— Ты опять снял деньги с нашего счёта? — голос Елены прозвучал спокойно, почти сонно. Как будто речь шла о прогнозе погоды, а не о семейном бюджете.
— Лена, не начинай. Это же для Андрея. Он без машины не может, у него работа такая. Курьером ты, кажется, сама ему устроила?
— Это ты называешь работой? — она приподняла брови, не отрывая взгляда от чашки с остывшим кофе. — Ну-ну. А я думала, он просто развозит свои комплексы по городу.
Он хотел улыбнуться. Но не стал. Атмосфера в кухне была плотной, как пар от кипящей картошки, но не такой безобидной. Запах подгоревших котлет, звяканье вилки о тарелку — всё раздражало.
— Ты же знаешь, что мы копили на ванную, — продолжила она, глядя мимо него. — Я даже сантехника уже выбрала. Помнишь, с синими глазками?
— Господи, да при чём тут сантехник! У Андрея серьёзная ситуация. У него жена в декрете, двое детей...
— А у нас, прости, ремонт в руинах. Ванна течёт, как твои обещания. Полгода назад ты говорил: «Давай подождём до весны». Весна, Игорь, пришла. Даже снег растаял. А ты — нет.
Он отодвинул тарелку. Остатки гречки с мясом остывали в гробовой тишине. Он знал: сейчас будет хуже.
— Я просто помог брату. Он же семья…
— А я? Я кто в этой иерархии? Сторонний инвестор?
— Ну не начинай этого опять, Лена. Всё время одно и то же.
— Потому что ты всё время делаешь одно и то же! — она резко поднялась, стул скрипнул в знак протеста. — Сначала Андрей. Потом твоя мать с её вечно текущей кухней. Потом опять Андрей. А я где в этом бесконечном «помоги»?
Он молчал. Потому что сказать было нечего. И потому что знал: любое слово будет не в тему.
Елена вытерла руки о полотенце — то самое, в котором когда-то запутался обручальное кольцо. Показательно символично, если подумать.
— И ты даже не спросил. Ты просто снял. Без разговоров, без объяснений. Как будто я — пустое место.
Тишина. Только тиканье часов и капанье воды из крана. Это было, наверное, самое громкое «да» из всех возможных.
Она прошла мимо него и пошла в спальню. Там пахло духами и теплом — уют, который она сама и создавала. На прикроватной тумбе лежала папка с бумагами — ипотека, распечатки банковских движений. Её имя везде. Его — нигде. Ну почти.
Внутренний монолог:
Господи, когда я успела стать этой женщиной? Женщиной, у которой муж ворует. Да, именно так — ворует. Снимает деньги, которые мы откладывали, и отдаёт их своему брату. А я? Я даже не в счёте. У него семья — а у меня что, банкомат в юбке?
Елена вернулась с распечатками в руке и бросила их на стол.
— Вот, посмотри. Вот это — та сумма, которую ты снял. Без согласия. Это было преступление, если тебе вдруг интересно юридически. А морально — ещё хуже.
— Ты драматизируешь. Это же всё — для семьи.
— Для чьей семьи, Игорь? Ты женился на мне, а не на своей маме и брате!
В этот момент, как по заказу, в дверь позвонили. Долгий, противный звонок. Елена не пошла — она знала, кто там. Интуиция работала как швейцарские часы.
— Это мама, — пробормотал Игорь и встал.
— Конечно, мама. Куда ж без неё. Надеюсь, она принесла план чертежей кухни и смету.
В прихожей запахло её духами. Тяжёлый, цветочный, въедливый аромат — такой же, как она сама.
— Здравствуй, Леночка. Мы с Игорем говорили, ты вроде как хотела переделать ванную?
— Хотела. Пока ваш сын не передумал за меня.
Ольга сняла шапку, поправила волосы и шагнула в кухню. Её взгляд — быстрый, цепкий — обежал комнату.
— Мы вот с Игорем подумали: может, пока не до ванной? У меня плита сгорела, а у вас кухня вроде в порядке. Мы бы на время у вас готовили.
— Ага. А потом, может, и спать будем у нас, раз у вас тоже диван скрипит?
— Леночка, ты зачем так? Мы же семья. Нужно помогать друг другу.
— Ольга Борисовна, если я правильно помню, вы не скидывались на эту квартиру. Ипотеку брала я. Вы не платили, не красили стены, даже шторы я вешала сама. Но пользуетесь вы всем — с таким аппетитом, как будто в завещании вписаны.
Ольга выпрямилась, как мачта. Игорь переминался на месте, как школьник на родительском собрании.
— Ты всегда была с характером. Но это уже хамство, Лена.
— А брать деньги — это не хамство?
Она подошла к холодильнику, достала бутылку белого вина, открыла. Без тостов, без бокалов. Глоток — прямо из горлышка.
