лишнюю краску:
— Как Оксана?
— Похоже, сломала один кирпичик в стене чужих стереотипов. А у тебя как?
— Устроила свидание в клубе «Пауэрлифтинг для женщин». Придёшь?
— Почему нет? — я рассмеялась. — Я ведь больше не боюсь тяжестей.
Домой я возвращалась по набережной. Лай Рокки вырвался мне навстречу из-за ворот. Пёс прыгал, словно пружина, трепал рукав пальто. Я потёрла его за ухом:
— Знаешь, дружище, сегодня я снова вспомнила, как могла бы остаться. И снова выбрала уйти. Ты доволен моим выбором?
Он гавкнул единожды: коротко, но с таким мощным согласием, что ночь наполнилась отголоском свободы.
Перед сном я открыла ноутбук. Новая заметка загорелась белым полем. Я написала:
«19 апреля. День, когда я рассказала свою историю без страха и оправданий. День, когда слово “развелась” перестало звучать приговором. Я не виновата. Я — выжившая. Подпись: катя, 32 года, обладательница синей кости, живой души и очень громкого смеха».
Сохранила файл, нажала «закрыть». В комнате стало темно и тихо, но это была та тишина, что приходит после финала концерта, когда зрители ещё не встают, потому что пытаются запомнить каждую ноту.
Утром на кухне грохнули кастрюли — Рокки искал игрушку. Я подобрала её, кинула в воздух, и, пока собака резво ловила, вспомнила слова врача: «С кем-нибудь поговорить». Похоже, я нашла «кого-нибудь». Точнее, многих. И теперь, когда очередная Оксана бросит: «Сама виновата», у меня будет не гнев, а рассказ. На две-три тысячи слов. С большим количеством диалогов и живых эпизодов. С запахом корицы и лаем Рокки на последних страницах.
Я улыбнулась тостеру, в котором вспухал ломтик хлеба:
— История готова. Пусть остывает, пока не потребуется снова.
Рокки тявкнул, будто соглашаясь. А за окном выныривало солнце — не приговаривая, а приветствуя новый день.