Анна отодвинула кружку с чаем на край стола. Холодная ржавая вода в старом чайнике едва слышно подёргивалась под крышкой, будто сама не хотела свистеть. В углу кухни-студии облупившиеся обои с серыми разводами, а на полу между досками зарывалась пыль — никто не мыл здесь пол недели, если не месяц.
— Ты опять задержался? — тихо спросила она, отводя взгляд в сторону окна. Скрипнувшая дверь балкона казалась единственным свидетелем их вечера.
— Я... — он замялся, опираясь локтем о стойку. — Работал, вот и всё.
За стенкой послышался звонок в дверь — соседка сверху спустилась в свою комнату, кряхтя от скрипа лестницы. Анна слышала лишь приглушённые шаги и далёкий шёпот голоса. «Конечно, ей всё слышно», — подумалось ей.
Она взяла ложку и, не поднимая глаза, постучала ею по краю чашки: тик… тик… тик… — как метроном, отмеряющий их молчание.
— Анна, ты чего? — Андрей с усилием улыбнулся, но губы дернулись неловко.
— Я просто думаю. — Её голос был ровным, как будто она читала выдержки из давно выученного текста. — О том, что сегодня снова звонила твоя секретарша. С восемнадцати вызовов за день.
Андрей отставил кружку на стол так, что чай всплеснул и каплями ударился об облупившуюся краску.
— Она больничный брала, вспомнить хотела просто, документы проверили, — пробормотал он.
Анна вздохнула и отвернулась, стараясь не дать себе заплакать. В углу торчала старая наполовину сломанная вешалка, на которой висели его пиджак и её тонкий плащ. Внутри запах чужих духов — тот самый «чужой».
— Ты знаешь, я уже не верю этим объяснениям, — сказала она тихо. — Я знаю, как ты улыбаешься ей в офисе. Холодно, но улыбка.
Он замолчал. В комнате повисло такое же давящее молчание, как в те дни, когда отец Анны, пьяный, возвращался домой и просто стоял, не говоря ни слова.
— Ты не понимаешь, — наконец выдохнул Андрей. — Всё не так плохо. Я хочу, чтобы ты мне доверяла.
Анна подняла взгляд: в его глазах смешались чувство вины и усталость. В углу на пыльном столе лежали их старые фотографии: летний отпуск на Черноморском побережье, Рождество у свекрови, где она смеялась, а потом за столом отпивала из кружки с чаём и вдруг плакала.
— Доверие не восстанавливается за один вечер, — сказала она. — Ты закрываешься дома, а я остаюсь одна с вопросами.
Он подошёл ближе, смотрел на неё, но слова застряли в горле. Анна почувствовала, как его плечи опускаются, будто он старался перенести на себя тяжесть их отношений.
— Я не хочу, чтобы ты ушла, — прошептал он почти невнятно.
Анна покачала головой и достала со стола глянцевую открытку без надписей. На ней была черно-белая фотография старого дачного дома. Она взяла её в руки, провела пальцем по загнутому уголку:
— Помнишь, как мы ездили туда летом, когда только поженились? Там тоже скрипел пол. И мы смеялись над каждой трещиной в деревяшках.
Он кивнул. Глаза его потемнели.
— Я всё испортил, — сказал он шёпотом.
Анна опустила открытку, соскользнув взглядом на лужу чая, впитавшуюся в белую ткань скатерти. В эту минуту казалось, что время остановилось: только старый светильник с погнутым абажуром слегка покачивался, отражая тусклый свет на стенах.
— Ты хочешь признаться? — голос Анны был жестким и мягким одновременно.
Он не ответил. Вместо этого лениво поднял руку к воротнику рубашки. Из кармана показался край распечатанного конверта.
— Это... я... — он замер.
Внезапно за стеной заревела мелодия телевизора, кто-то забыл выключить канал. Соседка, должно быть, решила включить вечерние новости. Шум пошёл сквозь тонкую стенку и налился в пространство кухни, создавая контраст их безмолвию.
Анна взяла конверт. Бумага хрустела и чуть дрожала в её руках. На конверте не было даже фамилии — только адрес офиса банка.