— С этого момента, — произнесла она тихо, — никаких денег. Никаких «мы подумали». Никаких семейных сборов на нужды родственников. Деньги, которые я зарабатываю, идут на то, что важно мне. Поняли?
Ольга села. Молча. Это было ново. Она привыкла говорить, командовать, манипулировать. А тут — резкая стена.
Игорь подошёл к Елене и что-то хотел сказать. Но она уже ушла. В ванную — ту самую, которую он предал за машину брата.
Закрыв за собой дверь, она прислонилась к холодной плитке. И вдруг поняла: впервые за много лет — она не хочет быть понятой. Она хочет быть услышанной.
***
— Я просто хочу всё обсудить, нормально. Без эмоций, — Игорь стоял в дверях кухни, переминаясь с ноги на ногу. Как будто собирался зайти, но не был уверен, позволено ли ему.
Елена не ответила. Она медленно резала перец для салата — тонкими ровными полосками, с той маниакальной точностью, которая приходит, когда внутри — хаос.
— Лена, ну правда. Я понимаю, что ты злишься. Но это не повод рушить всё.
— Всё? — она подняла голову, глядя на него поверх ножа. — А что именно ты называешь «всем»? Наши деньги, которые ты раздал? Мою усталость? Мои нервы? Или вот это? — она показала на смету от плиточника. — Вот это — я называю «всё». А ты — называешь машиной для Андрея.
Он сделал шаг вперёд. Она — назад.
— Мы двадцать лет вместе…
— Девятнадцать. И последние пять я сама, просто в паре. Потому что ты был не со мной. Ты был с мамой. С братом. С чьими угодно проблемами — только не с моими.
Он вздохнул. Раздражённо. Мужчины всегда делают этот звук, когда им кажется, что ты ведёшь себя «чересчур эмоционально».
— Ну что мне теперь делать? Вернуть всё назад не получится. Деньги ушли. Но я могу как-то компенсировать.
— Как? Продать свою совесть? Или переселить Ольгу Борисовну в соседнюю квартиру?
— Не надо про маму, — голос стал резче. — Она просто хочет, чтобы всё было хорошо.
— «Хорошо» по версии Ольги Борисовны — это когда я молчу, готовлю, отдаю ей деньги и не вякаю.
Он молчал. Потом выдал:
— Она просто волнуется, что ты отдаляешься от семьи.
— Я отдаляюсь от абсурда, Игорь. Если твоя мама считает, что невестка должна быть одновременно и поваром, и банком, и психотерапевтом — пусть сдаёт меня в аренду. По часам. Только прайс я теперь выставляю сама.
Внутренний монолог:
Он не понимает. Или делает вид. А может, просто удобно так — жить с мамой в голове, с братом в кошельке и с женой в роли фона. Я не фон. Я человек. Я хочу не выживать, а жить. Я хочу ванну. Новую. Красивую. Без плесени. Без Игоря.
Он сел за стол. Его руки дрожали. И это почему-то вызвало в ней не сочувствие, а усталость.
— Я не специально, Лена. Я… не думал, что это так важно для тебя.
— Потому что ты никогда не думал обо мне. Только о том, как бы всем было удобно. Кроме меня.
Он хотел что-то сказать, но в этот момент зазвонил телефон. Она не собиралась брать. Но увидела имя — «Ольга Б.».
— Лена, — голос был сухой, как её пироги, которые она называла «домашними», хотя там не было ни вкуса, ни души. — Мы с Игорем поговорили. Он хочет сохранить брак. Я считаю, тебе нужно проявить женскую мудрость.
— Ольга Борисовна, а вы не пробовали проявлять родительскую мудрость? Например, не воспитывать сына как потребителя?
— Леночка, ну не будь язвой. Ты же знаешь, мужчинам нужно пространство. Поддержка. Уверенность.
— А женщинам? Нам — что? Лестница в подвал?
— Не драматизируй. Деньги — дело наживное. А семья — навсегда.
— Отлично. Тогда пусть Андрей отдаст деньги. И пусть вы с Игорем живёте в своей вечной семье — только не в моей квартире.
Пауза.
— Что ты сказала?
— Я сказала: съезжайте. Сегодня. Вечером. Можешь захватить любимую кастрюлю.
Она положила трубку. Руки дрожали. Но не от страха — от чувства власти. Это было… странно. Ново. Приятно.
Через час она зашла в комнату. Игорь молча собирал вещи.
— Ты серьёзно? — спросил он, даже не глядя.
— А ты — думал, что я шучу всё это время?
Он обернулся. В его глазах было что-то похожее на отчаяние. Или просто обида — ведь у него забирали удобство.
— Куда я пойду?
— Не знаю. Может, в семью. К Андрею. Или к маме. Можешь снять ванну по частям.
