Спросил Выготский в одной из своих статей 1922 года… Имеется в виду Пушкин того времени, когда он был представителем так называемого гражданского романтизм. (Теперь стараются замотать, что такой термин есть, ибо теперь авторитарная власть в России похожа не самодержавную. Соль того романтизма, если – из-за политики – и приближает стиль к стихопублицистике, т.е. к околоискусству), но и не даёт всё же границу искусства переступить, являя экстраординарность, способную усилить благородное переживание свободы.
Некто Лелевич в 1922 году этим пренебрёг, ограничившись в лекции расшифровкой непонятных слушателю слов… В 10-титомнике о «Кинжале» в этом смысле написано так:
«Лемносский бог — Гефест, бог кузнец; Немезида — богиня возмездия (греч. мифология). Кесарь — Юлий Цезарь; в 49 г. он перешел с войском через реку Рубикон, границу Италии и покоренной Риму Галлии, начав этим гражданскую войну; после победы он был объявлен пожизненно диктатором. В результата республиканского заговора, к которому примкнул и друг Цезаря Брут, Цезарь был убит.
И мертв объемлет он // Помпея мрамор горделивый. — Цезарь был заколот в зале заседаний Сената и упал к подножию статуи Помпея Великого.
Вольности безглавой // Палач уродливый — Марат (1743—1793), вождь якобинцев — революционно-демократической партии эпохи французской революции; он установил систему революционного террора. Пушкин, как и многие декабристы, отрицательно относился к якобинскому периоду французской революции, считая его гибельным для завоевании революции.
Эвменидой (богиней-мстительницей) Пушкин назвал Шарлотту Кордэ, убившую Марата. Она была гильотинирована за это якобинцами (жертва Аида). < Под жертвами Аида Пушкин разумеет, конечно, не Шарлотту Кордэ, а жертв якобинского террора. — И.П.>
Торжественная могила. — Могила казненного Занда (см. о нем прим. к эпиграмме «На Стурдзу», стр. 571) стала местом паломничества радикально настроенной молодежи.
Без надписи кинжал. — У немецких студентов-террористов, современников Занда, был обычай, восходивший по традиции к средневековому тайному суду в Германии, — прикреплять к кинжалу надпись с именем обреченного на казнь. Кинжал без надписи — оружие против любого тирана, имени которого нет необходимости обозначать.».
Выготский на Лелевича разозлился:
«Для чего было расшифровывать и переводить с языка поэзии на язык прозы Пушкинский Кинжал, если суть дела в изложении мысли и только в одном этом. Создалось такое впечатление (не у меня одного), что поэзия, это бесцельно зашифрованная – в непонятные, иностранные больше слова – простая и нехитрая мысль. Ведь вот мы так и не узнали, что есть хоть какая-нибудь разница между Пушкиным и Рылеевым – в идеологии она может быть и незначительна, но в поэзии? Историческую же картину можно было бы рисовать не стихами, а трезвой прозой. Я утверждаю, что в лекции Лелевича поэзия сознавалась как нечто мешающее, и назойливо трудное» (https://psyanima.su/journal/2011/4/2011n4a7/2011n4a7.pdf).
Я это прочёл и бросился сравнивать пушкинский «Кинжал» с рылеевским «Дмитрий Самозванец», где тоже есть кинжал. И – разницы, показалось, не увидел. (В том, что – в отличие от обычной речи – есть в стихах: звуковой символизм – действующий на подсознание слушателя, а не на сознание, и рождённое тоже подсознанием автора). Пушкин кинжал даёт в руки мстителей тиранам, а Рылеев – тирану, Самозванцу. Соответственно, у Пушкина преобладают звонкие звуки русского языка и даже сонорные из них, а у Рылеева – шипящие и свистящие.
У Пушкина, оказывается, всё же более выражено, чем у Рылеева. И особенно – в начале у обоих: у Пушкина – 63 звонких на первые 8 строки, у Рылеева – 26 шипяще-звенящих.
Или назвать Гефеста Лемносский. В первом совсем нет сонорных согласных, а во втором их целых три! – Это из-за мерещащейся задачи вызвать переживание ненависти (с двумя сонорными). То же и с Немезидой. Почему не эринии? – В первом слове две сонорных согласных, а в «эриния» – одна. В самом слове «кинжал» их две.
Или это артикуляционное усилие при произнесении слова «лемносский» – чувствуешь же, с каким усилием нужно, пусть и острому кинжалу, проникать в плоть тирана, чего доброго ещё и ограждённую не только одеждой. Физически трудно – убивать. То же со словом «Эвмениду». Пушкин ради этой трудности аж пренебрёг смыслом, какой слово имело у древних греков (но в России ж не знали): милостивые богини. Так же труднопроизносимо негативное по ауре слово «Лжедимитрий».
А со звуками то же самое в слове «Самозванец» – 3 свистящих звука.
Первые звуки («л» и «ч»), с которых начинаются оба стихотворения, мне представляются выражающими. А ещё я у Рылеева в первом куплете чую в звуках «с», «т», «р» следы страха.
Всё это внушает, каждое – своё, подсознанию, и не сравнить стихи с действенностью простого текста.
Но особой разницы между Пушкиным, залетевшим вдруг в гражданский романизм, и Рылеевым – нет. Это – были преимущественно произведения прикладного искусства. То есть – рождённые не подсознательным идеалом, а замыслом сознания – усилить тираноборческие настроения, модные после Великой французской революции. Особенно – в России, до своего аналогичного события (1825 году) ещё не дожившей.
15 мая 2025 г.