— Ты оформил кредит на моё имя, — сказала она тихо, не отрывая глаз.
В этот момент Андрей отступил на полшага, словно боясь, что комната лопнет от этих слов. Его дыхание стало редким.
— Я хотел помочь... — его голос провалился в тишину.
В кухне-студии слышался только стук ложки, замирающий вдруг, когда она опускала её на дно чашки.
— Помочь? — повторила Анна, и в её словах прозвучала обида всех тех месяцев, когда они жили под одной крышей, но не жили на самом деле.
Он опустил голову и молчал. Анна посмотрела на него сквозь слёзы, которые давно пылились на её ресницах.
Наконец она тихо сказала:
— Я больше не знаю, кто ты...
И тишина стала настолько тяжелой, что хотелось кричать или бежать прочь. Вместо этого Анна медленно вышла из-за стола, крепко сжимая в руке распечатанный конверт, и направилась к балконной двери.
Её пальцы дрожали, когда она подтянула штору. Соседка уже вернулась в свою комнату, и в коридоре стало совсем тихо.
— Андрей... — позвала она, не оборачиваясь.
Он остался стоять посреди кухни, слушая собственное сердце.
И в эту самую секунду, когда она сделала шаг навстречу окончательному решению, за стеной раздался звонок мобильного телефона.
— Алло? — дрогнул его голос.
Анна замерла на пороге. Огонёк света над её головой дрогнул, словно в такт учащённому дыханию.
Светлана поставила чайник. Он зашипел на газу, словно затаённое недовольство, сорвавшееся с губ. Муж сел за стол, не глядя на неё. Локти на столешнице, пальцы сцеплены в замок — будто сдерживал себя, чтоб не сорваться.
— Ну и чего ты ждёшь? — наконец, сказал он, глядя в сторону окна, где серели панельки.
Светлана не ответила. Чайник начал подрагивать, как руки её матери, когда та подолгу не принимала таблетки. Светлана подняла его, залила кипятком две кружки. Одна — с отколотым краем, другая — детская, с машинкой. Их сын когда-то из неё пил. Потом перешёл на термос в садике, а кружка осталась.
— Тебе с сахаром? — сухо спросила она.
— А как обычно?
— Не помню, — бросила. — Ты ж редко дома.
Он чуть заметно усмехнулся, но не весело, а будто для себя. Откинулся на стуле, потянулся, хрустнул спиной.
— Вот и началось, — пробормотал. — «Ты не бываешь дома», «Ты холодный», «Ты меня не любишь»...
Светлана села напротив. Кружки дымились между ними, но не согревали.
— Я ничего не говорю, — сказала. — Просто... я устала.
Пауза затянулась. Где-то у соседей хлопнула дверь. Потом послышалось, как кто-то шаркает по коридору — может, Марьяна Никитична, а может, та девчонка с третьего. У них в подъезде все шаги были как под микроскопом — дом старый, стены тонкие, звуки как сквозь бинт.
— Ты, если хочешь — уходи, — вдруг сказала Светлана. — Я не держу. Только не ври больше. Не надо вот этого: «работа», «задержался», «телефон сел»... Мне хуже от этого.
Он поднял взгляд, и впервые за вечер их глаза встретились. Сухие, усталые. Как две параллельные дороги, что никогда не пересекутся.
— Я тебе не вру, — тихо сказал он. — Просто... не всё так просто.
Светлана кивнула. Она слышала это раньше. Не раз. И всё ждала, когда станет «просто». Когда исчезнут тяжёлые взгляды, тишина между звуками посуды, молчание вместо объяснений.
— Я беременна была, — неожиданно сказала она.
Он напрягся.
— Когда?
— В январе. Потеряла. — Она отхлебнула чай, как будто это что-то меняло. — Не говорила тебе. Смысла не было.
Молчание после этого упало таким тяжёлым, будто в квартире погас свет. Муж опустил голову. Сжал губы. Снова заскрипел пол за стеной — соседка, наверное, ходила мимо двери, как всегда, надеясь что-то подслушать.
— Прости, — только и сказал он.
— За что? За то, что не знал?