— Лена, ты с ума сошла.
— Может быть. Но мне с этим безумием уютнее, чем с твоей нормой.
Он молчал. Собрался быстро. Без криков, без истерик. Он всегда был человек тихого выхода. Только на пороге остановился.
— Мы же не навсегда, да?
— А ты спроси у своей семьи. Может, они скажут.
Когда за ним закрылась дверь, она включила музыку. Громко. Джаз. Нервный, рваный. Как внутри.
***
— Красиво у тебя, — сказал он, не заходя дальше порога.
Ремонт был почти закончен. Ванная блестела новой плиткой — матовой, светло-серой, с тонкой мраморной разводкой. Та, которую она сама выбрала, без оглядки на вкусы свекрови и «бюджет Андрея». На полу лежал пушистый коврик. Розовый, как просила Мария.
— Ты же не за красотой пришёл, Игорь, — Елена обернулась. Голос у неё был спокойный. Даже равнодушный. Это не игра. Это — после шторма.
Он шагнул в прихожую. Прежний — в дорогом пальто, чуть заросший, но всё ещё с этим лицом «я хороший парень, просто ошибся».
— Я думал… Может, мы попробуем начать сначала. — Он говорил мягко, с теми интонациями, которыми обычно уговаривают детей съесть брокколи. — Я понял многое. Мы с мамой… То есть, я… Я сам.
— Стоп. — Она подняла ладонь. — С какой минуты ты начал «понимать многое»? С того момента, как я выставила тебя за дверь? Или когда узнал, что ванная и без тебя отремонтирована?
Он замер. И она увидела — у него не было честного ответа. Только сценарий. Слова, отрепетированные перед зеркалом.
— Я был неправ. Но ты ведь… ты ведь любила меня, да?
Она смотрела на него долго. Как смотришь на старую одежду, которую почему-то всё ещё не выкинул — из жалости. Или из привычки.
— Я любила. Пока не поняла, что ты любишь только удобство.
— Лена, ну хватит. Это всё — обида. Ты одна, ты злишься…
— Я не одна. — Она сделала шаг ближе. — У меня есть я. Есть Мария. Есть моя квартира, где теперь никто не забирает деньги «на бензин Андрею». Где мои границы — не пустой звук.
— Я готов меняться…
— А я — нет. Я не хочу опять жить с человеком, которому нужно «меняться», чтобы меня не предавать. Я не воспитатель. Я — женщина. И мне хочется дышать, а не дрожать.
Пауза. Он молчал. Она тоже. В квартире звенела тишина.
Потом — шаги. Топот каблуков. И резко открывается дверь.
— Ну наконец-то! Я говорю: поехали вместе, а он один ломится! — Ольга Борисовна вошла, как будто она здесь живёт. — Я всё скажу, Лена. Ты не права. Упрямая, как твой отец. Уж он-то тоже характер имел — ни один мужчина не выдержал бы!
— Вы были на папином похороне? — Елена смотрела прямо в глаза.
Молчание.
— Вот именно. Зато в мою квартиру вы, Ольга Борисовна, заходите как хозяйка. Но только по ошибке. Здесь вы — никто. Абсолютно.
— Леночка…
— Не Леночка. Здесь вас не ждали. Заберите Игоря и уходите. Игорь, кстати, ты говорил, что сам пришёл. А вот теперь видно, что с сопровождением.
— Лена, мы просто хотели...
— Что? Снова уговорить меня забыть, кто я и зачем? Вы зашли не туда. Это не филиал вашей семьи. Это моя жизнь. И она — без вас.
Он встал. Резко. Видимо, задело.
— Знаешь, ты стала жестокой.
— Нет, Игорь. Я просто наконец перестала быть мягкой до самоуничтожения.
Ольга вскинула руки.
— Ну и живи со своим характером! Только не удивляйся, если через пару лет будешь скучать по человеку, который тебя любил!
— Если мне станет скучно — я поищу плитку в другой цветовой гамме. А вас прошу — выход там.
Он стоял на пороге. Она смотрела на него спокойно. А внутри — была пустота. Уютная. Чистая. Как ванная. Без плесени.
Внутренний монолог:
Я думала, это будет больно. Что я буду плакать. Кричать. Уговаривать. А оказалось — просто. Просто они чужие. Просто я — своя. Себе. И больше не отдам себя никому.
Он ушёл. Мать — за ним. Без прощаний. Без спектакля. Только дверь — хлоп. Тишина. Звонкая. Слишком звенящая. Но — своя.
Через час зашла Мария. С вином и розовыми пирожными.
— Ну что, королева?
— Снимаю корону, надеваю маску для лица. — Елена улыбнулась. — Первый день свободы надо отметить.
И они отмечали. Как умели. Со смехом. С болью. С шутками, в которых было слишком много правды.
Конец рассказа.