— Ты зачем выкинула мои контейнеры? — голос Игоря был даже не злой — уставший, с укором, как будто она разбила ему жизнь, а не потрёпанный пластик из «Ашана».
— Они пахли, как смерть. И я не знала, что у тебя с ними сентиментальная связь, — Алина даже не подняла головы от раковины, где драила сковороду с подгоревшими яйцами, которые с утра жарил он. На себя, конечно.
— Я хотел взять их на дачу. Тебе плевать, да? Ты всегда выбрасываешь, не спрашивая.
— Как ты выбрасываешь мои книги, мои рубашки, моё мнение, — спокойно сказала она. — Мы квиты.
Он замолчал. В этом доме давно уже не ругались — тут глохли. Замирали, как герои на стоп-кадре, но не в трогательной развязке, а где-то посередине: он с пластиковыми крышками в руке, она с губкой в пене.
Алина молча вытерла руки и пошла в комнату. Включила торшер — желтоватый, с пятном от свечки на абажуре. Села на диван, на который с недавних пор подсела по вечерам, как на привычную таблетку от тоски. Игорь стоял в коридоре, не решаясь войти. Он всегда так делал — останавливался на пороге, будто чужой.
Вот в этом ты и хорош, Игорёк, — подумала она. На пороге. Не в проблеме, не в разговоре, не в жизни — на пороге. Туда — не хочу, обратно — поздно. Вечно ни туда, ни сюда.
— Света завтра придёт, — бросил он наконец. — Посидит, поболтает. Ты дома будешь?
— Света? — Алина приподняла бровь. — Это та Света, что назвала меня "домашней прислугой без стажа"? Или другая, менее токсичная?
— Мама, Алин. Ну чего ты начинаешь? Она просто... волнуется.
— Она просто считает, что я заняла её сына, как чужую ложку на корпоративе. Неловко, неудобно, и непонятно, куда деть. Я ей мешаю. А теперь, похоже, и тебе.
Он тяжело вздохнул, ушёл на кухню. Поставил чайник. Ей не предложил. Ей уже год как ничего не предлагали — ни чая, ни планов, ни совместных разговоров.
В доме пахло закипевшей водой, старым жиром и духами свекрови — она приходила недавно, оставляя после себя нотки чего-то цветочно-ядовитого и жёсткого, как её советы.
Алина встала. Пошла в спальню. Открыла шкаф — не свой, а общий. Хотя... "общий" — это громко сказано. Там были его рубашки, его кеды, его идеальные стопки трусов. Её вещи перекочевали в комод в коридоре — "чтобы было удобнее". Ей.
Она села прямо на пол. Тупо смотрела в этот шкаф, как в рот стоматолога. Не больно, но гадко. И неожиданно остро захотелось... не бежать, нет. Бежать — это когда есть куда. А она просто хотела исчезнуть. Раствориться, как аспирин в стакане воды. Без всплесков, без драмы. Просто — тишиной.
Но за плечами была не просто усталость. Была злость. Та, что копится по чайной ложке. Когда тебе годами говорят, что "ничего страшного", когда просят "не устраивать", когда ты превращаешься из женщины в фон, в обои, в случайную тень от чужого счастья.
— Алина, где моя зарядка от айфона? — крикнул Игорь.
— Я вышла из брака, не из техподдержки, — отозвалась она.
Он опять замолчал. В этом доме — два типа тишины: до ссоры и после. Сейчас была третья — между. Когда уже не бьются, но и не обнимаются. Просто живут. Как-то.
Она встала. Снова пошла на кухню. Чайник кипел вторую воду. В чайнике, как в их отношениях, всё было просто: нагрелся, закипел, остыл. Повторить.
— У нас завтра собрание у психолога в школе, — сказала она. — Можешь поехать?
Он молчал.
Конечно. Забыла. Ребёнок — не в комплекте. Только к ипотеке.
Алина посмотрела на часы. 20:43. В это время она обычно сидела в ванной, читала, думала. А сегодня вдруг чётко осознала: я тут не живу. Я тут есть. Как кресло. Или обогреватель. Вроде полезна. Но любви ко мне не испытывают.
— Я подала на развод, — сказала она тихо. — Неделю назад.
Молчание было долгим. Таким долгим, что она успела достать чашку, насыпать чай, перелить, обжечься. Он стоял в дверях. В носках. С расстёгнутым воротом. И выглядел так, будто ему сообщили о падении метеорита. Только это не метеорит. Это его жена.