Он не ответил. Только поставил кружку на стол, медленно, будто боялся, что она разобьётся.
Светлана встала. Пошла в комнату — та же тесная студия, просто за занавеской стоял диван, покрытый пледом в ромбик. Села на край, наклонилась, провела рукой по ковру. Под пальцами — пыль и старая бусина. Их сын когда-то порвал бабушкины бусы, играл ими. Потом все уехали — бабушка, сын, привычки.
Муж подошёл, но не сел рядом. Остался стоять. Застегнул молнию на толстовке — щелчок такой, будто запирал всё внутри себя.
— Я думал, ты сильнее, — сказал он. — Всегда думал, ты всё выдержишь.
Она посмотрела на него — устало, без упрёка. Просто по-человечески.
— А я и думала, ты со мной.
За окном кто-то хлопнул дверью автомобиля. Где-то на кухне щёлкнул выключатель — свет мигнул, потом вернулся. И всё снова стало как прежде: чай, скрипучие полы, две кружки и тишина, громче слов.
Муж всё ещё стоял, словно не знал — уйти ему или остаться. В этой тишине даже дыхание казалось лишним. Светлана поднялась, поправила занавеску — не потому что нужно, просто, чтобы занять руки.
— Я собиралась уехать, — сказала вдруг. — В пятницу. Сыну писала. Хотела к нему — в другой город, на время. Просто уйти отсюда, из этой тишины, из всего.
Он кивнул. Медленно, с какой-то усталой, но честной тоской.
— Может, и правильно, — проговорил. — Тут всё как будто застыло. И мы с тобой — как в морозилке. Двигаемся, а мёртвые.
Она чуть улыбнулась — еле заметно. Как человек, который плакал, но теперь уже не может.
— Ты, если хочешь... останься здесь. До выходных. А потом...
— А потом — как будет, — договорил он.
Светлана прошла на кухню. Взяла кружки, ополоснула, поставила в сушилку. Всё было как всегда — как тысячу раз до этого. Но воздух был другой. Словно ушёл гул, который долго звучал где-то внутри, и теперь — просто тишина.
Он сел у окна, разглядывая двор. Там, у мусорных баков, копалась старушка в сером пальто. Мимо пробежала девочка с портфелем — явно опаздывала в школу. Всё двигалось, жизнь шла, как река, а они стояли на берегу, уже не вместе, но ещё не врозь.
— Помнишь, как сын нас будил по утрам? — спросил он вдруг.
— Помню, — тихо ответила она.
— Подползал к кровати и щекотал тебе пятки... А ты делала вид, что сердишься. А потом смеялась.
Светлана молча села напротив. За окном моросил дождь, мелкий, как пыль. Он всегда начинался неожиданно и долго не прекращался. Такой же был в тот январь, когда она потеряла ребёнка.
— Я не умею по-другому, — сказал он, глядя в окно. — Я сам в себе путаюсь. Но ты... ты всегда была ясная.
— Я просто жила, — сказала она. — Старалась, как могла. А ты всё искал, где бы теплее. А я... я всё ждала, что ты вспомнишь, где твой дом.
Он ничего не сказал. Только снова посмотрел на неё. И в этом взгляде было всё, что они не сказали за последние годы. Не упрёк, не прощение — просто человеческое узнавание. Как будто после долгого отсутствия встретились на вокзале. Без крика, без объятий — просто узнали друг друга.
Светлана встала.
— Мне пора. Надо на работу. Завтра заберу вещи и уеду.
— Я провожу?
Она чуть качнула головой.
— Нет. Лучше не надо. Просто закрой за мной дверь.
Она надела пальто, взяла сумку. Он молча подошёл, отпер замок. Дверь скрипнула, как в начале — тем же звуком. Светлана вышла, не обернувшись.
Он стоял в проёме, пока её шаги не растворились в подъезде. Потом медленно закрыл дверь. Повернул ключ. Прислонился к косяку.
И в этой тишине осталась только кружка с машинкой. И воздух, который впервые за долгое время был по-настоящему пуст.
Спасибо что дочитали, ставьте лайк подписывайтесь на канал!