или как выглядит настоящая ночь с русской классикой
Иногда достаточно просто разложить их перед собой. Не открывать. Не читать. Просто положить рядом — и в комнате становится тише. Словно кто-то вошёл. Кто-то, кто уже всё понял.
Вот Достоевский — тёплый, дрожащий, с гнильцой души, но честный до последнего стыда.
«Игрок». Азарт не про карты, азарт про жизнь. Как сорваться, чтобы почувствовать, что ты жив. Как проиграть всё — и всё же остаться.
«Подросток». Когда ломает изнутри. Когда ты никто — и одновременно всё. И голос отца где-то в тумане, и хочется кричать, но кричишь внутрь.
Булгаков. «Морфий».
Он не пишет — он вены разрезает. Про боль, от которой хочется не спасения, а забвения.
Про то, как тьма входит не сразу, а каплями.
Про то, как человек тонет — красиво, почти благородно.
Толстой.
«Война и мир». Как будто разложил всю Россию на ладони.
Сражения, письма, танцы, любовь, смерть — всё это не про героев, а про нас.
Ты читаешь — и будто слышишь, как где-то далеко скачет кавалерия, а в это время кто-то пишет записку «не жди».
И всё это одновременно, и всё это — в тебе.
Маяковский.
Он как выстрел в виски. Не предупреждает.
В его стихах нет тени — только свет на грани истерики.
Голос улицы, трещины по нервам, любовь, от которой хочется выбежать в ночь и орать в небо.
Не для слабых. Но слабые — тоже читают. Чтобы стать сильнее. Или хотя бы понять, зачем дальше жить.
И вдруг ты ловишь себя на том, что всё это — как личный состав крови.
Ты — это твои прочитанные книги.
И в тебе уже не просто имя, паспорт, привычки —
в тебе Толстой, в тебе Булгаков, в тебе чёрная вода Достоевского и красные вспышки Маяковского.
Не спи.
Открой.
Пусть они скажут.
И ты, может быть, впервые — услышишь.