— Ты издеваешься? — наконец выдохнул он.
— Нет. Просто решила, что быть мебелью — не мой путь. Я не икеевская тумбочка, Игорь. Я — человек. И мне тесно в этой коробке.
Он сел. Просто так. На табурет. Плечи опали.
— Это из-за мамы?
— Это из-за тебя. А мама — это просто саундтрек.
Она вышла. Не хлопая дверью. Без пафоса. Просто пошла в комнату, закрыла за собой дверь. И впервые за долгие месяцы ощутила... не свободу — пока нет. Но точно — движение. В сторону себя.
***
— Ну, вот ты и добилась своего, — произнесла Светлана, ставя на стол банку варенья с таким звуком, будто это была граната.
— Это варенье или обвинение? — Алина даже не подняла глаз от ноутбука. Пальцы продолжали стучать по клавишам, но мысли замерли, как лифт между этажами.
— Это забота, Алина. Хотя тебе это слово, похоже, давно не знакомо.
Светлана села напротив, скрестила руки. Она всегда сидела с прямой спиной, как на совещании. Да и вела себя так же — начальник по жизни. С той лишь разницей, что её кабинет был в их квартире, а повестка дня — одна: "Алина всё делает не так".
— Я знаю про развод, — сказала она, как будто выкладывала козырь. — Игорь мне сказал. Он в шоке. Ты разрушила семью. Молодец.
— Интересно, — Алина медленно закрыла ноутбук. — А когда вы вмешивались в наш быт, это было укреплением семьи?
Светлана усмехнулась. Склонила голову чуть вбок, как кошка перед прыжком.
— Я не вмешивалась. Я просто помогала. Готовила. Убиралась. Давала советы.
— Советы, как правильно застилать постель, или как "не рожать второго, пока не заслужишь первого"? — уточнила Алина.
Тишина зависла между ними. С кухни доносилось лёгкое постукивание капель — старый кран, как и их отношения, давно нуждался в замене. В воздухе стоял запах мяты и раздражения.
Светлана встала, подошла к окну, распахнула его. Пахнуло мартом — промозглым, с серой солью на дорогах и первым лязгом весны. Алина не двигалась. Смотрела, как та делает всё по-хозяйски: открывает окна, переставляет цветы, заглядывает в холодильник. Как будто уже решила, что снова здесь главная.
— Ты понимаешь, что это квартира Игоря? — вдруг сказала Светлана, не оборачиваясь.
— Нет. Это квартира Игоря и Алины. В ипотеке. На двоих. Пять лет платежей — моих тоже.
— Но ты собираешься уйти. Значит, логично, что он остаётся.
— Удивительно, как легко вы делите чужие жизни. И вещи. И территорию.
Светлана захлопнула холодильник.
— Я просто говорю, как есть. Ты уйдёшь. Он останется. Это его дом. Ты — гостья, которая забыла, что гости не задерживаются.
Это было уже даже не язвительно. Это было по-женски беспощадно — с нажимом, с улыбкой, с доброй, тёплой агрессией.
Алина встала. Медленно. Чайник, как назло, вскипел — словно подтверждая, что в этом доме всё греется слишком быстро, закипает внезапно и выплёскивается наружу.
— Я не гостья, Светлана. Это мой дом. Пока по документам и по сути. А вот кто тут временно — ещё вопрос.
— Ты думаешь, он тебя вернёт? — Светлана смотрела в упор. — Нет, дорогая. Мужчины не возвращаются к женщинам, которые напоминают им об их слабости.
— А женщины не возвращаются туда, где их не уважают, — отрезала Алина. — И, знаете, я наконец поняла: ваша миссия не в том, чтобы помочь сыну. Вы просто боитесь, что без меня вам придётся наконец быть рядом с ним. Настоящим. Скучным. Ленивым. Без контейнеров и спасительных кулинарных подвигов.
Светлана хотела что-то сказать, но замерла. Алина пошла в спальню, открыла комод. Аккуратно начала складывать вещи в чемодан — не с горечью, а с ясностью. Не с поражением, а с решением.
Через пятнадцать минут она вышла.
— Я еду к сестре на пару дней. Мне нужно подумать. В тишине. Без ваших открытых окон и закрытых мыслей.
— Ты сбегаешь, — сказала Светлана, уже без яда. — Как девчонка.
— Нет. Я выхожу. Из роли. Которую вы для меня писали.
Она вышла. С чемоданом. В коридоре стояли её туфли, которые когда-то Светлана назвала "слишком дорогими для жены бюджетника". Она обулась. Каблуки цокнули, как точка.
Смерть начинается с переобувки, — подумала Алина. Сначала туфли. Потом свобода.
***
— Ты серьёзно собралась всё бросить? — Игорь стоял в дверях, держал ключи от квартиры и пластиковый пакет с «Дикси». — Из-за каких-то обид?
— Ты называешь мою жизнь «какими-то обидами»? — Алина даже не обернулась. Снимала куртку, вешала на плечики. — Тогда тем более я всё правильно делаю.
Он вошёл, огляделся. Квартира сестры Алины — маленькая, теплая, уютная, в ней пахло сандалом и варёной гречкой. Настоящий женский мир без мужских следов и контрольных проверок из разряда "а что ты делала с одиннадцати до двенадцати?"
— Я говорил с мамой, — начал Игорь, будто это была сильная карта.
— Надеюсь, не плакали в обнимку, — Алина налила себе чай, поставила вторую чашку. — Можешь не садиться, если не хочешь слышать правду.
Он сел. Потому что хотел. И потому что знал: правда всё равно догонит, даже если ты стоишь.
— Я просто не понимаю, зачем доводить до развода. Это же можно... поправить. Починить.
Алина села напротив. Спокойно. Даже слишком.
— А ты когда-нибудь чинил что-нибудь в этой семье? Унитаз — да. Кран — да. Меня? Нет. Ты даже не заметил, как я перестала говорить. Перестала просить. Перестала верить, что ты меня слышишь.
Он молчал. Потому что было нечего сказать. И потому что было стыдно.
— А знаешь, что хуже всего? — продолжила она. — Я не скучала. Не по тебе. Не по квартире. Только по себе, той, которая хотела с тобой жить. А её ты похоронил своими "не сейчас", "не будь дурой", "мама просто волнуется".
— Да что ты хочешь от меня? — он сжал руки в кулаки. — Чтобы я маму выгнал? Или тебя на руках носил?
— Я хочу, чтобы ты выбрал. Без "но". Без "может потом". Выбрал — кого ты готов потерять. Маму. Или жену.
И вот он замер. На секунду. Полсекунды. И этого хватило.
— Я не могу вот так. Это же мама...
— А я не могу вот так. Это — не жизнь.
Он встал. Она встала. И тут он достал из кармана маленький чёрный футляр. Открыл.
Кольцо.
— Я знаю, что опоздал. Но, может... может, мы попробуем сначала?
Алина посмотрела. Долго. И грустно.
— Слишком поздно для "заново", если "сначала" ты даже не услышал.
Она подошла, закрыла его ладонь с кольцом.
— Мне не нужно новое кольцо. Мне нужен человек, который знает, зачем его дарит. А не чтобы спасти фасад.
Он молчал. Только кивнул. Потом вдруг:
— Мамина подруга говорит, что ты из-за квартиры. Что ты хочешь оставить меня ни с чем.
Алина рассмеялась. Тихо, с горечью.
— Пусть мамина подруга скажет маме, что она идиотка. Я оставляю тебе квартиру. Всё. Даже ту чертову кастрюлю, которую она мне всучила в день свадьбы. Потому что знаешь что? Моё — это не квадратные метры. Моё — это когда меня не перебивают. Не исправляют. Не стирают.
И она вытащила из сумки документы. Положила на стол. Свидетельство о разводе. И заявление на отказ от доли.
Игорь смотрел, как человек, которому только что сказали: «у вас был шанс, вы его съели».
— Ты сильная стала, — выдохнул он, глядя в пол.
— Нет. Я просто вышла из сумрака. И перестала играть в «надо терпеть».
Она подошла к двери.
— Уходи. И больше не приходи без цели. Особенно если цель — убедить меня вернуться в клетку.
Он медленно поднялся. Пошёл к двери. Не оглянулся. И когда она её закрыла, Алина впервые за всё время не почувствовала пустоту. Только тишину. Свободу. И лёгкое головокружение от воздуха без чужих запахов.
Финал.
Алина — впервые за годы — одна. Без Игоря, без Светланы, без ожиданий и обязанностей. Только она. И её жизнь, которую теперь нужно строить — не из крошек, а с чистого листа. Без претензий. Без чужих "надо".
Она осталась без квартиры, без мужа, но — с собой.